Роальд Даль - Мой дядюшка Освальд
— Дайте мне три дня, — сказал я, — и я вам гарантирую, что получу вашу подлинную эякуляцию вместе с распиской, подтверждающей ее подлинность.
— Не говорите глупостей, Корнелиус. Вы не сможете заставить меня сделать нечто, чего я не хочу делать.
— Это все, что я готов вам сказать.
Уорсли прищурился на меня сквозь трубочный дым.
— Вы пригрозите мне, так, что ли? Или будете меня пытать?
— Конечно же нет. Все будет сделано по вашей собственной доброй воле. Хотите, заложимся, что я преуспею?
— По доброй воле, вы говорите?
— Да.
— Тогда я поспорю с вами на все, что угодно.
— По рукам, — сказал я. — Если вы проиграете, то обещайте мне следующее: во-первых, воздержаться от публикации, пока каждый из нас не сделает по миллиону. Во-вторых, стать искренним, беззаветным партнером. В-третьих, предоставить мне все технические познания, необходимые для организации банка спермы.
— Мне ничего не стоит дать обещания, которые никогда не придется исполнять, — сказал Уорсли.
— Так значит, вы обещаете?
— Обещаю.
Я заплатил по счету и предложил отвезти А. Р. Уорсли домой на автомобиле.
— Спасибо, — сказал он, — но у меня есть мой велосипед. Мы, бедные преподаватели, не так роскошествуем, как некоторые.
— Скоро будете, — обещал я.
Я стоял на Тринити-стрит и смотрел, как Уорсли уезжает в ночь. Было еще только половина десятого. Решив сделать следующий шаг безотлагательно, я сел в машину и направился в Гертон.
10
Гертон, если вы этого не знаете, был и является женским колледжем, частью университета. В 1919 году в этих мрачных стенах обитала кучка юных дам, таких физически отталкивающих, таких толстошеих и длинноносых, что я с трудом мог заставить себя на них посмотреть. Они напоминали мне крокодилов. Когда они встречались мне на улице, по моей спине пробегали мурашки. Дамы эти редко мылись, и стекла их очков были сплошь в отпечатках грязных, жирных пальцев. Но конечно же, они были умные, многие из них были просто блестящи. Однако лично я считаю, что это очень малая компенсация.
Но подождите.
Всего лишь неделю назад я обнаружил среди этих зоологических образчиков существо просто ослепительной прелести и никак не мог поверить, что это гертонская девица. И все же так оно и было. Я открыл ее в пирожковой во время ланча. Она ела пончик. Я спросил, можно ли подсесть за ее столик. Она кивнула и продолжила жевать. Я сидел, разинув рот, и глазел на нее как на новое воплощение Клеопатры. Ни разу за всю свою короткую жизнь я не видел женщины или девушки с такой аурой чувственности. Она буквально источала секс. И какая там разница, что ее лицо было в сахарной пудре и крошках пончика. На ней были макинтош и теплый шарф, но казалось, что она абсолютно нагая. Такая девушка встречается только раз или два в жизни. Ее лицо было прекрасно превыше всяких слов, ноздри ее были чуть вывернуты наружу, а забавный изгиб ее верхней губы заставил меня неуютно ерзать по стулу. Даже в Париже не встречал я женщины, вызывавшей такую мгновенную похоть. Она продолжала есть свой пончик. Я продолжал глазеть на нее. Один, только один раз ее глаза медленно вскинулись на мое лицо, задержались на нем, холодные и проницательные, словно она что-то рассчитывала, и вновь опустились. Она закончила свой пончик и отодвинула стул от столика.
— Подожди, — сказал я.
Она чуть задержалась, и снова эти карие расчетливые глаза остановились на моем лице.
— Что ты сказал?
— Я сказал «подожди». Не уходи. Возьми еще один пончик… или там сдобную булочку, или еще что.
— Если ты хочешь со мною поговорить, так почему не сказать это прямо?
— Я хочу с тобой поговорить.
Она сложила руки на коленях и стала ждать. Я начал говорить. Вскоре в разговор включилась и она. Она изучала в Гертоне биологию и, подобно мне, была стипендиаткой. Ее отец был англичанин, а мать — персианка. Звали ее Ясмин Хаукамли.[12] Что мы там говорили друг другу, не имеет отношения к делу. Мы отправились ко мне на квартиру и оставались там до утра. Мы пробыли вместе восемнадцать часов, и под конец я чувствовал себя куском пеммикана, полоской вяленого обезвоженного мяса. Она, эта девушка, была беспримерно порочна и изобретательна. Будь она китаянкой и живи в Пекине, она получила бы диплом с отличием даже со связанными руками и кандалами на ногах. Она произвела на меня такое сильное впечатление, что я нарушил свое золотое правило и встретился с ней еще раз.
А теперь было без двадцати десять, А. Р. Уорсли крутил педали домой, я же стоял перед стойкой дежурного по Гертонскому колледжу и вежливо спрашивал старика-дежурного, не будет ли он добр сообщить мисс Ясмин Хаукамли, что мистер Освальд Корнелиус желает видеть ее по очень срочному делу.
Ясмин сразу же вышла.
— Прыгай в машину, — сказал я. — Нам нужно кое о чем поговорить.
Она прыгнула в машину, и я отвез ее в Тринити, где дал дежурному полсоверена, чтобы он глядел в другую сторону, когда она проскользнет ко мне.
— Не раздевайся, — сказал я. — Это чисто деловой разговор. Как ты насчет того, чтобы стать богатой?
— Это бы мне очень понравилось.
— Я могу доверять тебе до конца?
— Да, — сказала Ясмин.
— И ты не расскажешь ни единой живой душе?
— Валяй дальше, — сказала она. — Это уже звучит забавно.
Затем я рассказал ей про А. Р. Уорсли и его открытие.
— Господи, — воскликнула Ясмин, когда я закончил, — это же великое открытие! А кто такой этот Уорсли? Он же будет мировой знаменитостью! Я бы хотела с ним познакомиться.
— Скоро познакомишься, — обещал я.
— Когда?
Молодой ученый, и очень неплохой, она была искренне возбуждена.
— Подожди, подожди, — придержал ее я. — Это еще не все.
И я рассказал о своих планах — как мы заработаем состояние, организовав банк спермы величайших гениев и всех королей.
Когда я договорил, Ясмин спросила, нет ли у меня вина. Я откупорил бутылку кларета и налил нам с ней по бокалу. На закуску нашлись хорошие крекеры.
— Забавная, конечно же, мысль, этот самый твой банк спермы, — сказала Ясмин, — но боюсь, ничего с ней не получится.
Она стала излагать те же самые доводы, что и А. Р. Уорсли чуть ранее. Я позволил ей выговориться и положил на стол своего туза.
— В последний раз, как мы встречались, я рассказал тебе историю своих парижских приключений, — напомнил я. — Помнишь?
— Этот великолепный волдырный жук! — вскинулась она. — Я все время жалею, что ты не прихватил с собой немножко порошка.
— Я прихватил.
— Ты шутишь!
— Если зараз порошка используется с булавочную головку, пяти фунтов хватает очень надолго. У меня еще осталось около фунта.
— Вот и ответ! — воскликнула она, хлопая в ладоши.
— Я тоже так думаю.
— Подсыпать им немножко порошка, и они с радостью выдадут вам тысячу миллионов своих маленьких червячков.
— А распалять их будешь ты.
— Я уж их распалю, — сказала Ясмин. — Я распалю их до смерти. Даже дряхлые старики выдадут что надо. Покажи мне это волшебное зелье.
Я достал ту самую жестянку от печенья и открыл ее. Порошка оставался слой толщиной примерно в дюйм. Ясмин обмакнула в порошок палец и едва не успела его облизать.
— Ты что, сдурела? — закричал я, схватив ее запястье. — У тебя же налипло на кожу не меньше шести максимальных доз.
Не выпуская запястья девушки, я затащил ее в ванную и сунул опасный палец под кран.
— Но я же хочу попробовать, — заканючила она. — Не будь таким занудой, милый. Дай мне хотя бы крошечку.
— Господи, женщина, ты просто не представляешь, что он с тобою сделает!
— Ты уже все мне рассказывал.
— А если хочешь посмотреть, как он работает, посмотри, что он сделает с Уорсли, когда ты завтра скормишь ему дозу.
— Завтра?
— Непременно, — ответил я.
— Ур-ра! А почему обязательно завтра?
— Ты выдоишь старика Уорсли, и я выиграю свой спор. И с этого момента ты тоже будешь вместе с нами. Уорсли, ты и я — мы составим отличную команду.
— Мне это нравится, — сказала Ясмин, — мы сотрясем мир.
— Мы сотрясем не только мир, — сказал я, — мы сотрясем всех королей Европы. Но сперва мы должны сотрясти Уорсли.
— Рядом с ним не должно быть посторонних.
— Никаких проблем, — отмахнулся я. — Он ежедневно один в своей лаборатории от полшестого до полседьмого. Потом он идет домой ужинать.
— А как я ему его скормлю? — спросила Ясмин. — Порошок этот.
— В конфете, — ответил я. — В маленькой шоколадной конфете. Она непременно должна быть маленькой, чтобы он закинул ее в рот, не откусывая.
— Ну и где мы сейчас возьмем эту конфету? — спросила Ясмин. — Ты забыл, что война едва закончилась.
— В том-то весь и смысл, — сказал я. — Уорсли небось и не пробовал толком шоколадных конфет с четырнадцатого года.
