Леонид Лиходеев - Я и мой автомобиль
Яковлев налил стопку себе, выпил.
— Консервный завод мне разрешается строить, а туристический комплекс — нельзя… Закон… Консервный завод… Консервировать мне нечего… Вот тут бы я — гостиницу, тут бы — станцию обслуживания… Предмет старины… Золотое дно… Американцы приедут — у меня к ним счет. Я с них хочу кое за что хоть долларами взять… Под видом консервного завода, а? Посадят, как ты думаешь?
Сорокин заблестел глазами:
— Могут и не посадить. Как представить дело… А хлеб?
Яковлев вздохнул отчаянно:
— Ну, не родит тут хлеб! И не родил сроду. Выгоднее покупать. Мясо можно вдесятеро, овец можно, молоко, картошку… А хлеб не родит… Ну что я могу поделать, Андреич, если его хоть слезами поливай… Где же это сказано, чтобы жить без выгоды, без учета земли?.. Хлеб — в хлебных местах. По четыреста-пятьсот пудов можно брать, если с умом… А у меня — молоко, мясо, предметы старины… Все — деньги, а?
— А зачем тебе деньги? — спросил адвокат.
— Шутишь, Андреич? Деньги, они — деньги… Не в том, чтобы покупать там себе тряпки, — обойдусь… Деньги есть учет… Одна земля дороже, другая — дешевле, это же от бога, значит, надо шевелиться… Без денег не узнать что почем. Может, эту работу и делать не надо… Может, ее под пресс выгоднее… А время на нее пошло. И труд. Деньги — это труд. А труд без денег — одна политика…
Сорокин, конечно, засмеялся от такой домашней политэкономии. Но Яковлев не обиделся. Он снова повернул на монастырь. Ездил, мол, в город, присматривался в «Интуристе». Сорокин переспросил — когда, мол, ездил, чего не заехал.
Но тут Яковлев как бы в себя ушел. Опустил голову, стал наливать, закуску подвинул.
Ибо было ему что скрывать от Сорокина…
Рассказ о том, как Трофим Михайлович Картузенко имел собственный автомобиль
Жизнеописание Трофима Михайловича Картузенки начинается главным образом с того момента, когда он появился в Москве с женой своей Лизаветой и малым ребеночком Мишенькой на руках.
До указанного времени жизнь свою он сам решил в расчет не брать как неудачную и прошедшую в тумане и как бы во сне молодых своих ошибок. И с таким твердым решением он и прибыл к месту дальнейшего жительства.
История жизни Трофима Михайловича Картузенки есть история жизни семейно порядочной, без каких-либо предосудительных излишеств, как то водка или же самогон.
Трофим Михайлович представлял собою довольно крупного мужчину, достигшего ста тридцати шести килограммов веса. Эти его личные килограммы располагались по всей наружности хозяина весьма пропорционально и даже красиво, а именно: больше в плечах и шее и, в самой небольшой степени, на животе. Когда Трофим Михайлович надевал шляпу и выходил на двор посмотреть что к чему, он ничем не отличался от других интеллигентных людей, разве что повышенной представительностью. Но, конечно, раньше он таким не был.
История его жизни начинается лет двадцать пять назад, когда он приобрел небольшое строение в дачном кооперативе «Заря». Там между прочими дачами разместился небольшой курятничек в полностью запущенной чащобе, поскольку курятничком никто не пользовался ввиду смерти хозяина и легкомыслия наследников, которые и спихнули наследство с рук.
Наследники этого курятника были людьми еще молодыми, но уже достойными сожаления, если говорить честно, Они беззаботно заявили тогда еще молодому Трофиму Михайловичу, что не имеют страсти к земельным угодьям, будучи городскими людьми. Сам наследник, зять покойного, довольно молодой научный работник, прямо сказал, что возиться с этой заброшенной дачей у него нет ни времени, ни возможности.
Правда, квартира у них, как заметил Трофим Михайлович, была обширной, видать, также оставшейся по наследству, но была она в плачевном состоянии, что подтвердил сам научный работник недвусмысленными словами:
— Лучше мы на вырученные деньги произведем ремонт, а на лоно природы будем ездить как вольные птицы, не страдая от частной собственности.
Трофим Михайлович, несмотря на свою тогдашнюю молодость, был уже человеком честным и по этой причине почувствовал себя в моральном тупике, поскольку возвращаться в родные места ему никак нельзя было, ибо его могли там узнать. С одной стороны, ему хотелось, конечно, подсказать научным работникам всю несостоятельность их мечтаний и перспектив, но, с другой стороны, он являлся покупателем, в чьи обязанности не входит наносить себе материальный ущерб. Кроме того, в отличие от жены наследника супруга Трофима Михайловича уже произвела ему небольшого сынишку, который в настоящее время бегал как живой и требовал чистого воздуха прямо сейчас, немедленно, просто-таки вынь да положь.
Поэтому Трофим Михайлович не вдавался в вопросы, что кому нравится, а говорил уклончиво, например, сколько они себе представляют стоимость ремонта городской квартиры. Они себе представляют стоимость ремонта как легкомысленные люди и эгоисты, не принимающие во внимание, что ихний курятник не стоит и половины. Для того чтобы довести до действительности ихний курятник, нужно будет вложить в него большой капитал, которым Картузенки не располагали в той мере, в какой составили себе видимость научные работники.
Это он им сказал лично, считая, что не обязан, как покупатель, сообщать, сколько у него в действительности средств.
Научные работники, особенно молоденькая жена, угощали его при этом чаем с печеньем «Привет», но Трофим Михайлович стоял на своем и сделка не состоялась.
Добравшись домой, то есть к дружку, у которого Картузенки остановились в поисках жилища и у которого без них хватало забот, Трофим Михайлович сразу напоролся на неудовольствие своей Лизаветы. Она прямо сказала при всех, что он губит родного ребенка при помощи своей скупости, как какой-нибудь изверг, а не родной отец. Дружок тоже поддержал супругу, поскольку эти Картузенки прогрызли уже ему башку своим безвозмездным присутствием с ребенком, который постоянно путается под ногами, вроде своих детей нет. При этом Лизавета заплакала, держа на руках маленькое дитя, как богородица. Жена дружка тоже подала реплику, что, мол, пора и честь знать, имея немалые деньги от поспешной продажи дома в родных местах. И если человеку повезло с устройством под Москвою, так он это должен считать за счастье для своей семьи.
Трофим Михайлович, человек рассудительный и не без ума, тут же поставил на стол бутылочку и выложил полкило колбасы «краковской», купленной как в предчувствии.
Конечно, тут было дело не в колбасе, а в дружеском разговоре, который при колбасе возник. Дружок, конечно, подумал немножко, но, переглянувшись с женою, думать перестал, поскольку раз уж они продали родные места и при деньгах, так пускай несут другую бутылку; довольно того, что хозяева поставили капусту собственного квашения при такой жилищной тесноте.
Лизавета, конечно, сбегала, и Трофим Михайлович, приняв по новой, сказал, что научные работники не такие дураки, как он их представлял в своем нормальном воображении.
Тут обиделся дружок:
— Как так — не дураки? Этого не может быть. Сейчас мы имеем май месяц — уже можно жить на воле, так?
— Ну, так…
— То-то и оно! Если жить сложа руки — конечно, они не дураки, а если утеплять эту постройку к зиме — то они дураки. Вот и смекай!
— Чем же ее, к примеру, утеплять в смысле стройматериалов?
— Хороший хозяин найдет, — заметила жена дружка. — Сейчас кругом строительство, вот и соображай.
— Правильно, — сказал дружок, — если с умом, так до того лета доживешь в тепле, а летом сдашь под дачу. Вот тебе и новые денежки.
— А сам куда с ребенком?
— Сам будешь в конуре собачьей жить — невелик барин, — а ребенка с Лизаветой к родителям на лето… У тебя пока еще родители живые, не то что я, круглый сирота. Что же они, внучка выгонят?
Трофим Михайлович хотел было сказать дружку, что жену пока еще никак нельзя посылать по первому времени, но смолчал, имея на то секретные основания. Он смолчал и подумал, что может спокойно пережить лето с семьей, не лишая ребенка чистого воздуха.
Да, давно это было.
Где теперь тот дружок с его капустой, где те научные работники! А Трофим Михайлович уже двадцать пять лет как хозяин и за истекший период, живя семейно, немало служб переменил. Служил он и в лесничестве, и в совхозе, и в потребсоюзе и всюду, где служил, наживал одни благодарности от начальства, ибо голову свою ценил и зря ею не рисковал, исключительно придерживаясь законодательства.
Так на его участке постепенно преобразился курятник, вырос небольшой сарайчик для коровенки с кабанчиком, протянулись-таки небольшие грядочки под клубнику, была своя картошка, так что можно было вполне жить при своем уме.
Жена Лизавета по первым годам в бывшие родные места не ездила, а помогала развивать хозяйство, находясь с престарелыми родителями в переписке, будто нахождение самого Трофима Михайловича ей пока еще неизвестно. Но родители, конечно, понимали что к чему и вели себя как потерявшие сына.
