Александр Покровский - Бегемот
Он может только действовать, причем очень решительно.
Его однажды заволокла к себе какая-то баба, и когда Бегемот вошел в прихожую, то обнаружилось, что его не за того приняли, что его приняли за человека с деньгами и теперь, впятером, пытаются ограбить и прежде всего раздеть.
Бегемот первым делом вышиб бабе все ее зубы, а потом, пробежав на кухню, выпрыгнул со второго этажа вместе с оконной рамой.
Так что если на улицу можно попасть только после ракетной атаки, то мы ее вам, будьте любезны, устроим в один момент.
Мы к этому учению полгода готовились.
Теперь самое время сообщить, чем же мы, в сущности, с Бегемотом занимаемся.
В сущности, мы с Бегемотом готовим мичманов — эту нашу русскую надежду на профессиональную армию — к ракетной атаке.
Полгода ни черта не делали, кроме как учили ракетную атаку.
Всех этих наших олухов выдрессировали, как мартышек.
Те у нас чуть чего — прыг на тумбочку — и лают в нужном направлении, а на стенде в эти незабываемые мгновения лампочки загораются: «Начата предстартовая подготовка», «Открыты крыши шахт», «Стартует первая» — красота, одним словом.
И вдруг какому-то умнику из вышестоящих пришло в голову, что в самый ответственный момент у нас шееры залипнут.
— Так не залипали ж никогда!
— А вдруг залипнут? Ну нет! Это адмиральская стрельба! Вы просто не понимаете ситуации. Давайте внутрь пульта Кузьмича с отверткой посадим. Он, по-моему, единственный из вас кто соображает. Если шеер залипнет, Кузьмич воткнет отвертку куда надо и замкнет что следует, и атака не захлебнется. Нужно мыслить в комплексе проблемы.
Тут мы не нашлись чем возразить.
Кузьмич здоровый, как слон, и как он, бедняга, туда внутрь влез, как таракан в будильник, никто не знает.
Но!
Организацию предусмотрели, сводили его пописать и дырочку просверлили, чтоб он видел происходящее, через которую он даже покурил два раза, потому что мы ему с этой стороны сигарету вставили.
И вот прибыла московская комиссия с адмиралом во главе — принимать у нас ракетную атаку.
Сели (Кузьмич на месте, потому что глаз из дырочки торчит), проорали «Ракетная атака!», и те удивительные, знаете ли, события сами по себе стали разворачиваться.
Сначала все идет как по маслу: команды следуют одна за другой, мичмана вопят, как недорезанные дюгони, и лампочки, как им и положено, загораются.
И тут вдруг вроде дымком запахло, вроде мясо на сале жарится, но все делают вид, что почудилось, и я сейчас же замечаю, что у Бегемота волосы на жопе встали от предчувствия.
То есть я хотел сказать, что они у него встали на голове, но у него, у Бегемота, такая странная особенность наличествует, что если встали на голове, то обязательно и на жопе тоже — короче, ментальность у него, у Бегемота, таким образом проявляется.
А у меня прыщики в носу появляются.
Нос сначала чешется вроде, а потом краснотой наливается.
Бугорочки на глазах просто зреют и внутри их ощущается давление, и кожа становится упругой, блестящей, так и тянет почесать, огладить.
Как опасность — так и наливаются.
Я Бегемоту говорю: «Посмотри, пожалуйста, у меня нос наливается?» — а он мне: «Заткнись!» — а сам смотрит на пульт.
Это оттуда дым валит, и мало того, что валит, так он еще и разговаривает и вздыхает: «Ой!» (дым сильнее, и голос с каждым разом истончается, в нем появляется все больше беременных нот). «Ой, мама!» — и пульт колышется, вроде как дышит грудью вперед; «Ой, елки!» — и наконец с криком: «Ой, бля!» — пульт падает вперед, и на него вываливается наш Кузьмич с дымящейся задницей.
Скорее всего, он там пока сидел с отверткой и следил за шеером, жопой замкнул совершенно посторонний шеер и терпел, поскольку человек-то он у нас добропорядочный, пока у него мясо тлеть не начало.
И тотчас же все забегали: «Где огнетушители?! Огнетушители где?!»
А огнетушители у нас в коридоре через каждые полметра стоят, но все они не работают, потому что перед самой комиссией их покрасили и ту дырочку, через которую они пеной ссут, от усердия замазали.
В общем, поливали кузьмичевскую задницу заваркой из чайника, и при этом, наклонившись пинцетом все пытались зачем-то отделить горелые штаны от кожи.
Для чего это делалось не знаю, но Кузьмич в это время на весь коридор орал: «Фа-шис-ты!!!».
Именно в такие секунды мне в голову лезут китайские стихи:
Монах и певичка
Ночь провели
В любовных утехах
Без сна.
И я вам даже не могу сказать, почему это со мной случается.
А Бегемот потом, когда мы уже за здоровье кузьмичевской многострадальной задницы выпили и закусили, говорил мне:
— Саня, я знаю, как разбогатеть.
И я смотрел на него и думал, что вообще-то самое замечательное место на лице человека — это глаза. Их плутовская жизнь оживляет уголки глазных впадин — там появляются лучики морщин, они разбегаются, как водомерки, затем приходит в движение носогубная, передающая эстафету уголкам рта, потом лицо, ставшее необычайно рельефным, вдруг округляется, запорошенное пушком, может быть, даже младенческой мягкости, что ли.
— Природа-блядь! Когда б таких людей ты изредка не посылала б миру…
Прервали.
Возник очередной тост, прославляющий нашего Кузьмича и его долготерпение относительно задницы.
После чего все полезли друг друга целовать, потому что на воинской службе, понятное дело, не хватает нежности.
— Гниение не остановить! — это мой непосредственный начальник. Он как выпьет, так сразу же превращается в философа с космическим пониманием всего.
— Гниение не остановить, — повторил он, вцепившись мне в плечо. — Ведь все вокруг: небо, цветы, шакалы — все результат гниения. Жизнь — это гниение. Так что не остановить.
— Нельзя быть настоящим мудрецом, — продолжил он без всякой связи настоящего с предшествующим, — имея внутри кишечник, наполненный дерьмом. Это удивительно: человек мыслит и гадит, мыслит и гадит.
Но, слава Богу, отрезками. Отрезками мыслит, отрезками гадит. А то что бы мы имели — завалы мыслей и дерьма.
Мой начальник остановился и вперил свой орлиный взгляд в правый угол комнаты.
Требовалось срочно сообщить его могучему разуму новое направление.
— Александр Евгеньич! Знаете первый признак лучевой болезни? Хочется спать, жрать, и кажется, что мало платят.
— Вот! — отстал он от меня. — Люди! Какие вы мелкие!…
И меня снова перехватил Бегемот. Тот все бредил о кроликах.
— Видишь ли, Саня, устройство желудка у них таково, что это животное непрерывного питания. Учти! Кролик ест очень мало, но часто, и если его не кормить постоянно, а только три-четыре раза в день, то он переедает и подыхает. Нужна клетка с непрерывной подачей пищи и автоматическим отводом кала, который по наклонной плоскости попадает в курятник, и там его куры поедают, то есть экономится корм и для тех, и для других.
Знаете, иногда мне все же кажется, что Бегемот, как и всякий военный человек, не совсем нормален. Но потом, незаметненько для себя, я увлекаюсь и на полном серьезе начинаю с ним обсуждать организацию разведения пчел, мидий и перепелов на подоконниках.
Особенно часто такое со мной случается, если речь идет о вещах экзотических — о добывании космической пыли или выпаривании золота из списанных приборов.
А недавно мы с ним долгое время говорили о вытравливании застарелой проказы с помощью нафтеновых кислот.
Мы потратили на это часа полтора, и он меня почти убедил, что после применения этой дряни оставшиеся в живых избавятся от проказы навсегда. Здесь следует остановиться.
Я люблю вот так посреди разговора о проказе остановиться и внимательнейшим образом осмотреть свои пальцы.
Все-таки пальцы гения.
То, что я — гений, я заметил давно.
Потому что выдержать напор Бегемота в деле поливания язв кислотами, может только гений. Ему мозг буравят, а он — хлобысь! — и уже полетел, лия рулады, в поэтические дали, где имеется Амур-задрыга и голый Плутон недр.
После этого уже безболезненно для себя возвращаешься назад в свое тело, чтобы выслушать очередное:
«А давайте из списанных подводных лодок сделаем танкера, чтоб, пройдя подо льдами, снабжать горючим районы отсталого Севера. Но нужна государственная поддержка. И я даже знаю, кто это поддержит. Есть такой человек в правительстве. А при всплытии пятиметровый лед придется рвать боевыми торпедами, и в случае возникновения пожара под водой горящее помещение немедленно заполняется фреонами 112, 118!»
Все!
Не могу!
Хочется освободить чукчей навсегда
— Чук-чи! — хочется сказать им. — Вы свободны навсегда!
И от топлива тоже.
Лучше все это пусть опять зарастет вечной мерзлотой, а мы будем у вас устраивать сафари и стрелять ваших полярных гусей среди девственной, экологически чистой природы чистыми керамическими пулями.
