Пелам Вудхаус - Укридж и Ко. Рассказы
Укридж умолк, и его выразительное лицо омрачилось воспоминанием о пережитых муках.
— Ну, и? — спросил я.
— Сбылось.
— Что-что?
— Нас опознали. Моя тетка. В халате и с револьвером. И, короче говоря, бедная малютка Дора получила по шеям.
В сердце своем я не сумел осудить его тетку за то, в чем он явно видел свидетельство надменной и возмутительной тирании. Будь я девствующей тетушкой в годах и с твердыми правилами, я избавил бы себя от услуг секретарши-компаньонки, которая возвращается на насест всего на пару часов раньше молочного фургона. Однако Укридж явно нуждался в сочувствии, а не в сухом напоминании о взаимоотношениях нанимателя и нанимаемого, и я одолжил его парочкой «гм-гм». Казалось, «гм-гм» его несколько утешили, и он обратился к практической стороне ситуации:
— Так что же делать?
— Не вижу, что ты мог бы сделать.
— Но я обязан что-нибудь сделать. Из-за меня бедная малютка лишилась места, и я должен постараться, чтобы она снова его получила. Место препоганое, но обеспечивает ей хлеб с маслом. Как по-твоему, Джордж Таппер не согласится подскочить и поговорить с моей теткой, если я его попрошу?
— Думаю, согласится. Другого человека с таким добрым сердцем в мире нет. Но сомневаюсь, что у него что-нибудь получится.
— Вздор, малышок! — сказал Укридж, чей непобедимый оптимизм мужественно восстал из бездны. — Я полностью полагаюсь на старичка Таппи. Сейчас же отправлюсь к нему.
— Да, конечно.
— Только одолжи мне на такси, старый конь, и я прибуду в министерство иностранных дел до часа дня. Даже если из этого ничего не выйдет, он, во всяком случае, разделит со мной свой обед. А я нуждаюсь в подкреплении сил, малышок, крайне нуждаюсь. Эта заваруха очень меня вымотала.
Три дня спустя, взбодренный ароматом жареной грудинки и кофе, я поспешил довершить свой туалет и, войдя в гостиную, обнаружил, что Укридж забежал позавтракать со мной, что входило в его дружеские привычки. Он вновь казался полным оптимизма и деловито орудовал ножом и вилкой, как того требовал его аппетит.
— Доброго утра, старый конь, — сказал он радушно.
— Доброго утра.
— Дьявольски хорошая грудинка. Лучше я не едал. Баулс сейчас поджаривает малую толику для тебя.
— Очень мило. Я бы выпил чашку кофе, если ты не против, чтобы я в ожидании расположился тут, как дома. — Я начал вскрывать конверты, лежавшие возле моей тарелки, и вдруг заметил, что мой гость напряженно сверлит меня взглядом сквозь стекла своего, как всегда перекошенного пенсне. — Что случилось?
— Случилось?
— Но ты же, — пояснил я, — смотришь на меня как рыба в последней стадии чахотки.
— Неужели? — Он отхлебнул кофе с преувеличенной беззаботностью. — Собственно говоря, малышок, я слегка заинтересовался. Вижу, ты получил письмо от моей тетки.
— Что-о?
Я взял последний конверт. Адрес был написан властным женским почерком, мне незнакомым. Я быстро вскрыл конверт. Укридж не ошибся. Датировано вчерашним днем, с предуведомлением «Вересковая вилла», Уимблдон-Коммон. Письмо гласило:
«Дорогой сэр, буду счастлива видеть вас у себя, если вы приедете по данному адресу послезавтра (в пятницу) в четыре тридцать. Искренне ваша, Джулия Укридж».
Я ничего не понимал. Моя утренняя почта, приятная или прямо наоборот, доставляющая счет от торговца или чек от издателя, всегда отличалась простотой, прямотой и легкостью для понимания. Но эта эпистола поставила меня в тупик. Откуда тетка Укриджа узнала о моем существовании и почему мой визит скрасит ее жребий, было выше моего понимания. Я тщетно ломал голову над ее письмом, будто египтолог над новонайденным иероглифом.
— Что она пишет? — осведомился Укридж.
— Хочет, чтобы я побывал у нее завтра в половине пятого.
— Чудесно! — вскричал Укридж. — Я знал, что она клюнет!
— О чем ты говоришь?
Укридж перегнулся через стол и ласково потрепал меня по плечу. Этот жест опрокинул чашку, полную кофе, но, думаю, намерения у него были самые лучшие. Он вновь погрузился в свое кресло и поправил пенсне, чтобы яснее меня видеть. Это зрелище словно бы переполнило его грудь честной радостью, и он внезапно разразился воодушевленным дифирамбом в духе какого-нибудь старинного барда, импровизирующего хвалу своему вождю и нанимателю.
— Малышок, — сказал Укридж, — если есть что-то, чем я всегда в тебе восхищался, так это твоя неизменная готовность выручить друга. Одно из самых замечательных качеств, каким только может быть наделен типус, а у тебя оно превосходит всякое вероятие. В этом смысле ты просто уникум. Сколько раз люди подходили ко мне и спрашивали: «Что он за типчик?», имея в виду тебя. «Каких поискать, — отвечал я. — Личность, на которую можно положиться. Человек, который скорее умрет, чем подведет вас. Типус, который пройдет сквозь огонь и воду, лишь бы оказать услугу товарищу. Индивид с золотым сердцем и натурой, несгибаемой, как сталь».
— Да, я великолепная личность, — согласился я, несколько ошарашенный таким панегириком. — Давай выкладывай.
— Я выкладываю, старый конь, — сказал Укридж с легким упреком. — Я пытаюсь сказать, что знал, с каким восторгом ты сварганишь для меня это маленькое дельце. И спрашивать тебя никакой необходимости не было. Я так и знал!
Жуткое предчувствие неумолимо надвигающейся катастрофы охватило меня, как уже столько раз охватывало при вторжении Укриджа в мою жизнь.
— Будь добр, объясни, в какую еще чертовщину ты меня втянул?
Укридж взмахом вилки осудил мою горячность. Он заговорил мягко, с обаятельной убедительностью:
— Сущий пустяк, малышок. Более чем. Просто малюсенькое доброе дело, и ты будешь мне благодарен, что я открыл перед тобой возможность совершить его. Как я мог бы предвидеть, этот осел Таппи оказался сломанной соломинкой. То есть в смысле Доры, ты понимаешь. Не добился ни малейшего результата. Он отправился к моей тетке позавчера и попросил ее вернуть Дору, и она его отбрила. Ничего удивительного. Я никогда на Таппи не полагался. Послать его туда было вопиющей ошибкой. В подобном щекотливом деле лобовой атакой ничего не добьешься. Тут нужна стратегия. Необходимо нащупать уязвимое место противника и атаковать там. Ну, а где искать уязвимое место моей тетки, малышок? Где оно? Подумай! Поразмысли, старый конь!
— Судя по звуку ее голоса в тот единственный раз, когда я оказался в ее окрестностях, их у нее нет.
— Вот тут-то ты и ошибаешься, старый добрый малышок. Подберись к ней со стороны ее гнусных романов, и малое дитя сможет есть из ее рук. Когда Таппи меня подвел, я закурил трубочку и хорошенько поразмыслил. И тут меня осенило. Я пошел к моему другу, отличнейшему типусу (ты его не знаешь, я вас как-нибудь познакомлю), и он написал моей тетке письмо от твоего имени: нельзя ли тебе посетить ее и взять интервью для «Женской Сферы». Это еженедельник, постоянной подписчицей которого она, как мне известно, состоит. Теперь слушай, малышок, и не перебивай. Я хочу, чтобы ты понял всю дьявольскую тонкость этого плана. Ты отправляешься туда, интервьюируешь ее, и она просто тает. И в диком восторге от тебя. Конечно, тебе понадобится убедительно изобразить Преклоняющегося Ученика, но для тебя это чистые пустяки. Ты хорошенько ее умаслишь, она замурлыкает, как динамо-машина, а ты встаешь, чтобы удалиться. «Ну, — говоришь ты, — это самое замечательное событие в моей жизни: встреча с той, чьи произведения так долго меня восхищали». А она отвечает: «Все удовольствие на моей стороне». А когда вы еще немножко пообливаете друг друга патокой, ты скажешь небрежно, будто тебе это только сейчас пришло в голову: «Да, кстати, если не ошибаюсь, моя кузина… или сестра (нет, лучше обойдись кузиной!)… если не ошибаюсь, моя кузина Дора Мейсон — ваша секретарша, не так ли?» — «Да ничего подобного, черт подери, — отвечает моя тетка. — Я ее выгнала три дня назад». Это служит сигналом для твоей коронной сцены, малышок. Лицо у тебя вытягивается, выражает страдание, ты жутко расстроен. И начинаешь упрашивать ее вернуть Дору. А вы к этому времени уже такие закадычные друзья, что она не в силах ни в чем тебе отказать. Вот так. Мой милый старый малышок, уж поверь мне! Если ты не потеряешь головы и сыграешь Преклоняющегося Ученика достаточно убедительно, все будет тип-топ. Непробиваемый план. Ни единой слабины.
— Одна имеется.
— Думаю, ты ошибаешься. Я все тщательнейше продумал. Так какая?
— Слабина в том, что я к твоей инфернальной тетке и на сто шагов не подойду. Так что можешь отправляться к своему дружку, специалисту по подделыванию чужих писем, и сообщить ему, что он напрасно потратил лист хорошей писчей бумаги.
О тарелку звякнуло упавшее пенсне. Через стол на меня заморгали два удрученные глаза. Стэнли Фиверстоунхо Укридж был ранен в самое сердце.
