Анастасия Акайсева - Куяшский Вамперлен
— Уходи отсюда, козлодоина!!! — рявкнула рыжая бестия. — Тебе здесь не рады!
Дверь с грохотом захлопнулась, за ней послышалась возня и лязг задвигаемой щеколды.
— К-кто это? — дрожащим голосом спросила я.
— Преподобная Мика, — раздражённо буркнул Вадька и шёпотом, думая, что я не расслышу, добавил. — Ну надо же так уметь испортить момент.
— П-преподобная кто?
Мика, — кисло повторил Вадька. — Местная умалишённая. Пару лет назад она упала в наше озеро. Думали — всё, утопла, уже отпевать собрались, а она явилась: лицо бледное, глаза безумные, не узнаёт никого и бормочет что-то всё себе под нос. Видно, бес в неё вселился. А потом вот заперлась в церкви и не пускает никого. Да и добровольно туда только больной сунется. Бродит эта ведьма теперь ночью по селу, машет своим кадилом и вопит как резаная: "козлодоину" какую-то ищет.
И за козлодоину эту она меня приняла, получается? Вот тебе бабушка и Юрьев день! Приехала, называется, в милую деревушку за душевным покоем. Уж эта сумасшедшая успокоит меня, так успокоит: разок кадилом своим по темечку огреет, и вечный покой обеспечен.
После встречи с Микой желание осматривать местные достопримечательности отпало напрочь. Домой тоже не тянуло: тётя, содержавшая пивной ларёк, сказала, что сегодня пробудет на работе допоздна, а оставаться наедине с размышлениями о способах убиения меня при помощи кадила не хотелось.
— Вадька, а у вас в селе есть какое-нибудь заведения, где можно культурно провести досуг?
Вадька то ли глубоко задумался, то ли ушёл в астрал. Ностальгия вновь захлестнула меня: напряжённо-сосредоточенное лицо нового знакомого точь-в-точь походило на мордочку Буки в момент, когда она обнюхивала результаты моих первых кулинарных экспериментов.
— Есть! — Паренёк встрепенулся прежде, чем я успела углубиться в воспоминания. — Сеновал!
Я с трудом удержалась от того, чтобы не съездить чем-нибудь тяжёлым по Вадькиной наглой физиономии. Ну как можно предлагать приличной девушке такие гадости?
— Шучу-шучу, — глупо загоготал парень. — Есть библиотека.
Я удивлённо вскинула брови. Библиотека? В этом захолустье? Как-то не верится. Или же он именует библиотекой подшивку порнографических журналов, самолично заныканную под стогом?
— Да нет же, правда! — Вадька уловил отразившееся на моём лице недоверие. — У нас тут есть один писатель, обрусевший француз, очень книги любит. Он и отгрохал библиотеку.
Я, философски рассудив, что в любом случае лучше жизнь под Вадькой, чем смерть под кадилом, последовала за ним.
От деревенской библиотеки я не ожидала ничего особенного, уже хорошо, если там будут книги. Какого же было моё удивление, когда мы очутились перед роскошным, отделанным зелёным мрамором двухэтажным зданием, которое я ранее приняла за местное отделение "Сбербанка".
— Глазам своим не верю! — восхищённо воскликнула я.
— А я что говорил, — важно нахохлился Вадька.
Внутреннее убранство библиотеки ничем не уступало великолепию фасада. Стеллажи с книгами возвышались до самого потолка, из-за чего в помещении царил лёгкий полумрак. Разобравшись с формальностями (прежде, чем записать меня, брюзгливая старая библиотекарша подробно объяснила, что и как она отрывает тем, кто небрежно обращается с книгами), мы поднялись в читальный зал. После полумрака первого этажа свет, заливающий длинные ряды столов из тёмного дерева, казался особенно ярким. Вадька смущённо заёрзал у входа, пытаясь вытереть ноги о край красивого зелёного ковра, но, поймав мой недовольный взгляд, обречённо двинулся к шкафчику с надписью "сменная обувь".
Помимо нас в читальном зале обнаружился всего один ценитель словесного искусства, потому мы беспрепятственно устроились за облюбованным мною столиком у окна. Следующие полтора часа я провела, погрузившись в сборник стихов своей любимой поэтессы Марины Цветаевой. Вадька поначалу тоже делал вид, что занят чтением, но потом, решив, что я так увлечена книгой, что не замечаю ничего вокруг, отложил свой журнал в сторону и с неприкрытым обожанием уставился на меня. Неотрывный взгляд, грозящий прожечь во лбу дырку, порядком раздражал, поэтому, едва Вадька отвернулся, я скорчила в адрес его затылка самую страшную рожу, на которую была способна. Послышалось приглушённое хихиканье. Я завертела головой в поисках источника шума и встретилась взглядом с бездонными чёрными глазами, в которых мгновенно утонула. Обладателем дивных очей оказался тот самый единственный почитатель литературы, которого я мельком заметила раньше, но толком разглядеть не удосужилась. Примерно моего возраста, с невероятно гармоничным, притягательным лицом, обрамлённым мягкими волнами иссиня-чёрных волос, он, подобно молнии, поразил меня в самое сердце. Хватило одного взгляда на его фигуру, чтобы понять — она тоже безупречна. Неистовая волна восторга поднялась в груди, дрожью рассыпаясь по всему телу. Любимые герои дамских романов парадом прошли перед глазами, увлекая меня в страну фантазий, где в белоснежном свадебном платье за руку с этим божеством я убегала в закат.
— Убью гада, — сквозь зубы процедил Вадька, возвращая меня с небес на землю.
Я вздрогнула и нехотя отвела взгляд от Аполлона напротив. Мой спутник, потирая затылок, вертел в руке маленький комок бумаги. Вновь посмотрев на стол божества, я заметила рядом с ним пустой стержень от шариковой ручки и ещё пару таких же комочков — ясно теперь, что отвлекло Вадьку от созерцания моего лица. Красавец озорно подмигнул и одарил меня чарующей белоснежной улыбкой. Я смущённо потупилась, ощущая, как жар приливает к щекам. Если бы знала, что он смотрит, не стала бы корчить ту страшную рожу.
— Сбежал, зараза, — вновь раздался недовольный голос Вадьки.
Я подняла глаза и увидела мелькнувшую в проходе спину небожителя. Стало обидно. Улыбается, подаёт надежды бедной девушке, а потом исчезает, не сказав ни слова. А я ведь даже имени его не знаю.
— Кто это? — пытаясь вложить в голос как можно больше безразличия, спросила я.
Вадька ответил нехотя:
— Жозеф Версаль. Помнишь, я говорил про писателя, который замутил эту библиотеку? Так вот это его сын. Их вообще редко в селе встретить можно, сами они за Куяшом живут, в противной стороне от озера, там, где болота. Уже почти два года как в наши края переехали и такой особняк себе отгрохали! — В голосе Вадьки слышались нотки зависти. — Отец его, Николя, так и вообще безвылазно дома сидит, пишет свои книги. А Жозеф ошивается тут время от времени, но всё больше по утрам. Интересно, с чего это он изменил повадки?
Я хотела ещё расспросить о Жозефе, но Вадька всем видом дал понять, что разговор на эту тему ему неприятен. Пришлось снова уткнуться в книгу, но сосредоточиться на поэзии не удавалось. Я невидящим взглядом водила вдоль потерявших смысл строчек, а меж ними видела смеющиеся чёрные глаза…
Обратно мы шли молча. Я так погрузилась в свои мысли, что даже не заметила, как добралась до калитки тётиного сада. Вадьки к тому моменту уже и след простыл. Рассеянно добредя до крыльца, я уселась на ступеньки. Сумерки приглушили цвета окружающего пейзажа. Ни один фонарь не нарушал сгущавшуюся темноту, и на потускневшем небе уже различались первые звёзды. Не было ни шума машин, ни других нарушающих спокойствие звуков, к которым я привыкла в городе, только стрекотание насекомых и звук моего собственного дыхания. Где-то там, за гранью этого спокойного мирка тётиного сада, возможно, вооружившись кадилом, на охоту вышла преподобная Мика. Да и Куяшское чудовище могло появиться в любой момент. Но сейчас эти напасти, притаившиеся в темноте, казались мне ужасно незначительными. Я не боялась темноты, темнота напоминала мне о цвете его глаз.
Глава 2
Первые три недели на новом месте пролетели незаметно. Чтобы не слыть в селе неприкаянной нахлебницей, я напросилась работать в библиотеку. Лисовцева Пелагея Поликарповна, заведующая гнездилищем книжных червей и единственный его сотрудник, оказалась не такой уж старой брюзгой, какой представилась мне в нашу первую встречу — просто она чуть больше, чем положено, любила книги, и чуть меньше — людей. Обилием посетителей библиотека похвастаться не могла, в основном захаживали редкие завсегдатаи, в числе которых был и Жозеф, но шанса свидеться с ним судьба мне больше не подарила. Как и сказал Вадька, он предпочитал утренние часы, а меня даже ударная волна ядерного взрыва не могла вырвать из объятий Морфея раньше полудня, чего уж говорить о чугунной сковородке, в которую тщетно била набат тётя. Пелагея Поликарповна на опоздания смотрела сквозь пальцы: скромное общество моё почему-то не возбуждало в ней ни единой чистой и светлой эмоции, так что, чем реже я маячила перед глазами, тем меньше морщинок тревожило её благородное чело.
