Марк Твен - История с призраком
Но было уже поздно. Прежде чѣмъ я успѣлъ удержать его, онъ легонько присѣлъ на мой стулъ и, вслѣдъ за этимъ, немедленно брякнулся на полъ: въ жизни своей не видѣлъ я ни одного стула, который бы разлетѣлся въ такія мелкія дребезги.
— Погоди, постой! ты мнѣ такъ ихъ всѣ разломаешь!
И опять поздно. Вторичный трескъ, — и второй стулъ распластался на свои составные элементы.
— Да ты съ ума сошелъ, чортъ тебя побери! Или ты задумалъ разнести такимъ манеромъ всю мою мебель? Сюда, сюда, ты — окаменѣлый болванъ!…
Опять поздно. Прежде чѣмъ я успѣлъ броситься къ нему на встрѣчу, онъ осторожно опустился на кровать и отъ кровати осталась одна меланхолическая руина.
— Послушай! — это не манера вести себя! Сначала ты врываешься въ мою квартиру и скандальничаешь въ ней, притащивъ за собой цѣлый легіонъ всякихъ мерзостныхъ привидѣній, которыя измучиваютъ меня чуть не до смерти… (Я уже не говорю о значительной небрежности твоего костюма, совершенно не принятаго въ порядочномъ обществѣ между интеллигентными людьми, за исключеніемъ развѣ опереточнаго театра, да и тамъ едва-ли была бы терпима такая абсолютная откровенность, разъ она принадлежитъ существу твоего пола!) — затѣмъ, въ видѣ благодарности за мое гостепріимство, ты начинаешь испытывать прочность моей мебели примѣнительно къ собственной тяжести и разносишь всю ее въ щепы… И на какого чорта понадобилось тебѣ непремѣнно сѣсть! Вѣдь пытаясь осуществить это желаніе, ты вредишь себѣ не меньше, чѣмъ мнѣ. Посмотри: у тебя почти сломана нижняя часть позвоночнаго хребта и весь ты окровавленъ… съ аріергарда. Постыдись, наконецъ! Ты вѣдь достаточно выросъ, чтобы понять это!..
— Ну, ладно, ладно! я не буду больше ломать мебель… Только все-таки, что же мнѣ дѣлать? Въ теченіе цѣлаго столѣтія я не имѣлъ ни одного случая присѣсть!..
И на глазахъ его показались слезы.
— Бѣдный малый, — сказалъ я, — пожалуй, я и не правъ, обращаясь съ тобой тамъ сурово, хотя бы уже потому, что вѣдь ты, — кромѣ всего прочаго, — сирота! Ну, садись вотъ здѣсь на полъ, — никакая другая мебель не въ состояніи выдержать твоей тяжести! Даже и въ такомъ положеніи намъ не удобно съ тобой дружески разговаривать, такъ какъ мнѣ приходится смотрѣть на тебя задравши голову вверхъ… Такъ вотъ что: ты оставайся сидѣть здѣсь на полу, а я вскарабкаюсь на эту высокую конторку, и теперь мы можемъ болтать лицомъ къ лицу!..
Разсѣвшись на полу, онъ закурилъ предложенную мною трубку, набросилъ себѣ на плечи мое красное одѣяло и надѣлъ себѣ на голову, въ видѣ шлема, мою ванну, — все это придало ему значительную художественность и элегантность. Затѣмъ, пока я раздувалъ огонь, онъ скрестилъ ноги, подставивъ поближе къ пріятному теплу свои громадныя, изрытыя колдобинами, ступни.
— Отчего это у тебя подошвы ногъ въ такихъ ухабахъ?
— Какая-то проклятая сыпь! Я получилъ ее отъ простуды еще тамъ, лежа подъ Ньювэльской фермой… Но все-таки то мѣстечко мнѣ очень нравится; я его люблю, какъ кто-нибудь любитъ свою старую родину. Нигдѣ я не ощущалъ такого покоя, какимъ наслаждался тамъ!..
Проболтавши еще съ полъ-часа, я замѣтилъ, что онъ выглядить совсѣмъ утомленнымъ, и спросилъ его о причинѣ этого?
— Почему я усталъ? — переспросилъ онъ. — А какъ же могло бы быть иначе? Слушай, за то, что ты такъ любезно меня принялъ, я вкратцѣ разскажу тебѣ суть дѣла. Видишь-ли, я — духъ того окаменѣлаго великана, тѣло котораго показывается въ здѣшнемъ музеѣ, въ концѣ этой улицы. Я не могу обрести покой, пока тѣло мое не будетъ вновь предано землѣ. Что же я долженъ былъ дѣлать, чтобы заставить людей исполнить это мое законное желаніе? Оставалось только одно, — собери свое мужество! — начать колобродить и пугать людей вблизи того мѣста, гдѣ лежитъ теперь мое тѣло… И вотъ я еженощно колобродилъ въ музеѣ, уговоривъ и нѣкоторыхъ другихъ духовъ помогать мнѣ въ, этомъ. Но мы ничего не добились: послѣ полуночи никто никогда не посѣщалъ музея. Тогда мнѣ пришло на мысль, спустившись внизъ по улицѣ, испробовать немножко поскандальничать въ этомъ домѣ. Я чувствовалъ, что здѣсь цѣль моя будетъ достигнута, если только мнѣ удастся обратить на себя чье-либо вниманіе, недаромъ же меня окружало самое отборное общество всякой адской чертовщины! И вотъ, ночь за ночью, шлялись мы, дрожа отъ холода, по этимъ пустымъ комнатамъ, волоча за собой цѣпи, пыхтя, стоная, подымаясь вверхъ и опускаясь внизъ по лѣстницѣ, пока наконецъ силы мои не истощились совершенно. Но, замѣтивъ сегодня ночью свѣтъ въ твоемъ окнѣ, я собралъ остатокъ ихъ и явился сюда съ наплывомъ прежней энергіи. Однако, теперь я чувствую, что силы опять покидаютъ меня… Подай же мнѣ, - умоляю тебя, — подай мнѣ хоть какую-нибудь надежду!
Въ величайшемъ возбужденіи я соскочилъ съ моей контарки и воскликнулъ:
— Нѣтъ, это ужь чортъ знаетъ что такое, это — выше моего пониманія! Ахъ, ты несчастная, старая, безпокойная окаменѣлость! Вѣдь ты задаромъ потратилъ всѣ свои труды! Вѣдь ты колобродилъ около гипсоваго слѣпка, а подлинный кардиффскій исполинъ находится въ Альбани. Да неужели же, чортъ тебя возьми, ты самъ не могъ узнать своей собственной оболочки!?
Лицо великана приняло вдругъ такое неизъяснимо-сконфуженное, плачевное и разочарованное выраженіе, какого я никогда до тѣхъ поръ ни у кого не видѣлъ.
Медленно поднявшись на ноги, онъ спросилъ:
— Это — истинная правда?
— Это также достовѣрно, какъ то, что я теперь здѣсь!
Онъ вынулъ изъ рта трубку и положилъ ее на каминъ. Съ минуту потомъ онъ стоялъ въ нерѣшительности, безсознательно, по старой привычкѣ, стараясь заложить руки туда, гдѣ должны бы находиться карманы его брюкъ, и, наконецъ, сказалъ, низко опустивъ голову на грудь:
— Никогда въ теченіе всей моей жизни не казался я самъ себѣ такимъ дуракомъ, какъ въ настоящую минуту. Окаменѣлый исполинъ обморочилъ весь свѣтъ, и вотъ теперь это подлое шарлатанство закончилось тѣмъ, что онъ оболванилъ даже собственный свой духъ! И если, сынъ мой, въ твоемъ сердцѣ осталась хоть искорка состраданія къ такому несчастному, униженному духу, какъ я, — то пусть люди никогда ничего не узнаютъ о томъ, что произошло здѣсь. Подумай, каково было бы тебѣ, если бы ты самъ выкинулъ подобную «исполинскую» глупость!..
Я слышалъ, какъ онъ медленно спустился съ лѣстницы и зашагалъ по спящей улицѣ. Шумъ его шаговъ становился все слабѣе и слабѣе.
Я былъ весьма опечаленъ, что онъ, — этотъ злополучный духъ — ушелъ такъ скоро, но, признаться, еще болѣе я опечаленъ былъ тѣмъ, что онъ унесъ съ собою мое красное одѣяло и мою ванну.
1870
Примечания
1
Въ началѣ 70-хъ годовъ близь Ньюэльской фермы была случайно открыта громадная фигура окаменѣлаго человѣка, получившая названіе «Кардиффскаго исполина». Съ этой диковиной продѣланъ былъ цѣлый рядъ наглыхъ мошенничествъ: «Исполинъ» показывался публикѣ одновременно въ Альбани и въ Нью-Іоркѣ, причемъ оба содержателя музеевъ клялись въ подлинности каждый своего экземпляра. Впослѣдствіи было установлено, какъ фактъ, не подлежащій сомнѣнію, что «настоящимъ» исполиномъ долженъ быть признанъ тотъ, который показывается въ Альбани, а диковина Нью-Іоркскаго музея есть лишь искусно поддѣланный гипсовый слѣпокъ съ него.
