Алекс Норк - Маргарита
Новое место куда как спокойнее, хотя это министерство, конечно, отстой.
Оно, с одной стороны, нелестно, но с другой — гарантия на несколько лет. Отсюда скоро не попросят, кресло это на хрен никому не требуется, разве что дурак молодой найдется из родной партии власти. Однако навряд ли там они больше имеют.
Покой. Никаких срочных дел. Вот на совещании утреннем с руководителями департаментов говорили о чем-то, а о чем — сейчас уже и нет в голове. Делают, ну и пусть себе делают.
От Кремля почти нет беспокойства.
Вот, только подумал, и чтоб тебя!
— Алло?
Да к тому же еще Бурков — это надо так сглазить.
— Тоже рад слышать… В трудах, а как же…
Про какую это партию он спрашивает?
— То есть, ну да. Странное, да, название.
Блин, почему-то нет в памяти, как она прошла регистрацию.
— А я как раз на утреннем заседании дал указание просмотреть еще раз их документы, мне через пару часов доложат… Да, сразу и позвоню.
Что за ёж твою двадцать — хоть убей, он не помнит.
Сразу выяснилось, вдобавок, референт, по этим делам, обедает. Он, министр, еще не обедает, а подчиненные лопают. А потом еще полдничать пойдут часа через три.
И поди ты, при таком питании ходят некоторые — даже худые.
Вот куда у одних уходит, и откуда у других берется? Ограничивает он себя второй год добросовестно, а с весом этим никак дело не движется. И врачи говорят — сосуды, давление… голова, конечно, в смысле будущего склероза.
Или — мысль неприятная прикоснулась — склероз уже есть?
Партия эта, Бурков говорит — прошла у них на днях регистрацию.
Может, путает?
Министр не то чтоб разволновался, но некомфортность почувствовал, и для успокоения решил прогуляться по кабинету.
Прошелся туда-сюда несколько раз и посмотрел в окно.
Еще прошелся.
Почувствовал совсем ясно, что сам уже хочет есть.
И только сейчас понял, что не продумал вопрос, который задаст референту. Нельзя же в лоб спрашивать о том, чего он не знать не может.
Так-так, работает голова — есть правильное и простое решение.
А вот и запыхавшийся референт.
— Вызывали, Николай Иваныч?
— Тут мелочь одна. Бурков насчет партии интересуется, которую мы днями зарегистрировали.
— «Эх, Россия»?
— Да.
— А что его интересует?
— Ну, в смысле чисто ли все.
— Чисто, Николай Иваныч, вы ж сами смотрели и подпись ставили.
— Помню. Только ты мне основные документы по ней сейчас принеси, — министр взял листочек, на котором ничего не было, — тут он мне несколько вопросов продиктовал, ну, конкретное кое-что. Сам знаешь, если Бурков прицепится…
— Да упаси господь, я в момент принесу.
* * *Конгресс прошел на пятерку!
Было много гостей, собственно, больше несколько, чем самих делегатов. Казаки достойно сидели в передних рядах — в кителях с медалями и штанах с лампасами. Эти всегда готовы, эти свои. А чужим, может быть в некоторой ажиотации — больно гладко складывалось его выступление — Митя показал шиш. Только неловкость вышла — шиш надо было показать очень многим, стольким, что шиш поднялся до уровня символа, и рука с ним сама собою взметнулась вверх. Батюшкам это не очень понравилось, но не страшно, батюшки тоже свои.
Через полчаса на банкете, после нескольких здравниц, люди начали пить уже просто так, а потом кучковаться по интересам и вести разговоры. Митя вдруг почувствовал, наконец, расслабленность и что слегка опьянел… как-то и во главе стола оказался один. Кто-то, впрочем, очередной, подошел подписать его последнюю книгу, и кто-то вежливо попросил разрешения присесть рядом.
Человек показался вроде виденным где-то — немолодой, хорошего сложения, в элегантном темном костюме сюртучного ретро-покроя, с тоже темной рубашкой, прихваченной у шеи малым воротничком с пуговицей блестящей, ограненной как будто алмаз — но крупный слишком, чтобы быть настоящим.
И голос низкий, знакомый и нет, произнес вежливые слова про его выступление — хорошие, прозвучавшие неформально — искренность голосом почти невозможно изобразить.
Как и глазами.
Глаза… нет, раньше они не встречались — такие бы он запомнил — цвет непонятен, взгляд уходит в крупные вбирающие все зрачки.
Обслуга проворно поставила гостю чистый прибор, и, как положено для хозяина, Митя спросил, какую водку предпочитает прибывший.
Тоже приятная мелочь — за фирменную водку на его банкет, не покупную, а подарочную, случилась целая борьба, в которой, его решением, победил Немирофф.
В ассортименте было несколько видов, и на вопрос о его предпочтениях гость ответил, что пьет только «чистенькую».
Митя почему-то обрадовался и сказал «правильно», хотя сам до этого употреблял с перцем.
Гость, благодарно кивнув, взял налитую рюмку и против своего чопорного и строгого вида поднес, чтобы чокнуться.
Это совсем расположило, как и рука — сильная, с длинными пальцами — вместе что-то аристократическое и мужицкое.
Рыба хорошая — семга, севрюга полукопченая, гость показал рукой, что достаточно, и не поторопился закусывать.
Непонятно откуда мелькнула мысль, что гость может быть иностранец, и тотчас человек произнес:
— Прибыл к вам ненадолго из заграницы.
— Вы из старой эмиграции, или я ошибаюсь?
— Да, можно сказать даже — из очень старой.
— И давно у нас не были?
Гость что-то в памяти взвесил.
— Порядочно уже.
— А живете сейчас?
— О, в разных странах. Приходится ездить по свету.
И опять на мысль о его занятиях тотчас ответил:
— Я специалист по древним культурам, рукописным историческим памятникам, прежде всего.
— Очень интересно. Тогда позвольте спросить о готовящемся сейчас на Западе издании…
— Евангелия от Иуды? — опередил гость.
— Как вы догадались?
— Многие сейчас интересуются, очень многие.
— Не фальшивка?
— Помилуйте, как может быть не фальшивкой нечто исходящее от каинитов — разумеется, их собственная фабрикация.
— Помню только, что это секта гностическая первых веков. Вы их как-то совсем отрицательно охарактеризовали.
— Да и не за что похвалить — все с ног на голову переворачивали. Каин у них, видите ли, относился к разряду сверхпосвященных, Содом и Гоморра чуть ли не средоточие добродетели.
— А предатель Иуда зачем им понадобился?
Гость чуть подумал перед ответом.
— Не сам Иуда, нет. Просто Ему очень противились, — ударение ясно показало, о ком именно речь. — Только почему вы назвали Иуду предателем?
Странно прозвучавший вопрос озадачил.
Дмитрий взялся рукой за бутылку, чувствуя, что гость совсем не против «продолжить».
— Ну а как же его еще называть? Собственно, имя давно нарицательное.
— Нарицательное, — сильная рука взяла рюмку, и они снова чокнулись.
Гость выпил и снова не обратил внимания на тарелку, но заметив сожалеющий взгляд угощающего хозяина, взял вилку и скушал кусочек севрюги.
— Весьма приличного качества, — похвалил он, — астраханская, браконьерского происхождения, — и коснулся салфеткою губ. — Нарицательное имя, вы правы. Нарицать человечество очень хорошо научилось, а вот следить за собой — не очень.
Он поразмыслил немного, окунувшись ушедшим зрением внутрь. Совсем далеко…
— Иуда ничего не писал. Ведь и времени у него для этого не было, — голова уверенно очень качнулась, — абсолютно не было времени.
— Вам, однако, не понравилось почему-то, что я назвал Иуду предателем, хотя слова эти вовсе не оригинальны.
Лицо собеседника отразило слегка, что ему действительно не понравилось.
— Я бы сказал, это несколько неделикатно в отношении того, кто потом наложил на себя руки.
Митя подумал, что если честно — смерть Иуды всегда выпадала для него из общего евангелического контекста, и умный собеседник, пожалуй что, правильно указал на упущенный оттенок в религиозной истории.
— Вот, — подтверждая его мысль проговорил тот, — это во-первых. А во-вторых, предательство, Дмитрий Игоревич, очень непростое понятие. Вам, как хорошо образованному гуманитарию, не приходила мысль рассмотреть его в категории самого языка.
— Этимологически, вы имеете в виду? Ну, пре-дать, предлог здесь, конечно, несет переходящую смысловую нагрузку. Передать нечто?
— Именно, и в других языках структура слова такая же. Хотя в некоторых предательство выражается другим нашим выраженьем — «измена». Но тоже, как видите, «из» и «мена» — выход из установленного менового процесса.
Собственно говоря, из этого небольшого разбора не следовали никакие серьезные выводы.
Но гость пояснил:
— Понятие, таким образом, появилось как простая комбинация обыденных слов, а выведенное из обыденного-земного не может выражать глубокие смыслы. Возьмите, например, для сравнения, слово «чудо», оно ни в коем случае не вторично.
