Марк Твен - На Ниагаре
Я обратился къ этому Моткалу съ следующей приблизительно речью:
— Счастливъ-ли Ваву-Вакъ-Вакъ-Вакъ-а-Ваксъ? Вздыхаетъ ли великій тутуированный громъ по воинственнымъ подвигамъ, или сердце его размягчилось въ мечтахъ о темнокожей красавице, этой гордости лесовъ? Жаждетъ-ли могущественный Сахемъ испить кровь своихъ враговъ, или же онъ примирился на изготовленіи для бледнолицыхъ этихъ ридикюлей съ стекляными бусами? Отвечай мне, гордый остатокъ прежняго величія, отвечай мне, почтенная руина!
Руина отвечала:
— Вотъ какъ! Меня, Дениса Хулигана, вы осмеливаетесь принимать за паршиваго индейца! — Ахъ, вы, гнусавый, тонконогій чортовъ сынъ! Клянусь флейщикомъ, насвистывающимъ передъ Моисеемъ, — я васъ съемъ!
Я призналъ за лучшее удалиться.
Несколько шаговъ далее я наткнулся на целомудренную представительницу местныхъ аборигеновъ: она сидела на скамейке, разложивъ вокругъ себя изящныя безделушки изъ стекла, раковинъ и т. п. Въ ту минуту она была занята приготовленіемъ одного изъ деревянныхъ вождей племени, который имелъ сильное фамильное сходство съ платяной вешалкой и которому она зачемъ-то пробуравливала дырку въ нижней части живота. Несколько минутъ я колебался, а затемъ обратился къ ней съ следующими словами:
— Груститъ-ли душою дева лесовъ? Чувствуетъ-ли себя заброшеннымъ улыбающійся головастикъ? Скорбить-ли дева о родномъ «костре мира» и о минувшемъ могуществе своихъ предковъ? Или печальная мысль ея блуждаетъ по леснымъ трущобамъ, куда удалился на охоту ея отважный возлюбленный? Отчего дочь моя не хочетъ мне ответить? Или она имеетъ что-нибудь противъ чужого бледнолицаго человека?
Дочь моя ответила:
— Вотъ такъ штука! Какъ же вы смеете обращаться со мной такимъ образомъ? Со мной, Бидди-Мелоне! Проваливайте скорей своей дорогой, а не то быть вамъ, сопливой каналье, въ водопаде!
Я удалился и отсюда.
— Чортъ бы побралъ этихъ индейцевъ, — раздумывалъ я самъ съ собою. — Говорятъ, что они вежливы, но, если заключать по ихъ поведенію со мной, то приходится думать, что эта вежливость чрезвычайно воинственнаго свойства.
Я сделалъ еще одну попытку братскаго съ ними общенія, — на этотъ разъ уже последнюю. Наткнувшись на целую стоянку индейцевъ, расположившихся въ тени большого дерева и занятыхъ все той же работой изъ стеклянныхъ бусъ, я приветствовалъ ихъ следующими дружественными словами:
«О, благородные краснолицые мужи! Гордые, могущественные Садемы, предводители, Сквавы и Обермукіи — о, Муки! Бледнолицый, отъ странъ заходящаго солнца приветствуетъ васъ! Ты, благоухающій хорекъ, ты, глотатель горъ, ты, шипящій громовой ударъ, ты боевой петухъ съ стекляннымъ глазомъ, — бледнолицый съ той стороны великихъ водъ приветствуетъ васъ всехъ! Война и чума, разстроивъ ваши ряды, привели къ гибели ваше, когда-то гордое племя! Игра въ покеръ и въ банкъ, также, какъ суетные расходы на мыло, — все, чего не знали ваши славные предки, — опустошили ваши карманы! Грабя при нападеніяхъ чужое имущество, вы сами себе причинили темъ рядъ непріятностей. Неумея правильно объяснить себе собственные поступки, прямо вытекавшіе изъ вашего невежества, вы потеряли доброе имя въ глазахъ бездушнаго поработителя. Стремленіе къ водке, съ целью, напившись до-пьяна, спать счастливымъ и перекокошить томагавкомъ членовъ своей семьи, безповоротно умалило на вечныя времена художественную прелесть вашего костюма! и вотъ теперь, въ блеске 19 столетія, васъ третируютъ какъ чернь Нью-Іоркскихъ предместій. Стыдитесь! Вспомните своихъ предковъ! Вспомните объ ихъ великихъ геройскихъ подвигахъ! Вспомните Ункогса и „Красную куртку“, и Ванбель-дуделоду! Воодушевитесь ихъ великими примерами и соберитесь подъ мое знамя, — вы, гордые дикари, вы, прославленные разбойники!..»
— Къ черту! Бей его подлеца! — Сжечь его! — Повесить! — Утопить!
И все разомъ бросились на меня. Предъ глазами замелькали дубины, камни, кулаки, корзины съ бусами, — одинъ моментъ — и все это, казалось, слилось вместе, хотя и чувствовались въ отдельности на различныхъ частяхъ моей особы. Въ следующій моментъ я уже былъ въ рукахъ разъяренной толпы. Они сорвали съ меня одежду, сломали мне руку и ногу, наградили меня ударомъ въ голову, обратившемъ часть моего черепа въ нечто такое, что могло бы быть употребляемо въ качестве кофейнаго блюдечка, а, въ конце концовъ, завершили свое постыдное поведеніе темъ, что, глумленія ради, дабы я промокъ до костей, бросили меня въ Ніагару.
Приблизительно на высоте 80-100 футъ я зацепился жалкимъ остаткомъ моей жилетки за одиноко торчащій выступъ скалы, рискуя захлебнуться, прежде чемъ успею отцепиться. Но въ конце-концовъ мне все-таки удалось свалиться оттуда и вследъ за симъ я очутился въ воде у самыхъ истоковъ водопада, рябыя и шумящія массы котораго низвергались на несколько дюймовъ выше моей головы, и, покрытыя белой пеной, катились далее.
Разумеется, я попалъ въ водоворотъ. 44 раза кружился я вместе съ нимъ, догоняя плывшую впереди меня щепку; каждое такое круговое путешествіе равнялось около полу-мили, и на каждомъ изъ этихъ туровъ, я старался ухватиться за одинъ и тотъ же кустъ, свесившійся съ берега, но, проплывая 44 раза мимо него, каждый разъ ошибался на ширину человеческаго волоса. Наконецъ, на берегу показался какой-то человекъ. Онъ уселся подле самаго куста, сунулъ въ ротъ трубку и сталъ зажигать спичку, заслонивъ ее ладонью отъ ветра и следя однимъ глазомъ за мной, а другимъ — за спичкой. Но ветеръ задулъ ее. Когда я въ следующій разъ проплывалъ мимо него, онъ обратился ко мне съ вопросомъ:
— Послушайте, нетъ-ли у васъ спички?
— Да, есть въ другомъ жилетномъ кармане. Умоляю васъ, помогите мне!
— Ни за какія коврижки!
— Извините пожалуйста, — заговорилъ я, проплывая мимо него въ следующій разъ, — не осудите невежливое любопытство утопающаго и не откажите разъяснить мне ваше странное поведеніе?
— Съ удовольствіемъ. Я спеціалистъ по излавливанію мертвыхъ телъ. Впрочемъ, ради меня вы можете и не торопиться. Я могу и подождать; жаль только, что вотъ нетъ у меня спички.
— Переменимтесь местами, — предложилъ я, — я достану вамъ спичку.
Но онъ отклонилъ мое предложеніе, и этотъ недостатокъ доверія съ его стороны породилъ между нами некоторую непріязнь. Я тогда же решилъ избегать его и, въ случае какого-либо со мной несчастія, подогнать катастрофу такъ, чтобы сделаться кліентомъ такого же спеціалиста на американскомъ берегу водопада. Но тутъ явился местный полицейскій, который арестовалъ меня за то, что я, призывая на помощь, нарушилъ этимъ общественную тишину и порядокъ.
Судья присудилъ меня къ денежному штрафу; но этого я выполнить никакъ не могъ: деньги мои остались въ брюкахъ, а брюки мои остались у индейцевъ.
Такимъ образомъ мне удалось избегнуть смерти. Въ настоящее время я нахожусь въ очень критическомъ положеніи. Но и это все-таки хорошо, что я нахожусь хоть въ какомъ-нибудь положеніи, безразлично, критическомъ или не критическомъ. Я весь изломанъ и разбитъ, но насколько именно, не могу сказать, такъ какъ докторъ не успелъ еще составить полный инвентарь всехъ моихъ поврежденій. Сегодня вечеромъ онъ надеется объявить мой подробный бюллетень, а пока полагаетъ, что только 16 изъ моихъ поврежденій угрожаютъ мне опасностью жизни, а на остальныя — я могу не обращать вниманія.
Когда я впервые пришелъ въ сознаніе, я сказалъ ему:
— Докторъ! Однако, это ужасно дикое племя индейцевъ, занимающихся изготовленіемъ разныхъ безделушекъ изъ стеклянныхъ бусъ, которыя продаются на Ніагарскомъ водопаде! Скажите мне, что это за племя, — откуда эти дикари?
— Изъ Лимерика въ Ирландіи, сынъ мой!
1869
