Камиль Мусин - Кремлёвские тайны
Вся эта публика ехала тратить деньги. Лицо Катюши вроде не изменилось, но застыло как маска сфинкса. То есть оно и было сфинксом. Я стала просто смотреть на все эти хари – когда еще такое увидишь?
Пару раз мы проехали мимо знакомой цыганки, стоявшей на тротуаре. Хоть одно человечье лицо в этом зоопарке.
Третий раз я взмолилась:
– Цыганка, помоги!
Та покрутила пальцем у виска и сказала:
– Какая я тебе цыганка, я осетинка. Стеклышко мое отдавай.
Я принялась копаться в сумке связанными руками, и, надо же, нашла стеклышко. Целое и невредимое. Но цыганки-или-как-ее-там уже не было. Да и хрен с вами, со всеми, подумала я и успокоилась. Это сработало – глюки вроде рассосались. Машины стали машинами, огни сжались, лица людей приняли привычные очертания – но я то уже знала, кто они! Я все видела, меня теперь не обманешь!
– Не обманешь, ёшкин кот! – орала я, выдыхая из себя фиолетовый клокастый дым. Катюша косилась на меня с отвращением, но не била.
Тем временем мы выехали из потока, покрутились по переулкам и приехали. Полезли в какой-то подвал, пошли по сырому бетонному коридору, освещенному убогой лампочкой.
Вдоль стен сидели крысы. И дергались. Надо было, конечно, завизжать, но я откуда-то знала что они искусственные. Художественное оформление ресторана. Феншуй типа, эксклюзивненький. Каждый гость, если с дамой, является в зал под ее звуковое сопровождение.
Толкнули тяжелую железную дверь. Внутри играла вежливая скрипичная музыка, народу почти не было. Высокий парень в шейном платке при виде нас помахал рукой.
– Ой Катюша, сколько лет сколько зим!
– Маратка, привет!
– А кто это с тобой? И почему в наручниках?
Я вспомнила, что видела его в какой-то передаче. И еще на какой-то презентации мы даже чокались. Под его лицом было видно скрывающегося попугая, но мне было не до этого.
– Спасите меня! – взмолилась я, – Она куда-то меня тащит.
– На расправу, – подсказала Катюша.
– На расправу! Да! Меня хотели изнасиловать! Коллективно и индивидуально два раза. Даже три. То есть последние два я сама хотела, значит за половину примем. И того опять два! А дальше мне предстоят какие-то неслыханные издевательства и мучения! Она безнаказная, потому что ее отмазывают гебульники. Гебульники, они поработили страну! Они захватили все рычаги власти, выстроили вертикаль и грабят Россию, меня, наш народ. Вован лично украл 40 миллиардов и выстроил себе дом в Швейцарии – девять этажей под землей! Жакузи с хрустальным дном над пропастью! Ванадиевый унитаз, обитый мехом панд! Песок на дорожках – и тот из лунного грунта! А про страну забыли! Самолеты падают, лодки тонут, манежи взрываются, поезда падают в пропасть! Космонавты наши славные – их всех забыли на Луне! Народ катастрофически нищает и спивается от безысходности. Интеллигенция, зашельмованная, обескровленная и отрезанная от СМИ, лишенная условий для цивилизованной политической борьбы вынуждена прозябать в глухой оппозиции в одной компании с маргиналами и экстремистами всех мастей. Или торговать своими идеалами, продаваться режиму. Везде коррупция, все берут взятки у всех! Очередные выборы побили установленные на прошлых выборах рекорды бесстыдства и продажности! А Москва? Во что превратили Москву? Понастроили небоскребов да капищ! По улицам ползают здоровенные насекомые! А на мировой арене что? Что на мировой арене, я вас спрашиваю? – Провал за провалом! Имидж испорчен навсегда, сквозь дыры в натянутой прозападной риторике проступает отвратительное имперское мурло. Кремль в панике цепляется за любую соломинку, в ход идут самые безнравственные и аморальные методы. Власть сознательно разжигает антизападную истерию для идеологической мобилизации масс, создания атмосферы осажденной крепости, в которой легко заткнуть рот любым критикам режима, объявив их предателями, шакалящими возле западных посольств! Россия на пороге глубокого системного кризиса! Кто спасет ее? А? Я спрашиваю кто спасет Россию? Пушкин? Пушкин, да? А где он, этот Пушкин? Пушкин, ты где?
– Нету его. Убили Санька, – рассеянно отозвалась Катюша, которая и не вслушивалсь в мой наркотический бред, но отреагировала на знакомую фамилию.
– Пушш… кышшш… – она меня сбила с какой-то очень важной мысли, и теперь слова в моей голове рассыпались на слоги и буквы. А как их собирать-то?
– А, я понял, – жеманно протянул этот остолоп Маратка. – Это твой новый арт-проект.
– Да, сырой пока, – Катюша только поддерживала разговор, а сама шарила глазами по залу.
– Эклектическая импровизация. В стиле раннего Диброва. Веселая была шняга, зря ее забросили. Пожалуй, возьмусь за это, – угодливо заулыбался Маратка, – сколько хочешь за идею? Или будешь сама рулить?
– Полста, и все концы твои. Моя фамилия скромно в титрах.
– Лады, я к тебе присылаю свою команду.
– Присылай… А Хашим-то здесь? Почему я его не вижу?
– Здесь, за тряпочкой примостился.
Мы пошли дальше. Ноги мои заплетались, зато сознание мое прояснилось и дополнилось космическим глубинами. Полезли всякие формулы, музыка, афоризмы. Жизнь людей предстала передо мной во всей своей неприглядной и наивной простоте. И уж такая ерунда, как загадка Вована стала мне ясна как дважды два. Но сказать я ничего не могла, – язык ворочался, губы открывались, из горла шло мычание, но вместе все это никак не вязалось. Но зато можно телепатировать. Чего хочешь и кому хочешь.
Мы зашли за занавеску и открыли маленькую дверцу – точно такую же, из которой утром выскочил Борис Ваграныч. Хихи, Борис Ваграныч, привет!
(– Кто здесь? – Борис Ваграныч испуганно оглядывается в своем еще не обустроенном офисе в Лондоне.
– Потом поговорим…)
Мы были в отдельном кабинете, без каких-то там особых примет и излишеств.
Стоял низкий столик с фруктами и графинчиками. На диване сидел лысый дядька, лицо которого было украшено большими, как у Брежнева, бровями. Внутри его таился хорек. Саблезубый. Он мирно потягивал винцо и листал журнальчики.
– А, Катюша, – он поднял бокал, – я есть как раз вспоминай тебя. Как это по-русски – легкий на поминках, да? Ну, кого ты привел? Ой, да это какой-то это… лахурдо… я правильно сказал? Ты обмануть меня хочешь, да? Ой, она еще и обдолбатый.
– Хашим, никакого обмана. Журналистка она. Просто я покурила, а она в машине сидела. Вот и развезло ее.
– А, ну тогда я понимай.
Хашим встал и принялся меня аккуратно щупать и осматривать. Осмотрел ногти. В зубы поглядел. Оттянул веки. Снял шляпку, сунулся носом мне за ухо, прямо в волосы, и втянул носом воздух. Нахлобучил шляпку обратно.
Я только хихикала в ответ – язык отказывался произносить слова. Он уселся обратно на диван, хлебнул винца, и принялся буровить меня взглядом. От него исходил вязкий и приторный запах Востока и аура черной смерти.
– Не тяни кота за органы чувств, – поторопила его Катюша.
– Здоровый она. Без никакой анализ видно. Кровяное молоко – так по-русски, да? Но ты сказала – она женщин-журналист? Ее искать будут.
– Не будут.
– Ладно, верю тебе. Сколько хочешь за нее?
– Пятьдесят.
– Идет.
– Завтра заберешь.
– Эээ, какай-такай завтра. Ты сейчас ночную жизнь туда-сюда делать будешь. Я тебя знаю – завтра от нее тряпка останется. Двадцать.
– Внтури-то все цело будет.
– Это только если она спокойно спать будет в свой кроватка. А разве она будет? Разве в кроватка? Разве спать? К утру внутрь в этих почках будет адреналин, гормон всякий ненужный. В других местах тоже всякая дрянь будет. И еще неизвестно, чего вы её накачаете. А я ведь доверчивый, не гляжу-беру. Двадцать пять специально для тебя.
– Тридцать.
– Идет.
– Ай, какая хорошая у вас страна! – зацокал хлебалом Хашим. – Как хорошо здесь делать бизнес, как все быстро решается, не то, что с этими сербами. Как тебя зовут, пери?
– Я ваш новый арт-проект, – выпалила я совсем не то, что хотела.
– Ай, она и веселый к тому же. Скажи, красавица, ты может еще и девственник?
– Месс менд! – ответила я, – монгол шуудан!
– Упс! – вдруг сказала Катюша, – Как же я не подумала… Так, все отменяется.
– Не понял, – поднял густые брови Хашим, – что отменяется?
– Все отменяется. Отцепись от девки.
– Как это отменяется? Так дела не делаются. Это отшень плёкхо. Как это по-русски – каффно.
– Отменяется, я сказала. Мы уезжаем.
– Ай, Катюша, ты ведь меня совсем обижаешь.
– Я завтра тебе другую привезу.
– Не обманешь?
– Ты же знаешь, если я говорю, то не зря. Если говорю отцепись, значит надо отцепиться. Если говорю привезу, значит привезу.
– Окей. За пытнадцать. Патамушта упущенный прибыль.
– Ладно, пусть будет пытнадцать, упырь.
– Только чтобы та здоровый был. Как эта. Верю тебе.
– Еще бы ты мне не поверил, куда ты денешься, чурка – эти слова были уже произнесены на выходе.
Снова сорвались куда-то.
Была уже ночь, движение ослабло и машина неслась почти не останавливаясь на светофорах. Я безвольной колбасой болталась на сиденье, тупо созерцая плывущее вокруг море огней. Постепенно их становилось все меньше. Кайф быстро уходил, его сменяла усталость. Я уже не сопротивлялась, погрузилась в транс и отключилась. Последнее что я зафиксировала, это то, как Катюша переговорила по телефону с каким-то Степаном.
