Синклер Льюис - Элмер Гентри
Бедняга Джим! Какая у него жуткая комнатушка — тесная, узкая, койка не застлана… на стопке книг валяются ботинки, трубка, вырезанная из кукурузного початка… Ах, бедненький! Надо будет его простить. Надо будет зайти к нему как-нибудь и убрать комнату. (Нельзя сказать, чтобы в былые времена Элмер хотя бы раз наводил порядок в комнате.)
Ах, какая дивная весенняя ночь! Какие они, в общем-то, славные ребята — и сам ректор да и другие тоже — не пожалели потратить целый вечер, чтобы только помолиться за него!
И почему это ему так хорошо? А-а, ясно! Он услышал Глас Божий! Господь все-таки явился ему — правда, не материально, а это… спиртуозно… нет, спиритуально — вот как! Наконец-то! Теперь — вперед, и мир будет у наших ног!..
Он вихрем ворвался в дом ректора и, выпрямившись во весь рост в дверях (остальные, замерев на коленях, воззрились на него снизу вверх), гаркнул:
— Снизошло! Точно — по всему чувствую! Господь открыл мне глаза, и я прозрел! Я вижу теперь, как здорово устроен наш мир! Знаете, вот прямо как слышу его голос: «Разве, — говорит, — ты не хочешь возлюбить ближних и помочь им обрести счастье? Неужели ты хочешь остаться черствым себялюбцем или ты стремишься… это… помочь людям?»
Он остановился. Его слушали молча, с интересом, изредка одобрительно вздыхая: «Аминь…»
— Честное слово, потрясающе! Понимаете — вдруг, сам не знаю почему, чувствую, что стал намного лучше, совсем не такой, как вышел отсюда. По-моему, определенно — Глас Господень! А по-вашему как, господин ректор?
— О, я уверен! — воскликнул ректор, торопливо вставая и потирая колени. — Теперь, я чувствую, с нашим братом все обстоит благополучно. Настал священный миг — он услышал Глас Господень и пред лицом всевышнего вступает на благороднейшее поприще служения богу. Вы со мною согласны? — добавил он, обращаясь к декану.
— Восславим господа, — отозвался декан и посмотрел на часы.
III
По дороге домой — они возвращались вдвоем — старейший из педагогов сказал декану:
— Да, это была поистине радостная и торжественная минута… И вместе с тем — э-э… гм… — несколько неожиданная. Никак не думал, что молодой Гентри удовольствуется тихими радостями пути праведного. Кстати, э-э… почему это от него так пахло мятой?
— Наверное, зашел по пути в аптекарский магазин, выпил чего-нибудь прохладительного. Не знаю, как вы, брат, а я что-то не слишком одобряю эти прохладительные напитки. Вещь, конечно, сама по себе вполне невинная, но все же это приводит к неразборчивости. Ну как может человек, который пьет имбирное пиво — как он может до конца прочувствовать, какая скверна — пиво настоящее?
— Да, да, — закивал головой старейший из преподавателей (ему было шестьдесят восемь лет, так что шестидесятилетний декан был рядом с ним просто мальчишка). — Скажите, брат, а какого вы мнения вообще о молодом Гентри? Как о будущем пастыре? Я знаю, что, до того как попасть сюда, вы достойно послужили на кафедре, да и я сам, прямо скажу, тоже… Ну, а если бы вам теперь было лет двадцать — двадцать пять, пошли бы вы все-таки в священники, если бы знали, куда повернет история?
— Да что вы, брат! — огорчился декан. — Конечно! Что за вопрос! Что сталось бы со всей нашей работой в Тервиллингере, с нашей главной идеей: противодействовать язычеству, что насаждается в крупных университетах?.. Чего бы все это стоило, если бы священнослужение не было самым высоким идеалом!..
— Да, знаю, знаю… Просто иной раз приходит в голову… Все эти новые профессии… медицина, реклама. Мир идет вперед гигантскими шагами! Попомните мои слова — лет через сорок, году так в сорок третьем, люди будут летать по воздуху в машинах со скоростью миль эдак сто в час!
— Дорогой друг, если бы богу угодно было, чтобы люди летали, он дал бы нам крылья.
— Но в писании есть пророчества…
— Там говорится об иных полетах — в чисто духовном, символическом смысле. Нет, нет! Никогда не следует искажать ясную мудрость библии. Я мог бы привести вам сотни цитат, которые неоспоримо доказывают, что до того дня, пока мы не восстанем из мертвых и не вознесемся к нему, господь повелел нам пребывать здесь, на земле.
— Гм-м… Возможно… Ну, вот и мой дом. Спокойной ночи, брат.
Декан вошел в свой дом — маленький, приземистый домишко.
— Ну, как сошло? — спросила его жена.
— Великолепно! Молодой Гентри, несомненно, услышал Глас Божий. Он как-то сразу преобразился, возвысился духом. Это вообще незаурядная личность, что-то в нем есть… только вот…
Раздраженно крякнув, декан уселся в плетеную качалку, скинул башмаки, ворча, нащупал шлепанцы…
— Только никак я не могу почувствовать к нему симпатию — не нравится, да и только! Скажи-ка, Эмма: если бы мне сейчас было столько же, сколько ему — ты как думаешь, пошел бы я в священники? Зная наперед, как все повернется в мире?
— Что это ты такое говоришь, Генри? С чего бы это ты вдруг? Конечно — да! А иначе чего стоит тогда вся наша жизнь? Ради чего мы тогда себе в стольком отказывали, и вообще?..
— Да, да, знаю. Так, иногда подумается… А от чего мы, если разобраться, отказались? Знаешь, и проповеднику иногда не мешает посмотреть правде в глаза!.. В конце концов, те два года, что я торговал коврами — ну, до того, как пошел в семинарию, — дела шли неважно. Может быть, так и зарабатывал бы не больше, чем теперь. Но если бы я мог… Представь себе, что я мог бы стать крупным химиком! Нет, это я только так рассуждаю — отвлеченно… Как бы психологическая задача… Разве это не лучше в тысячу раз, чем из года в год заниматься со студентами все одними и теми же опостылевшими вопросами, да еще всегда делать вид, что это и для тебя самого, понимаешь, чуть ли не откровение? Или из года в год торчать на кафедре и знать, что через пять минут ни один из прихожан уже не будет помнить, о чем ты говорил.
— Не пойму, Генри, что это за муха тебя укусила. Ты лучше бы сам помолился немного, чем нападать на бедного мальчика. Ни ты, ни я нигде не смогли бы быть счастливы, кроме как при баптистской церкви или в настоящем истинно-баптистском колледже.
Жена декана чинила старые полотенца. Брови ее были озабоченно сдвинутые, губы беззвучно шевелились. Покончив с работой, она поднялась на второй этаж, чтобы пожелать спокойной ночи своим родителям. Старики поселились у нее с тех пор, как отец — сельский священник — в семьдесят пять лет ушел на покой. До Гражданской войны он был миссионером в штате Миссури.
По-прежнему хмурясь, жена декана вошла в комнату родителей и крикнула в самое ухо отцу (старик был туговат на ухо):
— Пора спать, папа! И теба, мама, тоже!
Старички, сидевшие по обе стороны ледяной батареи, уже клевали носами.
— Ладно, Эмми, — пискнул отец.
— Скажи, папа… Мне пришло в голову… Скажи вот что: если б ты сейчас был молод, ты пошел бы в священники?
— Разумеется! Что за мысль! Самое славное поприще для молодого человека! Какие могут быть сомнения? Спокойной ночи, Эмми!
Однако его престарелая супруга, снимая с охами и вздохами свой корсет, пожаловалась:
— Не уверена, что ты пошел бы в священники, во всяком случае, если б твоей женой была опять я — кстати, это еще неизвестно во второй-то раз… — И если б я тоже вставила словечко…
— Да: уж что-что, а это-то вполне известно! И не говори глупостей! Конечно, стал бы!
— Не знаю… Пятьдесят лет — сыта по горло! И каждый раз готова была лопнуть от злости, когда, бывало, явятся наши приходские жены да начнут совать носы куда не надо да хаять каждую салфеточку на спинке стула… А уж если когда наденешь мало-мальски приличную шляпку или шаль — готово: пошли чесать языки! «Жене священника не пристало носить такие вещи». Ах, провались они! А я-то как раз всегда любила шляпки хорошенькие, яркие! Знаешь, сколько я передумала обо всем об этом! Вот ты, например, всегда был прекрасным проповедником, ничего не скажешь, но я тебе сколько раз говорила…
— Да, что правда, то правда, говорить ты горазда!
— …сколько раз говорила: почему так получается — когда ты стоишь на кафедре, то все знаешь, рассуждаешь про возвышенные предметы, про таинства, а когда приходишь домой, ничего не знаешь и ничего не умеешь! Даже молоток не можешь найти, или хотя бы испечь каравай хлеба, или расходы подсчитать так, чтобы хоть раз правильно сошлось, или найти Обераммергау[31] на карте Австрии!
— Германии, женщина! Я спать хочу, не мешай!
— Столько лет притворяться, что мы такие замечательные, когда мы самые что ни на есть обыкновенные люди. Неужели ты не рад, что хоть теперь стал человеком, как все?
— Может быть, так оно и спокойней. Но это еще не значит, что я снова не поступил бы точно так же. — Старик задумался и долго молчал.
— Да, скорей всего, я избрал бы тот же путь. Так или иначе, у молодых людей не следует отбивать охоту к посвящению в духовный сан. Должен же кто-то проповедовать слово божье?
