Симон Кармиггелт - Несколько бесполезных соображений
— Уже без десяти восемь, — напомнила она, пресекая мои возражения.
Ставить вопрос ребром значило бы потерять по крайней мере час. Мудрец остается в выигрыше, даже если не выигрывает ничего, кроме времени…
— Может быть, кошка выключила утюг. Из благодарности, — заметил я, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. Но ответа не последовало: жена сидела с отсутствующим видом, глядя перед собой невидящими глазами. Должно быть, точно так же она воспринимала и Шекспира последний час, думая во время грациозного полета Ариэля: «Вот огонь охватил гладильную доску», а при звуках горестной жалобы Просперо определенно зная: «…а теперь занялись шторы». Такие мысли не в силах прогнать даже игра гениального актера.
— Подождите нас немного, — сказал я шоферу, когда машина остановилась у нашей двери. Дом, слава богу, был на месте. Когда я вошел в прихожую, жена была уже там.
Она стояла у книжного шкафа, бледная от страха.
— Что еще стряслось? — спросил я. — Ведь ничего не горит.
— Дети исчезли! — горестно воскликнула она.
Кровати действительно были пусты — на них даже не ложились. А ведь уже одиннадцатый час. Может быть, дети тайком ходят на танцы? Я было представил себе стоптанные бальные туфельки, но жена тем временем бросилась на поиски.
Мы нашли их в сквере — с блюдечком молока и куском колбасы.
— Кошка выскочила в окно, — печально сообщил мне сын, — и сидит сейчас на дереве.
— Мы ничего не можем сделать… И звали ее, и еду показывали, а она не идет, — сказала дочка.
— Нужно позвонить в газету, — заявил какой-то профессиональный зевака. — Они пришлют кого-нибудь снять кошку.
Иные люди переоценивают возможности журналистики.
Ариэль был бы сейчас куда полезнее. Я рассыпался мелким бесом, щедро давая неопределенные обещания вроде «завтра с лестницей»… «пожарная команда»… «общество защиты животных» и в конце концов водворил детей по кроватям.
— Долго мне еще ждать? — поинтересовался в дверях шофер.
Я оторвал жену от нескончаемых прощальных объятий, и через несколько минут мы вновь очутились на очарованном острове.
— Скажи, этот утюг… — пробормотал я.
— Я знала, что он выключен, — шепнула жена. — Но я чувствовала: с детьми что-то не в порядке…
Просперо размахивал на сцене волшебным жезлом и видел сокрытое от нашего взора. Но все это, конечно, не более чем мужское самообольщение. Потому что каждая мать знает куда больше.
Амстердамцы
Выйдя около девяти утра из дому, я налетел на одетого в живописные обноски старика, который неожиданно останемся у меня перед носом и, хотя мы видели друг друга впервые, сразу же заговорил, словно продолжая прерванный рассказ:
— Встречаю я сейчас одного человека, а он и говорит: «Старина, да ты никак с утра пьян». Я ему так вежливо отвечаю: «Нет, менеер, не с утра. А со вчерашнего дня». Потому что так оно и есть. Ежели от меня попахивает… этот-то господин мигом запах учуял, да и ты, друг, небось тоже… так вот ежели от меня и попахивает — сейчас, я имею в виду, — то это не с сегодняшнего, а со вчерашнего. Потому как вчера я действительно выпил, врать не буду. Мы с приятелем, с которым раньше на стройке вкалывали, улицу переходили возле площади Дам. Тут оно и случилось. Останавливается машина, из нее выходит какой-то господин и дает мне бутылку. Полную. «Держи», — говорит. Что ему в голову взбрело, не знаю, только после этого он сел в машину и сразу уехал. Мы с товарищем закричали ему вслед, поблагодарить хотели, как полагается приличным людям, но куда там… Его и след простыл. Тогда мы, значит, мой товарищ и я, садимся на скамейку и прикладываемся по очереди к этой бутылочке. Забористое зелье, но лучшее из лучших, это факт. Ах, дружище, как мы там сидели, мой товарищ и я, сидели и говорили, душевно говорили, вспоминали о былых годах. К примеру, о скоростном строительстве после первой мировой войны. Когда мы строили дома, которые можно было сковырнуть одним пальцем. И о том, как мы блюли понедельники. Потому что, слышь, понедельник для нас был святой день. И вторник тоже. Вторник я тоже уважал. Что говорить, золотое было времечко, милейший. Какой только халтуры мы в то время не делали — курам на смех. Ей-богу, не удивлюсь, если от всего этого камня на камне не осталось. Ну да что говорить — молодость, деньги в кармане, а покосится ли дом еще до того, как его подведут под крышу, это никого не волновало, пить мы от этого меньше не стали. С тех пор, конечно, полвека прошло, а все равно вспомнить приятно. Вот так-то. Но что было, то было, а что будет, поглядим, только мы, когда допили бутылку, спокойно разошлись по домам, не шумели, не хулиганили, другим-то ведь тоже отдохнуть надо. Вот почему говорить мне: «Ты с утра пьян» — значит ни за что ни про что опозорить мое доброе имя. Ведь сперва скажут мне, потом передадут другому, а завтра весь город решит, что я с утра напиваюсь. Поэтому я всегда и говорю: «Не болтай, не подумавши, о таких вещах». Я тоже могу сказать, что я видел, как ты выходил из одного подозрительного заведения. Но не говорю же. Я тебя уважаю.
Он посмотрел на меня с таким возмущением, что я счел за благо отступить в подъезд своего дома и переждать, пока он остынет. Но он еще долго стоял на крыльце, что-то бормоча и потрясая кулаками. Все-таки самой большой достопримечательностью Амстердама, на мой взгляд, были и остаются сами амстердамцы.
Мечта
Мефрау Волсма отчетливо видела, как упала эта ассигнация в десять гульденов. Десятка выскользнула из бумажника толстяка в кожаной куртке, который стоял впереди нес, и упала на грязный пол почтового отделения прямо ей под ноги. Не раздумывая, она поставила на нее свою хозяйственную сумку.
— Следующий, — выкрикнул кассир.
— Да, менеер, — сказала она, ловко пододвинула десятку своей хозяйственной сумкой и лишь после этого вытащила из кармана пальто большое старомодное портмоне.
— Поторапливайся, мамаша, не задерживай людей, — со скрытым раздражением сказал человек по ту сторону окошечка. Только преклонный возраст клиентки помешал ему излить накопившуюся злость.
Дрожащими пальцами она достала почтовый перевод на четыре гульдена — это от сына, он каждую неделю высылал ей четыре гульдена, ведь в доме для престарелых карманных денег не давали, — и сказала подобострастно:
— Пожалуйте, менеер.
Пока служащий проверял, правильно ли заполнен перевод, она быстро и сноровисто нагнулась, чуть сдвинула сумку и спрятала десятку в свое портмоне. Затем она выпрямилась, дружелюбно посмотрела на почтового служащего, как и подобает почтенной, добропорядочной старушке.
— Распишись вот тут.
И он отсчитал на мраморную стойку четыре гульдена. Потная от волнения, она присоединила полученные деньги к десятке и поглубже засунула портмоне в хозяйственную сумку.
— Спасибо, менеер, и до следующего раза.
Но кассир вместо ответа выкрикнул:
— Следующий!
Никто ничего не заметил. Ощущая странную легкость в голове, она заковыляла к выходу и на крыльце жадно вдохнула свежего воздуха. Теплая волна радости захлестнула ее: подумать только, десять гульденов! На десять гульденов она могла теперь позволить себе любую покупку. Даже не важно что. Увидев что-нибудь в одной из витрин, перед которыми мефрау Волсма обычно надолго останавливалась, она могла теперь запросто войти в магазин и сказать: «Дайте-ка мне это, дорогуша».
Она дрожала от радостного восторга, как ребенок в день рождения.
Внезапно она остановилась, парализованная страхом. Она увидела толстяка в кожаной куртке!.. Тот поднялся по каменной лестнице и снова вошел в здание почты. Его большое круглое лицо выражало негодование. Проходя мимо, он мельком взглянул на нее.
«За деньгами вернулся», — подумала мефрау Волсма. Со всей поспешностью, какую позволяло ей слабое зрение, она спустилась по лестнице и шагнула к краю тротуара, чтобы пересечь улицу.
— Мефрау, подождите-ка, — раздалось у нее за спиной.
Все кончено. Теперь у нее отнимут деньги. И, может быть, накажут: например, запретят в течение месяца выходить на прогулки, как случилось недавно с бедняжкой Реес, которая стащила в магазине заколку для волос.
— Так улицу не переходят.
Это был полицейский в белой фуражке.
— Здесь нужно смотреть в оба, видите, какое движение, — сказал он дружелюбно.
Опираясь на его руку, она проковыляла до трамвайной остановки и поехала домой, держа сумку на коленях. У дома престарелых она сошла. Страх миновал, но недавняя буйная радость не возвращалась. Она стала прикидывать, что купить на эти деньги. Что-нибудь вкусненькое. Что-нибудь такое, что можно украдкой съесть в постели, иначе придется угощать других, и тогда все вмиг исчезнет. Она долго любовалась витриной роскошного кондитерского магазина, где часто простаивала, погрузившись в мечты. Потом решительно вошла внутрь и сказала почти торжественно:
