Вениамин Кисилевский - Антидекамерон
Она сразу смекнула, едва только Гаврилыч тележку вкатил, что мы с ней вдвоем будем, – на тележке-то всего два антрекота и посуда на двоих. И не засомневалась, что вторым с ней буду я, а не Кузьминична. Поощрительно мне улыбнулась, комплимент Гаврилычу сделала, что у нас тут сервис, как в лучших лондонских домах. Кузьминичны отмазку выслушала, вид сделала, будто пожалела, что не останется Кузьминична с нами. Гаврилыч все красиво на столе расставил, пожелали они с Кузьминичной приятного аппетита – одних нас бросили. А Изольда на себя роль хозяйки взяла. Присаживайтесь, говорит, Анатолий, составьте мне компанию, не тушуйтесь. А я и не тушуюсь, чего мне тушеваться, хотя, конечно, понравиться ей уже хочу. Не то чтобы совсем уж, а так, чтобы расположить ее. Случай же. Гитару, ясное дело, с собой не принес, за дверью оставил, чтобы не в лобовую было. Потом, думал, как-нибудь наведу ее на разговор, что петь умею, многие даже считают, что на большой сцене выступать могу, а там уж от нее зависит. Навязываться не стану – захочет она меня послушать, я сначала для вида покочевряжусь немного, постесняюсь, а потом будто бы уступлю. Схожу за гитарой – и вернусь. Что петь буду – заранее решил. Мне, все считают, лучше всего цыганские романсы удаются. Меня и самого часто за цыгана принимают, спрашивают даже, так что сочетание удачное получится.
Одна вот только мысль напрягала – что глаз Изольда на меня положила. Для того, может, и сочинила, что устала она, переночевать тут желает, Галямову наболтала. И вот каблуки свои с умыслом не сняла, чтобы ногами своими пофорсить. До крайности может у меня с ней дойти. Я, ясное дело, Ивана-царевича, как Кузьминична выразилась, из себя строить не должен, но очень уж нежелательно было. Мне надо, чтобы женщина нравилась, я так с кем попало не могу. Еще и эти ногти у нее ведьминские. Ладно, думаю, там разберемся, главное, чтобы выгорело у меня как задумал. Вдруг в самом деле случай. Позовет меня к своим лабухам, сам инопланетянином заделаюсь. Мне бы только засветиться, а там уж, если удача не изменит, и без нее дорожку себе проторю. Что ж, решаю, не тушеваться так не тушеваться, пусть не думает, что мы тут бараны задрипанные, мы о себе тоже кое-что понимаем.
– А чего мне тушеваться? – говорю, – я компанию красивой женщине составить всегда рад. Рекомендую, – говорю, – творчество нашего повара Гаврилыча, он у нас большой умелец. Потом скажете, хуже ли, чем в ваших московских ресторанах. – И бутылку в руках верчу: – Для аппетита не желаете?
А она желает, подставляет свой бокал. Налил я ей, как положено, на одну треть, сам и тост предложил:
– С приездом, – говорю, – Изольда, простите, отчества вашего не знаю, пусть поездка ваша будет удачной.
А она поверх бокала глаза свои подведенные щурит, краешками губ улыбается:
– Во многом от вас, Анатолий, зависит, будет ли она удачная.
Всё, думаю, спекся. Если и были какие-то сомнения, то как ветром выдуло. После таких слов да взглядов, ясное дело, нужно сразу предлагать на брудершафт пить. Или даже без брудершафта. И захотелось мне вдруг слинять из этой комнаты куда подальше. Черт, думаю, с ними, и с гитарой моей, и с ее инопланетянами, я уж как-нибудь без них проживу. Была б хоть водка на столе вместо этого красного, и лучше б не одна бутылка. Ладно, думаю, поесть-то все равно придется, потом всё как-нибудь на тормозах спущу, я ей не вода без газа.
Сидим мы, хорошо сидим, чинно, ужинаем, беседуем. Вилка в левой руке, нож в правой, всё, как положено. Салат ей подкладываю, вино по чуть подливаю, ухаживаю за дамой, значит. Она меня про здешнюю жизнь расспрашивает, как нам тут живется, я про Москву ее, про гастроли. С кем она из знаменитых встречалась, какие они из себя. Ну, и о политике, как же без политики. Это ж не из телевизора услышишь, это из самой Москвы, из первых, как говорится, рук. Тем более что рассказывала она интересно, в таких местах бывала, с такими людьми встречалась, что мог бы ее до самого утра слушать, не надоело бы. Она, если не врала, с самим Жириновским знакома была. Но все-таки не думаю, что врала, очень уж правдоподобно рассказывала, ни разу не было у меня возможности подозревать, что лапшу мне на уши вешает, – я ведь тоже не лох, конфетку от дерьма отличаю. И о Хлестакове из Гоголя мне рассказывать не надо, я сам Хлестакова в нашем театре, что Галямов тут устроил, играл.
И чем, значит, дольше мы сидим, чем больше разговариваем, тем сильней она мне нравится. И вино здесь ни при чем – что там одна бутылка красного на двоих. Умнейшая была женщина, такие, ясное дело, редко встречаются. И на лошадь уже будто бы не смахивает, просто женщина крупная такая, на чей вкус. И глаза у нее красивые, ресницы длинные. Что меня еще приятно поразило – напрасно побаивался ее. Думал, начнет она, когда мы вдвоем останемся, приставать ко мне, разговоры всякие с намеками заводить, одним местом передо мной вертеть. А мне, значит, придется во всем этом участвовать. Ни чуть. Хороший, душевный разговор у нас получился, и не форсила она передо мной: я, мол, деревенщина неотесанная, а она королева испанская. По-простому всё, можно сказать, по-дружески, на равной ноге. Я ей, признаться, позавидовал, как они там интересно живут, где бывают, чего у них только не случается. Вот, к примеру, рассказывала она – сама свидетельницей была, – как в ресторане Шевчук с Киркоровым задрались, я прямо укатывался. Киркоров, между прочим, с Пугачевой давно вместе не спит, она Галкина к себе водит, ну, это я так, вспомнил просто.
Отужинали мы с ней славно, на диван перешли, закурили. Я, между прочим, догадывался, что она курящая, заранее подготовился, пачку «Мальборо» с собой захватил. Чтобы не думала, что мы тут одну «Приму» тянем. Короче, не пожалел я, что пришел к ней, только на руки ее старался не смотреть. Но все же, как ни интересно было ее слушать, про свое тоже не забывал, на что рассчитывал. Только не знал, как, будто бы невзначай, к этому подступиться. Лазейки удобной не было, чтобы не специально, а будто к слову пришлось. Грамотней всего было бы, конечно, сказать ей, что мне какая-то песня инопланетян нравится, напеть ей, будто бы припомнил. Но, как на зло, ни одна не вспоминалась. Или, может быть, и вспоминалась, но не уверен был, что инопланетянская она, тогда бы вообще опозорился. А она сидит, покуривает, ногу на ногу забросила, пепельница между нами. Будто бы и не соблазняет она меня, но верхнее колено, случайно или не случайно, очень высоко в разрезе просматривалось. Я на всякий случай его тоже взглядом обходил.
Но сообразил-таки: похвалил инопланетян, польстил ей даже, что вряд ли, наверно, если бы не она, такими знаменитыми они сделались. А потом спрашиваю, какая их песня ей больше всего по душе.
– Да мне, – отвечает, – многие по душе, у нас композиторы хорошие, один мальчик вообще очень талантливый, замечательные песни пишет. Только не раскручен еще как следует. Мелодии на слуху, а автора мало кто знает. Вот, к примеру, эту песню, которую везде поют, он сочинил. Слышали такую? – и тихонько напевает.
Обрадовался я, что в самое яблочко попал. Песню эту в самом деле часто передают, мне самому нравится. И что удачней всего, даже слова запомнил, у меня на это память хорошая. И начал ей подпевать, как бы дуэт у нас получился. Изольда похвально на меня посмотрела, улыбнулась:
– А у вас, Анатолий, голос хороший. И слух тоже, молодец.
Я, как положено, засмущался, потом сказал ей, что так многие говорят. Некоторые считают даже, что я выступать мог бы, советуют к специалисту какому-нибудь обратиться, чтобы послушал меня. Только где ж его, специалиста, взять, да и кто на меня время тратить будет. А я, вообще-то, под гитару пою, под гитару у меня лучше получается.
– Жаль, – говорит, – что гитары у нас нет, я бы с удовольствием послушала.
Попалась рыбка на крючок. Если, говорю ей, вам в самом деле интересно, то гитара у меня тут рядом, могу принести. Что ей оставалось? – сама ведь напросилась, я не настаивал. Уж не знаю, хотела или не хотела, но сказала:
– Принесите, любопытно.
А гитара моя в коридоре за тумбочкой была схоронена, дожидалась меня. Прихватил ее – и назад. Возвращаюсь, а Изольда по-другому сидит: с ногами в углу дивана. Приготовилась, значит, к моему представлению, позицию заняла. Перебрал я струны – и запел. Про очи черные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные. Опасался, что от волнения голос просядет, – ничего подобного, хорошо зазвучал, душевно, и цыганщина эта самая хорошо поучалась, с нужной такой надрывностью для эффекта. Что волновался – скрывать не стану. Интересное дело – приходилось ведь мне перед целым залом петь, где столько народу, а тут одна бабёнка, пусть даже из Москвы она и с Жириновским знается. Потому что многое от нее для меня сейчас зависело. Не оттого только, что в инопланетяне мне захотелось и самому, если повезет, в том ресторане побывать, где Шевчук с Киркоровым задрались. Хотя, правду сказать, кто ж от такого откажется. А потому еще, что вдруг захотелось мне, чтобы похвалила она меня, удивилась, какой я талантливый. Пою, на нее поглядываю – и вижу, что нравится ей мое исполнение. И в самом деле удивляется она. Не так, чтобы лишь приятное мне сделать, из вежливости – действительно нравится ей.
