Пелам Вудхаус - Переплет
А о его метаниях по залу, кульминацией которых стало громоподобное столкновение с низеньким столиком, заставленным стеклянной и фарфоровой посудой, мы, следуя нашему курсу сдержанности, умолчим и вовсе.
Обойдемся лишь намеком: переполошился Гедж не на шутку. Есть люди, всей душой алчущие почестей, какими может даровать их страна, но Гедж в их рядах не числился. Честолюбцем он не был никогда. При мысли, что его могут сделать послом во Франции, тошнотворный ужас обуял его. Если эта кошмарная затея удастся, это будет означать, что ему еще долгие, долгие годы не видать Калифорнии. Годы эти он проведет в городишке, который невзлюбил сразу, в обществе людей того сорта, от которых его мурашки пробирают. Выскочило у Геджа и еще одно, совсем уж страшное соображение: ведь послам как будто полагается носить форму и атласные бриджи?
— Не желаю я быть послом!
Крик этот миссис Гедж восприняла как вопль зверя, существа из диких лесов, зализывающего раны.
— Ну что тут особенного, стать послом? — умиротворяюще проговорила она. — Были б деньги. Если у тебя есть деньги, а влиятельные особы вроде виконтессы де Блиссак и сенатора Опэла поддерживают тебя…
В густых потемках для Геджа забрезжил робкий лучик надежды.
— Тебе ведь известно, что старик Опэл ненавидит меня всем нутром! Как-то раз мы повздорили, играя в гольф, и он этого не забыл.
— Слышала, слышала. Но, думаю, ты сам убедишься, что он пустит в ход все свое влияние.
— Почему?!
— Сегодня утром я получила от него письмо, и у меня сложилось такое впечатление.
— Что же он пишет?
— Видишь ли, суть не в конкретном содержании. А так… общий тон.
Гедж остро взглянул на жену. На лице у нее играла опасная полуулыбка — верный признак, что в рукаве припрятан какой-то козырь.
— Про что ты?
— Ах да ни про что! — Миссис Гедж, как часто замечал ее муж, была женщиной скрытной. — Встречусь с ним завтра, когда приеду в Лондон, и, думаю, все будет в порядке. Увидишь сам!
— Но, Господи, зачем тебе приспичило делать из меня посла?
— Объясню. Когда я выходила за тебя замуж, сестра моего покойного мужа, Мейбл, повела себя просто отвратительно. По ее мнению, женщина, бывшая когда-то миссис Уилмот Брустер, этим должна и удовольствоваться до конца дней. Мне даже показалось, она была бы не прочь, когда Уилмот умер, чтобы я совершила сати.
— Что еще за сати?
— Я пошутила, конечно. Когда умирает индус, его жена сжигает себя на его могиле. В Индии это называется «сати».
Тень тоскливого томления затуманила лицо Геджа. Видимо, у него промелькнула мыслишка — ах ты, как не повезло, что по воле недоброй судьбы Уилмот Брустер был не индусом, а калифорнийцем!
— Вот я и решила, твердо и бесповоротно, что новым послом во Франции станешь ты. Желала бы я увидеть физиономию Мейбл, когда она прочитает в газете объявление! «Мистер Ничтожество», — обозвала она тебя. Да уж, посол во Франции — это вам не ничтожество!
Хотя подбородок у Веллингтона Геджа был скошен внутрь, а глаза выпучены наружу, определенной неотшлифованной мудростью он обладал. Возможно, существовали вещи, в которых он не смыслил ничего, но уж про это-то ему было доподлинно известно — если мужчина становится пешкой в ссоре между женщинами, то бороться — пустая затея. Несколько напряженных минут он просидел, пощипывая покрывало, молча воззрившись в свое беспросветное будущее, и, наконец, тяжко поднялся со стула.
— Ладно, пойду куплю тебе «Маль-де-мэр»…
3
Приблизительно в то же время, когда Гедж побрел в аптеку, человек гангстерского вида в облегающем костюме, какие почему-то наводят на мысль о сомнительной нравственности его обладателя, вошел в коктейль-бар отеля «Дез Этранжэ».
Отель этот находился неподалеку от казино «Мунисипаль», в общем-то настолько близко, что хорошему бегуну ничего не стоило, проигравшись подчистую за столом, сбегать пополнить запасы у стойки, рвануть обратно, проиграть и эти деньги, все в десяток минут. Сен-Рок вполне справедливо гордился своим отелем «Дез Этранжэ»: там имелись все самые современные удобства, включая и сад для гостей, пожелавших покончить самоубийством, первоклассный оркестр, отличную кухню, телефоны в спальнях, а на нижнем этаже — современнейший коктейль-бар под началом Постава, прибывшего прямиком из Парижа, из бара «У Джимми».
Когда там появился человек гангстерского обличья, бар был пуст. Единственным его посетителем был темноволосый стройный элегантный молодой человек утонченной красивой наружности, читавший европейское издание «Нью-Йорк гералд» за стойкой. А когда он на минутку опустил газету, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, то пришелец гангстерского вида издал радостный вопль человека, узревшего знакомое лицо.
— Втируша! — завопил он.
— Суп! — откликнулся молодой человек.
И они обменялись теплыми рукопожатиями. В родной Америке они ходили скорее в знакомцах, чем в друзьях, но между изгнанниками, встретившимися в чужой стране, всегда вспыхивает горячая симпатия.
— Ах ты, старый конокрад! — кипел от радости суровый гость. Называя так своего друга, выражался он, разумеется, фигурально. Коней Гордон Карлайл никогда не крал. Крупный мошенник, он счел бы такое занятие вульгарным.
— Ах ты, старый песокрад! — отозвался Гордон, что тоже было шуткой чистейшей воды. Суп Слаттери в жизни не крал псов. Он был экспертом по взлому сейфов.
— Ну надо же! Надо же! — радовался Слаттери. — Наткнуться на тебя здесь!
И он присел за столик. Его лицо, в спокойном состоянии напоминавшее гранитную плиту с подозрительными глазками (ружья он в своем стенном шкафу не прятал, но вид у него был такой, будто припрятан там целый арсенал), смягчилось теплой улыбкой.
— А что ты тут поделываешь, Втируша?
— Да так! Осматриваюсь.
— И я вот тоже.
Они прервали беседу, чтобы посовещаться с официантом на предмет горячительных напитков. Урегулировав этот вопрос, друзья возобновили беседу. Не виделись они давненько, и им было о чем потолковать.
Вспомнили старые денечки и старых друзей, обменялись воспоминаниями о Нескладехе Таком-то и Коротышке Эдаком.
Суп Слаттери продемонстрировал Карлайлу шрам на руке — пару лет назад ранил его чересчур шустрый владелец дома в Де-Мойне, штат Айова, к которому он как-то наведался.
Карлайл показал Слаттери больное местечко на левой ноге: укусил его разочарованный инвестор в австралийские золотые прииски.
Примерно через полчаса этих доверительных рассказов тон беседы смягчился, стал сентиментальным.
— А как твоя подружка? — поинтересовался Слаттери. — С тобой?
— Подружка? Какая?
— Да встретил я тут одного парня, забыл уж кого, и он рассказал мне, вроде бы ты женился на Герти Галошке.
Лицо Гордона, и без того несколько меланхоличное, совсем погрустнело.
— Нет, не женился.
— А тот парень говорил, женился.
— Ну так вот — нет!
Ответ получился резковатым. И, точно бы раскаиваясь в том, что обрезал доброжелательного приятеля, Гордон объяснил:
— Понимаешь, у нас с Герти вышла ссора.
Он ненадолго призадумался, но потребность излить свои беды победила привычную сдержанность.
— Так, знаешь, на пустом месте, — горько добавил он. — Пустячное недоразумение, любой посчитал бы — уладить можно парой слов. Герти пришлось лечь в больницу, она ногу сломала, а я тем временем пару раз встретился с ее подружкой. Исключительно по делу. А она прям взбеленилась. Я твердил ей, что тут все чисто, но она и слушать не желала. Слово за слово, и наконец она огрела меня вазой по голове и слиняла из моей жизни. Случилось это год назад. С тех пор я ни разу ее и не видел. Женщины такие жестокие!
— Да уж, это точно. Именно что жестокие, — поддакнул Слаттери. — Никогда не знаешь, что у них на уме. Да хоть меня возьми, к примеру. У-у, я б роман о них мог написать! Самая хитрющая моя партнерша вдруг бац! — бросает меня на полуслове. Ни телефона, ни записочки! Ну, ничего!
— Без Герти я погибаю.
— А я — без той дамочки. Джулия ее звали.
— Работать не могу, я вот про что.
— Ну так и я об том же. В делах без нее — никуда. Между нами с Джулией никаких таких цветочков-василечков и в помине не водилось. Ты с ней был знаком, а?
— Нет.
— Э-эх, какая была наводчица! Так ловко умела напроситься в разные шикарные дома. И всегда ей все с рук сходило. Потому что у нее был стиль, ну что ты! Дамочка — высший класс! Книжки разные читала, то-ce… Послушать, как она говорит, так подумаешь, она в светском календаре числится.
— А Герти…
— Джулия, — властно захватил беседу Слаттери, — работала со мной несколько лет. А потом вдруг в один прекрасный день, четыре года назад, считай, до этой вот самой минуты, вдруг брякает — как гром среди ясного неба: все, она завязала. Вот так вот. Ни тебе объяснений, ничего. Дала, считай, пинок под зад, и поминай как звали. А я-то всегда после каждого дела делился с ней по-честному, никогда не жульничал. Ни разочка не нагрел. Ни на цент! Иногда мне сдается, чем честнее ты с этими вертихвостками, тем паршивее они с тобой обходятся. Вот так-то, сэр! Улетучилась, и другой такой у меня уж не появилось. Я опускался все ниже и ниже. — Слаттери замялся. — Хочешь, чего скажу, Втируша? Сейчас, случается, я даже уличным грабежом промышляю! Вот как!
