Пэлем Вудхауз - Ваша взяла, Дживс
Хриплый вопль сорвался с трясущихся Таппиных губ:
– Берти, заткнись! По-твоему, я каменный? Представляешь, что я испытал, когда один из лучших обедов, приготовленных Анатолем, уносили блюдо за блюдом, а я не мог воздать ему должное! И не говори мне о nonnettes. Мне этого не выдержать.
Я постарался ободрить и утешить его:
– Крепись, Таппи. Думай о пироге с телятиной и почками, который ждет тебя в кладовой. Как сказано в Библии, радость придет поутру [22].
– Вот именно, поутру. А сейчас только половина десятого вечера. И к чему ты приплел пирог, я только и делаю, что стараюсь о нем не думать!
Мне были понятны его чувства. Действительно, должно пройти несколько часов, прежде чем он сможет добраться до пирога. Я прекратил разговор на эту тему, и мы довольно долго сидели в молчании. Потом он встал и принялся нервно расхаживать по комнате, как лев в зоопарке, который заслышал звон гонга и с опаской ждет, как бы смотритель о нем не забыл. Я деликатно отцвел взгляд, но слышал, как Таппи пинает стулья и другие предметы, попавшиеся ему под руку, точнее, под ногу. Очевидно, он испытывал тяжкие душевные страдания, а кровяное давление у него зашкаливало.
Наконец он бросился в кресло и вперил в меня пристальный взгляд. По его виду я понял, что он собирается сообщить мне нечто важное.
И я не ошибся. Похлопав меня по колену для пущей выразительности, он сказал:
– Берти.
– Да?
– Могу я говорить с тобой откровенно?
– И ты еще спрашиваешь, старик! – сердечно ответил я. – Мне как раз кажется, нам с тобой есть что сказать друг другу.
– Это касается Анджелы и меня.
– Да?
– Я много об этом думал.
– Правда?
– Я подверг ситуацию строгому анализу, и кое-что мне стало ясно как день. Тут затевается скверное дело.
– Не понял.
– Послушай, давай по порядку. До отъезда в Канны Анджела меня любила. Души во мне не чаяла. Я был для нее свет в окошке в полном смысле слова. Согласен?
– Безусловно.
– А как только она вернулась, все полетело в тартарары.
– Верно.
– Из-за пустяка.
– Нет уж, извини, старик. Как это из-за пустяка? Ты не слишком деликатно поступил с Анджелой, точнее, с ее акулой.
– Зато искренне и честно. Убежден. Неужели ты вправду считаешь, что из-за такого вздора девица может отвергнуть человека, которого она по-настоящему любит?
– Разумеется, может.
Меня поражало, как он этого не понимает. Впрочем, старина Таппи всегда отличался тупостью по части восприятия тонких материй. Он был из породы крупных, крепких молодых людей – как правило, хороших футболистов, – явно обделенных деликатными чувствами, так однажды отозвался о них Дживс. Отбить лобовой удар или съездить тяжеленной бутсой по физиономии противника – это пожалуйста, но понять тонкую женскую психологию – нет уж, увольте. Ему даже невдомек, что девица скорее пожертвует счастливым будущим, чем откажется от своей мифической акулы.
– Вздор! Это всего лишь предлог.
– Что «это»?
– Акула. Ей просто нужно от меня отделаться, вот она и хватается за первую попавшуюся акулу.
– Ничего подобного.
– А я тебе говорю: акула – только предлог.
– Черт побери! Зачем ей от тебя отделываться?
– Вот именно. Именно этот вопрос и я себе задал. Ответ: она в кого-то влюбилась. Это видно невооруженным глазом. Другого объяснения нет. Когда она уезжала в Канны, она была влюблена в меня, а теперь разлюбила. Видно, за эти два месяца втрескалась в какого-то гнусного негодяя, которого там встретила.
– Ничего подобного!
– Что ты твердишь «ничего подобного», когда я знаю точно. Слушай, я тебе сейчас скажу одну вещь. Считай, что это официальное заявление. Если мне встретится этот подонок, змея подколодная, пусть он заранее заказывает себе место в инвалидном доме, потому что я намерен с ним разделаться. Я сверну ему шею, вытрясу из него душу, переломаю кости и выпущу из него кишки.
С этими словами Таппи выскочил вон, а я, выждав минуту, чтобы он убрался с дороги, пошел в гостиную. Зная дамскую привычку торчать после обеда в гостиной, я рассчитывал застать там Анджелу. Хотел перемолвиться с ней словом.
В Таппины измышления насчет того, что какой-то тип втерся в доверие к Анджеле и похитил ее сердце, я, как уже говорилось, не слишком верил. По-моему, бедолага от огорчения немного тронулся умом. Разумеется, из-за акулы, и только из-за акулы любовная лихорадка временно пошла на убыль, и я не сомневался, что в два счета все улажу, надо только поговорить с кузиной.
Чтобы девица с таким добрым сердцем и нежной душой не была потрясена и растрогана тем, что происходило сегодня за обедом? Никогда не поверю. Даже Сеппингс, дворецкий тети Далии, холодный, бесчувственный истукан, разинул рот и пошатнулся, когда Таппи отверг nonnettes de poulet Agnes Sorel, a ливрейный лакей, державший блюдо с картофелем, побледнел, будто увидел привидение. Не допускаю и мысли, что такая тонкая чувствительная девушка, как Анджела, не заметила всего этого. Я твердо знал, что сердце у нее обливается кровью и что она вполне созрела, чтобы немедленно начать примирение.
Однако в гостиной я узрел одну лишь тетю Далию. Когда я показался на горизонте, она бросила на меня ядовитый взгляд, который я, только что наблюдавший мучения Таппи, отнес на счет недоедания за обедом. В конце концов, голодная тетушка не может быть такой же приветливой, как тетушка, сытно пообедавшая.
– А-а, это ты, – сказала она.
Разумеется, это был я.
– Где Анджела? – спросил я.
– Легла спать.
– Уже?
– Сказала, что у нее голова болит.
– Хм.
Не стану утверждать, что обрадовался, услышав это. Девица, на глазах которой отвергнутый ею возлюбленный только что произвел фурор, демонстративно отказавшись от пищи, не отправится спать, сославшись на головную боль. При условии, конечно, что любовь возродилась в ее сердце. Напротив, она будет увиваться вокруг него, бросать на него нежные, полные раскаяния взгляды из-под полуопущенных ресниц и всеми способами даст ему понять, что, если он желает сесть за стол переговоров, она вполне к этому готова. Да, признаться, я счел укладывание спать тревожным симптомом.
– Пошла спать, говорите? – озадаченно произнес я.
– Зачем она тебе понадобилась?
– Подумал, может, она захочет прогуляться со мной и поболтать.
– Ты хочешь прогуляться? – живо заинтересовалась тетя Далия. – Куда?
– Ну, туда-сюда.
– Тогда, если ты не против, сделай мне одолжение.
– Охотно, только скажите.
– Это не займет у тебя много времени. Ты ведь знаешь тропинку, которая идет мимо теплиц к огороду. Если по ней пойдешь, то выйдешь к пруду.
– Ну да.
– Прихвати с собой прочную веревку или шнур и дойди по этой тропинке до пруда…
– До пруда. Понял.
– …найди тяжелый камень. Кирпич тоже подойдет.
– Понял, – сказал я, хотя на самом деле не мог взять в толк, куда она клонит. – Значит, найти камень или кирпич. А потом?
– А потом, – сказала тетя Далия, – потом, как пай-мальчик, обвяжи кирпич веревкой, сделай петлю, накинь ее на свою дурацкую шею, прыгни в пруд и утопись. Через несколько дней я велю тебя выловить и похоронить, потому что хочу сплясать на твоей могиле.
Тут я пришел в полное замешательство. Кроме того, был обижен и возмущен. Помню, где-то читал, цитирую: «Девушка поспешно выбежала из комнаты в страхе, что с ее губ сорвутся ужасные слова. Она не желала долее оставаться в доме, где ее никто не понимает и где она подвергается оскорблениям». Я сейчас испытывал те же чувства.
Но потом напомнил себе, что следует проявить снисхождение к женщине, у которой в желудке плещется разве что пол-ложки супа, и подавил полные едкого сарказма слова, которые вертелись у меня на языке.
– О чем вы, тетушка? – мягко сказал я. – Кажется, Бертрам вас чем-то огорчил?
– Огорчил!
– Ну да. Откуда эта плохо скрытая враждебность?
Из глаз ее вырвалось пламя и чуть не опалило мне волосы.
– Кто этот осел, чурбан, идиот, который уговорил меня вопреки здравому смыслу отказаться от обеда? Мне следовало предвидеть…
Я понял, что правильно угадал причину ее странного поведения.
– Тетя Далия, не волнуйтесь. Мне понятны ваши чувства. Вы голодны, правда? Но все можно уладить. На вашем месте я бы прокрался в кладовую, надо только дождаться, когда прислуга уляжется спать. Мне говорили, там есть превосходный пирог с телятиной и почками, ради него стоит предпринять вылазку. Поверьте, тетя Далия, – убежденно говорил я, – еще немного – и дядя Том, исполненный сочувствия, начнет вас заботливо расспрашивать…
– Как бы не так! Знаешь, где он?
– Нет, я его не видел.
– Сидит у себя в кабинете, обхватил руками голову и завел свою старую песню о цивилизации, которая катится в пропасть.
– Да? Почему?
– Потому что Анатоль от нас уходит. Я собралась с духом и сообщила об этом Тому.
