Леонид Треер - Происшествие в Утиноозерске
Вернувшись домой, Спартак ничего жене не рассказал. И все же впечатление от встречи на озере было столь сильным, что он совершенно забыл о голодании. Обнаружив на плите еще теплую сковородку с жареной картошкой, он опустошил ее без колебаний, после чего отяжелел и лег спать.
Главный свидетель
Двадцать четвертого июня часовой мастер Жгульев работал до трех часов дня. Мастерская его находилась в самом центре Утиноозерска, занимая узкую щель между двумя магазинами, и считалась своего рода достопримечательностью города. Известность мастерской приносил оригинальный часовой механизм, выставленный в витрине. За письменным столом изображен был мужчина в расцвете лет, при галстуке, с белозубой улыбкой. Рядом с ним стояла румяная девушка с папкой для бумаг, видимо, его секретарша. Их лица, обращенные друг к другу, и многозначительные покачивания зрачков заинтриговывали прохожих настолько, что многие останавливались в ожидании развязки. Флирт продолжался ровно час, затем раздавались мелодичные удары, как бы напоминая начальнику и секретарше, что время потехи истекло. Глаза их останавливались, лицо мужчины приобретало озабоченное выражение, он судорожно подписывал очередной приказ, а секретарша кивала согласно числу ударов. Сделав дело, они, к удивлению публики, опять начинали строить друг другу глазки.
За этим славным механизмом, украшавшим витрину, можно было разглядеть часовщика с лупой в глазу, чем-то смахивающего на пирата. Это и был мастер Жгульев — человек на пятом десятке, с тщательно уложенными остатками волос, с несколько великоватыми ушами, придававшими его мелкому личику схожесть с летучей мышью — словом, мужчина в расцвете лет.
Закончив работу, Евгений Иванович сел в свой «Москвич» и двинулся по сложному маршруту. Сначала он заехал во двор скромного продуктового магазина, нырнул в служебный вход и вскоре вынырнул с пакетом, из которого торчали птичьи ноги и палка копченой колбасы. Затем он добрался до фотоателье, где получил два билета на концерт Бубы Кикабидзе, с которыми отправился в магазин «Зрение». Просочившись сквозь толпу близоруких и дальнозорких, Евгений Иванович встретился в закутке с молодым человеком в белом халате. Молодой человек принял от Жгульева билеты на Бубу и флакон облепихового масла, а взамен выдал оправу «Сенатор». Оправу Жгульев отвез в цирк, откуда вышел без «Сенатора», но с подпиской на Тургенева.
К пяти часам вечера Евгений Иванович добрался до дома. Он сунул продукты в холодильник, переодел рубашку, оставил супруге записку: «Зойча! Еду к нужному человеку. Вернусь к восьми. Лобзаю. Твой Евгеша» — и вновь сел за руль.
В тихом переулке он остановил машину и стал ждать нужного человека. Прошло минут двадцать, Жгульев уже начал нервничать, когда наконец из-за угла показалась молодая яркая женщина, радующая глаз здоровой полнотой. Даже издали было видно, что телу ее тесно в тонкой блузке и джинсах «Рэнглер», и это было хорошо. Евгений Иванович заерзал, включил музыку, приоткрыл дверцу машины. Женщина приближалась не спеша, звонко постукивая по асфальту копытцами каблучков.
— Опаздываешь, Альбина, — пожурил ее часовой мастер.
— Обобьесся, — отвечала Альбина, устраиваясь на заднем сиденье с кошачьей неторопливостью.
«Москвич» помчался за город привычно, как лошадь, хорошо знающая дорогу. На берегу Утиного озера несколько лет назад облюбовал Жгульев укромный уголок, где воровал у жизни счастливые и грешные минуты…
Пока он возился с машиной, Альбина спустилась к воде и, оставшись в пестром купальнике, запрокинула лицо и руки навстречу солнцу. Ее можно было бы сравнить с жрицей, просящей у богов милосердия, если бы на лице ее не было написано все то же равнодушное «Обобьетесь!»
Евгений Иванович курил, сидя на травке, и задумчиво щурился на крепкое тело Альбины. Так мастер, прежде чем приступить к серьезной работе, выкуривает сигарету, вызывая в душе творческий настрой. Наконец Жгульев поднялся, открыл футляр фотоаппарата и деловито спросил: «Начнем, что ли?»
— Давай, — ответила Альбина, не открывая глаз.
Она обожала фотографироваться, это было какой-то болезненной страстью. Все стены в квартире Альбины были увешаны фотопортретами хозяйки. Собственно говоря, Жгульев покорил ее именно удачными снимками, при виде которых нельзя было не воскликнуть: «Если так хороша копия, то каков же должен быть оригинал!»
Поднеся к глазам «Киев», Евгений Иванович с удовольствием смотрел на подругу. То отходя, то приближаясь, то приседая, искал он наилучший ракурс. Вид был чудесный. Позади царственной Альбины лежала зеркальная гладь, а по небу легкой ладьей плыло облачко. Тишина стояла такая, что было слышно, как потрескивает электричеством синтетический купальник Альбины.
Жгульев уже собирался нажать «спуск», как вдруг его глазу, прильнувшему к окошку видоискателя, открылась картина непонятная и совершенно странная. Позади Альбины, метрах в тридцати или около того, всплыло громадное бревно с длинной шеей, имевшей форму вопросительного знака. К шее крепилась змеевидная морда, более всего поразившая Евгения Ивановича.
— Ну! — нетерпеливо сказала Альбина, не догадываясь, какая драматическая картина разворачивается за ее спиной. — Ты меня уже заколебал!
Часовой мастер механически нажал кнопку и лишь тогда издал вопль, свидетельствующий о сильном душевном потрясении. Нечеловеческий крик его, видимо, вспугнул чудовище, и оно поспешно скрылось в озере. Все это произошло столь быстро, что когда удивленная Альбина открыла глаза и опустила руки, то кроме бледного друга своего ничего и никого не увидела.
— Ты чего, офонарел? — добродушно спросила она, решив по наивности, что крик его был вызван страстью. Но вид Жгульева ее встревожил. Он молча тыкал фотоаппаратом в направлении озера и не двигался с места.
Не обнаружив в воде ничего подозрительного, Альбина заволновалась. Тем временем Евгений Иванович, вероятно от нервного перенапряжения, разрыдался самым жалким образом. Альбина подбежала к нему и, приткнув его мокрое лицо к своей обширной груди, стала успокаивать:
— Ну, будет тебе, Жека, будет… Поплакали — и хватит!
Голос ее и теплый бюст постепенно успокоили бедного мастера, он рассказал подруге все, что видел. Со свойственным женщинам здравым смыслом Альбина решила, что спутник ее «маленько того», но виду не подала, а лишь сочувственно закивала, точно нянечка, слушающая больного. Понятно, что после таких волнений оставаться на берегу было бессмысленно, и они, сев в «Москвич», покатили в город малой скоростью.
Вернувшись домой, Жгульев закрылся в чулане, служившем ему фотолабораторией, и начал поспешно проявлять пленку. Его одинаково волновали оба возможных результата: если змей померещился, надо идти к врачу; если же все подтвердится, то… Что делать в этом случае, мастер пока не знал.
Наконец мокрая лента повисла сушиться. Жгульев осторожно разглядывал ее, ища нужный кадр. Вот оно! У Евгения Ивановича от напряжения даже заболела шея. Сомнений не было: позади Альбины торчала из воды какая-то тварь. Кто именно — разобрать пока было трудно.
Когда пленка подсохла, Жгульев приступил к печатанию. На фотобумаге, опущенной в проявитель, проступили пятна, которые быстро превращались в знакомые формы Альбины, застывшей в позе жрицы. Слева от нее вдруг возникла длинная шея со змеиной головой, а справа — темный холмик, торчащий из воды. Из-за большого расстояния очертания неизвестного существа получились слегка размытыми. Но самым обидным было то, что туловище животного было практически перекрыто Альбиной, занявшей почти весь кадр. Казалось, древний змей-искуситель вынырнул из озера, чтобы вручить Альбине запретное яблочко, но приблизиться не решался.
Напечатав с полдюжины фотографий, Жгульев стал соображать, что с ними делать дальше. Хотелось посоветоваться с мудрой супругой, но присутствие на снимке молодой дамы в купальнике исключало такой шаг. Чем больше Евгений Иванович думал, тем тоскливее ему становилось. Появись эта фотография в печати — в семейной жизни его начались бы неприятности. Дело в том, что Жгульев свято верил, что, покуда он не попался, совесть его перед женой чиста. Он глубоко уважал и даже побаивался супруги своей Зои Мироновны, женщины властной и в смысле морали беспощадной. Во-первых, она была старше мужа на четыре года, следовательно, — и умней. Во-вторых, Зоя Мироновна работала директором краеведческого музея, и Жгульев, хотя и зарабатывал больше ее, видел в жене прежде всего руководящего работника. Что же касается моральных устоев Зои Мироновны, высота их и крепость постоянно напоминали Жгульеву, как далеко ему до супруги. Взять хотя бы случай с неандертальцем.
Несколько лет назад в музее Зои Мироновны появилась скульптура неандертальца. Первобытный человек был вырублен в натуральную величину из мрамора и выглядел настолько естественно, что у некоторых посетителей возникло подозрение: уж не живой ли человек изображает далекого предка?
