Ф. Илин - Сказания о славном мичмане Егоркине
Мы в два счета тихо сделали то, что давно заранее готовили, еще раз тщательно проверив.
Тем временем, совершенно без команд и шума, обычных швартовочных криков и суеты, лодка отдала швартовы, подводники быстро подготовили надстройки к погружению. Как только смолкли дизеля подлодки, резко усилился грохот наших дизель – генераторов. Это запустили все имеющиеся наши ДГ-ешки.
– Эх, тон чуть-чуть не тот, как бы чего не почуяли англичане! – забеспокоился наш штурман, обладавший очень неплохим музыкальным слухом. Лишь он один мог играть на нашем давно расстроенном пианино что-то еще, кроме «собачьего вальса». И даже, на мой вкус, – неплохо! Правда, у меня со вкусом и слухом не очень большая дружба – спохватившись, добавил Палыч из любви к справедливости.
Огни на лодке враз погасли, а на нашем борту, аккуратно против каждого из якорных и палубных огней лодки, зажглись, в том же количестве и той же яркости лампы «гирлянды», специально к этому случаю изготовленной корабельными электриками.
И вот, лодка тихо – тихо, самым малым ходом, на гребных электромоторах погрузилась с небольшим дифферентом на нос почти у самого нашего борта. Только вспенились волны от воздуха вырвавшегося из клапанов вентиляции ее цистерн. А на месте стоянки, у самого борта, зашипел и мгновенно раздулся надувной уголковый отражатель – такая штуковина из металлизированной резины – ложная цель для ракет с радиолокационным каналом самонаведения.
Теперь на экране локатора у «англичанина» – те же две светящиеся отметки, как и раньше, рядом друг с другом. Вот на этом-то «уголке» Остросаблин и укрепил заказанный мною большой плакат. Изображенное на нем должны были увидеть на рассвете с фрегата или с вертолета – по моему замыслу. Впрочем, для вертолета заготовлено было еще кое-что – если подлетит опять. Только бы подлетел, а тоя расстроюсь! Но пока на фрегате стояла тишина, лишь ветер, дувший с их стороны, иногда доносил до нас глухое урчание двигателей их генераторов.
Старший лейтенант Дериков, командир группы электриков, протянул своему матросу из старослужащих пачку «Столичных». Именно он так вовремя включил «гирлянду» на борту корабля.
– Вот тебе, служивый, целковый, выпей за мое здоровье! – сказал Дериков, явно кому-то подражая.
– Рад стараться, ваш-бродь! – в тон ему, дурачась, отвечал матрос фразой героя из вчерашнего кинофильма.
Оставалось ждать. До рассвета было еще времени уйма – минимум часа три. Спать не хотелось, сказывалось возбужденное ожидание. Не спал командир, на ходовом посту заливаясь «по горловину» черным кофе, который он закусывал бутербродами с соленой рыбой. Вторая по счету тарелка с такими бутербродами тоже уже заметно опустела.
– Это я от нервов – флегматично пояснил он кому-то свой повышенный аппетит.
Наконец, начало светать. Мы все с нетерпением ждали представления. От дальнего берега потянуло утренней туманной дымкой, но взлетающее с востока южное солнце быстро с ней справилось.
Мы погасили наши огни. А с фрегата увидели… наш чистый борт, вместо ожидаемого черного силуэта лодки на его шаровом фоне. Через несколько минут в плотном утреннем воздухе над поверхностью морской пучины разнеслись истошные сигналы боевой тревоги на фрегате Ее Величества! На его юте команда срочно готовила к вылету знакомый вертолет, грохотала экстренно выбираемая якорь-цепь…
– Отменная выучка у «супостата»! Моряки, ничего не скажешь! Но и у нас не хуже» – ревниво проворчал старпом.
Мы ожидали «второй части Марлезонского балета»! Вот сейчас они подлетят поближе и еще кое-что увидят!
Обормоты – сигнальщики, дурачась у себя на мостике, в лицах разыгрывали момент, когда их коллеги убедились в своем «прохлопе».
– Опять мы про… это самое… ту сра… среднюю русскую лодку! – якобы докладывал один, другой обормот изображал английского командира и что-то говорил, размахивая руками. – Не верю! – заливался смехом третий, – английский офицер таких слов просто не может знать!
На сигнальщиков дружно цыкнули и они словно испарились с глаз долой – на всякий случай. А то старпом сразу вспомнит, что и где у нас загажено, а это – бандитизм.
Меж тем, фрегат дал ход. Густой, сиреневый с черным, дым повалил изо всех его газовыхлопов не прогретых, экстренно запущенных машин. Под форштевнем вспух упругий кипящий бурун. Корабль начал сближаться с нами, намереваясь пройти у нас где-то по корме на близком расстоянии, всего в паре кабельтовых.
– Ищи ветра в поле! – злорадно засмеялся командир и скомандовал: – Вахтенный офицер! Пусть штурман пожелает англичанину на 16-том канале доброго утра и счастливого плавания!
Штурман, вполне сносно владевший разговорным английским, так и сделал, в ответ получил тоже вежливое: – Наилучшие пожелания! И удачи, тоже!
– Молодец англичанин! – одобрил командир, – умеет держать фасон!
И тут с их корабля заметили плакат на «уголке». Британские матросы на верхней палубе фрегата стали показывать на «уголок» руками, смеяться, а некоторые даже с фотоаппаратами прибежали, стали ими щелкать, увлеченно фотографируя наш борт.
– Ну, никакой дисциплины на флоте «владычицы морей»! – искренне возмутился старпом: – Боевая тревога сыграна, а они ведут себя, как туристы на пароме!
– А чего там они, на «уголке» – то, увидели? – подозрительно спросил командир, вдруг обеспокоившись…
– А там, товарищ командир, я заставил Остросаблина нарисовать голову Буратино, дразнящего англичан «носом»! Хотели было «фигу» свернутую изобразить, да художник отговорил, мол, могут не понять – мало ли что у англичан такая фигура обозначает! А Пиноккио или Буратино, по – нашему, все читали! – ответил я со знанием дела. Но в это самое время волной, разбегавшейся от острого форштевня фрегата наш «уголок» развернуло в сторону сигнального мостика. И тут мы увидели шедевр этого нашего Крамского-недоучки.
– Это – но-о-о-с? – спросил, взрыднув, замполит и захохотал. Потом заржали все! Даже командир. Но – кроме меня и боцмана. Даже старпом невинно молвил: – Я, конечно, не большой специалист по художественной пластике, может быть, надо с доктором посоветоваться? Только мне кажется, что это не совсем, чтобы буратинный нос… отя размеры – да,… но все равно – это не нос!
Нет, конечно, рисунок был выполнен на хорошем техническом уровне, в классическом стиле, со знанием пластики. Безо всякого там сюрреализма – тут я кое-что понимаю. Чувствовалась школа и профподготовка!
Очень натурально, крупно, в деталях на загрунтованной доске, прикрепленной к одной из поверхностей отражателя, была любовно и со знанием предмета выписана… здоровенная передняя подвеска к мужскому телу в боевом расчехленном состоянии, со всеми складками, жилками и морщинками, да еще и раскрашенная в нужном месте вызывающей пожарно – яркой «аварийной» краской! Да-а-а, понимаю, англичанам было, на что посмотреть!
– Не, ну правильно! Что там англичанам гадать, что эта фигура вашего творчества может означать? Так вы сразу – чтобы, так сказать, разрешить – раз и навсегда, «математическую неоднозначнось». Нет, замполит, молодцы наши орлы, а?
– Остросаблин, урод, гад, сволочь, убью! – заорал я, сразу забыв о командире, и, как пьяный зулус перед атакой, издал непередаваемый боевой клич. Трактовка моего задания у него вышла уж слишком вольной! Полет его художественной фантазии мог выйти мне боком!
– Нет, Егоркин, встанешь в очередь! – мстительно прошипел боцман – Он извел мою последнюю заначку «аварийки»! Это ж такой дефицит, а он, гад… Короче, ищите себе нового «комода»! Если сейчас его первым поймаю – считай эту должность вакантной! – боцман уже раскраснелся и пошел пятнами, срываясь с места. Черт с ним, с этим британским-то юмором, но где я возьму теперь аварийки?! – тут он расстегнул свою тесноватую тропичку и проревел:
– Ну, одесская твоя морда, кто не спрятался – я не виноват! – и ловко и быстро слетел вниз по трапу – на поиски художника. Только напрасно!
В это время над нами кружил вертолет, а Остросаблин с другого борта сигнального мостика показывал его пилотам большой плакат с лаконичной надписью: «2: 0».
– А подать мне сюда Егоркина вместе с его бандой! – прозвучал голос командира по трансляции. Команда, была, конечно, неуставная, нестандартная, но пришлось идти… Но вопреки вполне оправданным ожиданиям, нам объявили благодарность – за проявленную военную хитрость и смекалку.
– Я строг, но справедлив! – шутливо изрек командир.
«Правильно, правильно! Да хвали сам себя, а чтобы ругать – других завсегда хватит!» – ответил я, но это уже мысленно, где-то глубоко про себя.
А командир вызвал к себе в салон командира группы электриков, боцмана и меня, достал из шкафа две бутылки вина, редкие деликатесные консервы.
– Вот! сказал он и обвел этот натюрморт рукой: – Дар подводников! – лаконично пояснил свою щедрость.
