Пэлем Вудхауз - Брачный сезон
– Ты прав. Странно.
– Совершенно необъяснимо. Трудно поверить, чтобы человека его класса пригласили на обеда Букингемский дворец, тем более он совершенно не умеет себя вести. Сам же он рассказывает, что на этом обеде королева спросила, не хочет ли он картофельной похлебки, а он, думая, что больше ничего не будет, попросил шесть порций и в результате, по его собственным словам, просидел остаток вечера в углу на грани взрыва. К тому же свой рассказ он то и дело перемежает восклицаниями «Лопни мои глаза» и «Боже ж ты мой милостивый». Ирландцы теперь так не говорят. Ты не читал «Всадники скачут к морю» Синга? Нет? Достань и прочти, и если там найдется хоть один человек, говорящий: «Лопни мои глаза», дам тебе шиллинг. Ирландцы все поэты. Они говорят о душе, о тумане и тому подобном. И выражаются, к примеру, так: «О, этот вечер, он напоминает мне былое – так и хочется вновь очутиться в графстве Клэр и любоваться коровушками в высокой траве».
Гасси перевернул еще несколько страниц, хмуря брови и наморщив нос, словно от неприятного запаха. А я тоже вспомнил былое – нашу школу «Малверн-Хаус» в Брамли-он-Си, как, бывало, преподобный Обри Апджон с синим карандашом в руке прочитывал принесенное мной сочинение.
– Вот еще одна бессмысленная несуразица, – произнес Гасси. – «Моя сестра – в балете. – Ты говоришь, твоя сестра – в балете? – Да, лопни мой глаз; моя сестра – в балете. – Что же она у тебя делает в балете? – Как что, вылетает на сцену, а потом вылетает со сцены. – Чего же это она вылетает? – Да Господи ж Боже ты мой, у нас ведь вылитый русский балет». Это просто бессмыслица. И кстати, еще одна вещь, которую я совершенно не понимаю. После фразы «у нас ведь вылитый русский балет» и в других местах по всему тексту встречается слово «продел» в квадратных скобках. Мне оно абсолютно ничего не говорит. Ты в состоянии объяснить, что оно значит?
– Это сокращение от «проделывает». Здесь ты ударяешь Майка зонтом. Чтобы публика поняла, что сказанное – шутка.
Гасси встрепенулся.
– Так это все – шутки?
– Да.
– Ах, так. Понятно, понятно. Конечно, это придает несколько иное освещение… – Он не договорил и посмотрел на меня испытующе: – Ты сказал, что я должен бить напарника зонтом?
– Верно.
– И если я правильно понял Перебрайта, вторым исполнителем в этой выдающейся постановке будет здешний полицейский?
– Верно.
– Это совершенно немыслимо и недопустимо, – с чувством произнес Гасси. – Разве ты не знаешь, что бывает, если ударить полицейского зонтом? Я лично попробовал, когда вылезал из фонтана на Трафальгарской площади, и повторять попытку не намерен. – На лице у него проступил серый ужас, словно человек заглянул в прошлое, которое мечтал забыть навсегда. – Ну, так вот, сейчас я объясню тебе, Вустер, мою позицию. Я не согласен говорить «Лопни мой глаз» и «Боже ж ты мой милостивый», и я не согласен нападать на полицию с зонтом. Иными словами, я решительно и определенно отказываюсь иметь дело с этим непристойным шутовством. Погоди, дай мне встретиться с мисс Перебрайт, я ей все выскажу прямо. Объясню ей, что нельзя так шутить над человеческим достоинством.
Он явно хотел еще что-то добавить, но вдруг засипел и осекся, странно выпучив глаза. Я оглянулся. К нам подходила Таратора в сопровождении Сэма Голдуина. Выглядела она, как всегда, на миллион долларов, в каком-то облегающем облачении, больше подчеркивающем, так сказать, чем скрывающем изящную фигуру.
Я от души ей обрадовался. С этим Гасси, который, как валаамова ослица, уперся и не желает передавать пас, было ясно, что тут нужен женский подход. Мне не потребовалось и двух секунд, чтобы принять решение: сейчас я их познакомлю, и пусть она сама растапливает его железную волю.
Что дело ей удастся, представлялось мне вполне вероятным. Отличаясь от моей тети Агаты во всех отношениях, кроме одного, Кора Таратора, подобно этой выдающейся мегере, обладает властным характером. Когда ей от тебя чего-то надо, ты оглянуться не успел, как уж подчинился и делаешь что требуется. Причем всегда так было, с самых ранних детских лет. Помню, раз в нашем совместном танцклассе она дала мне апельсин, превратившийся с возрастом в сине-желтую плесневелую кашу, и распорядилась, чтобы я швырнул им в нашу наставницу, которая чем-то, забыл уже чем, заслужила ее неудовольствие. И я это безропотно выполнил, хотя и знал, как горька будет расплата.
– Привет, – произнес я, уклоняясь от попыток мерзкого животного положить мне на плечи передние лапы и поточить язычище об мое лицо. Указав большим пальцем, я представил: – Гасси.
Тараторкине лицо осветилось восторгом. Мотор обаяния был сразу же запущен на все обороты.
– О, так это и есть мистер Финк-Ноттл? Как поживаете, мистер Финк-Ноттл? Я так рада с вами познакомиться, мистер Финк-Ноттл. Как удачно, что мы встретились. Я хотела обсудить с вами некоторые детали постановки.
– Мы как раз на эту тему сейчас говорили, – заметил я. – Гасси немного упирается насчет того, чтобы играть Пата.
– Неужели?
– Я подумал, может, тебе захочется уговорить его. Я вас оставлю вдвоем, – сказал я и немедленно дал стрекача. Заворачивая за угол, я оглянулся: Тараторка держалась одной изящной рукой за лацкан его пиджака, а другой изящной рукой делала умоляющие заискивающие жесты, что даже для самого скудоумного и некритичного наблюдателя могло означать лишь одно: обработку по первому классу.
Довольный, я направил шаги в «Деверил-Холл», настороженно поглядывая направо и налево, не рыщет ли поблизости которая-нибудь из теть. Так я живой и невредимый добрался до своей комнаты. Полчаса спустя, когда я сидел в задумчивости, блаженно покуривая сигарету, прибыл Гасси, и я сразу же понял, что это уже не тот хмурый и надутый Финк-Ноттл, который так беспощадно отказал в месте под солнцем Пату и Майку, когда мы с ним общались предыдущий раз. Теперь он был сама бодрость, лицо сияет, в петлице пиджака – цветок, которого прежде там уж точно не было.
– Привет, привет. Берти, – говорит Гасси. – Послушай, Берти, почему же ты мне не сказал, что мисс Перебрайт – это Кора Старр, кинозвезда? Я ее давний горячий поклонник. Чудесная девушка, правда? И совсем не похожа на брата, которого я всегда считал и буду считать первой скотиной Британии. После нашего разговора я увидел этот скетч с диалогом невпопад в совершенно новом свете.
– Я так и думал.
– Поразительно, такая миловидная девушка, а имеет ум острый, как бритва, да еще способна излагать свои доводы с кристальной ясностью, и сразу видишь, что она во всем права.
– Да, юная Таратора – убедительная язва.
– Я бы предпочел, чтобы ты не называл ее язвой. Таратора, так вы ее зовете? Очень милое прозвище.
– Так что же вы решили? Ты играешь в скетче?
– О да, мы с ней обо всем договорились. Она полностью опровергла мои возражения. Мы еще раз просмотрели текст после твоего ухода, и ей удалось склонить меня к ее точке зрения, что это простой, здоровый юмор, а вовсе не непристойное шутовство. Дешевка, конечно, зато, как доказала мне мисс Перебрайт, написано очень сценично. Она уверена, что я буду иметь шумный успех.
– Да, у тебя публика со скамеек попадает от хохота. Мне очень жаль, что я сам не могу выступить в роли Пата.
– Я думаю, это даже к лучшему. Не твой типаж, по-моему.
– Очень даже мой типаж, – возмутился я. – Я бы сыграл потрясающе.
– А Тараторка считает, что нет. Она говорит, она очень рада, что ты выбыл из игры и я занял твое место. Она говорит, роль требует широкой, жизненной трактовки, а ты слишком мельчишь. Это роль, для которой нужна яркая индивидуальность и точный расчет времени, и Таратора сразу поняла, как только увидела меня, что перед нею идеальный Пат. Девушки с таким опытом, как у нее, чувствуют подобные вещи моментально.
Я сдался. С актерами-любителями спорить бесполезно, а Огастус Финк-Ноттл за двадцать минут общения с Тараторкой явно переродился из безобидного охотника за тритонами в типичного актера-любителя, какие попивают портвейн в винных погребках и зовут один другого «голуба ты моя» в самом что ни на есть доподлинном американском духе. Еще мгновенье, и он, пожалуй, меня начнет величать «голУбой».
– Ладно, что толку теперь об этом говорить, – вздохнул я. – Все равно ведь я не могу выступить. Мадлен не понравилось бы, если бы ее нареченный жених показался на публике при зеленой бороде.
– Да, она девица со странностями.
Мне показалось, что я могу стереть с его лица эту дурацкую ухмылку, надо лишь кое о чем ему напомнить.
– Ну а как же Доббс?
– Что – Доббс?
– В предыдущем нашем разговоре ты выражал беспокойство, из-за того что тебе придется отколотить полицейского Доббса зонтиком.
– Ах, Доббс! Его не будет. Отказался от роли. Когда мы проводили ознакомительную читку, он как раз подошел и стал подавать реплики за Майка, но оказался совершенно безнадежен. Ни техники, ни индивидуальности. И не слушает режиссера. На каждом слове принимается спорить с трактовкой постановщика. Тараторка в конце концов не выдержала и стала на него орать, он тоже не выдержал и стал орать на нее, и кончилось тем, что этот ее пес разволновался и цапнул его за ногу.
