Олесь Бузина - Верните женщинам гаремы
Не стоит забывать: предки были почти полные идиоты. Чуть-чуть умнее баранов. Будь они хоть на полграмма сообразительнее, изобрели бы кроссовки, а не кирзовые сапоги.
Теперь отцовство можно установить генетически. Сопутствующих разврату бацилл останавливает презерватив. Верить в то, что от онанизма сходят с ума, тоже не обязательно. Наука установила — сходят, наоборот, от воздержания. Значит, нет и причин подлаживаться под безумие профессиональных девственниц. Тем более, что с возрастом их претензии только растут.
У них свой сценарий красивой жизни. У нас — абсолютно противоположный. Где им жарко, там нам — мороз. Где они присядут, там мы — рысью. Еще великий киевлянин Александр Вертинский сто лет назад написал веселую песенку об одной переборчивой барышне, которая мечтала о принце, белом платье, веночке и карете. И дождалась — в этом самом платье с веночком ее и утащили в новый дом. Только вместо кареты был катафалк.
Инфляция девственности надежно обеспечена стабильностью моды на круглые попы. Если п… гарантировано сгниет в могиле, чего целку-то беречь?
Поэзия запрета
Запретный плод сладок. Никто не помнит, кто это сказал. Но несомненно, что автор фразы страдал серьезными нарушениями психики. Мне пришлось продегустировать немало запретных плодов. Большинство из них оказались кислыми, горькими и гнилыми на вкус. Какими угодно — только не сладкими.
Запрещенный советской властью Солженицын при ближайшем знакомстве оказался нудным старикашкой, от чтения которого хотелось сбежать на Запад. Многопартийная система — балаганом. Джинсы — просто повседневной одеждой, довольно неудобной даже в сравнении с юбкой готтентота, не говоря уже об обычных армейских штанах. Зачем с ними боролись в СССР, уму непостижимо! Тем не менее, боролись! Точно так же, как с писаниями войновичей и всякой мелкой «парнасской сволочи», возвращенные имена которой теперь не помнят даже узкие специалисты.
Нужно быть действительно крепко не в себе, чтобы дочитать до конца «Лолиту». Сопливый рассказ пожилого извращенца об уголовной похоти к прелестям двенадцатилетней дуры, наверное, может возбудить психоаналитика, надеющегося нагреть руки на «лечении» такого идиота. Но нормальный молодой человек, вступающий во взрослую жизнь, с куда большим интересом просто попрыгает часика два-три на ядреной бабенке, чем запустит в мозги эту литературную муть. А ведь было время! «Вы читали «Лолиту»? Как не читали? О, вы столько потеряли…» Даже не верится, что первое советское издание «Лолиты», которое во времена моей студенческой юности было днем с огнем не сыскать, в прошлое воскресенье попалось мне на Петровке ровно за одну гривню — в стопке таких же «супервостребованных» книг.
А фильм «Покаяние»? С обслюнявленной перестроечными критиками фразой: «Зачем нужна дорога, если она не ведет к храму?». Тоже ведь провалялся пару лет на полке! Хотя, если следовать его логике, то никакие другие дороги вообще не нужны. Тебя ограбили? Беги к храму, а не в милицию. Проголодался? К храму! Прихватило желудок? Туда же. Пусть даже у тебя лопнет мочевой пузырь, но тебе не нужна дорога в общественный туалет. Тебе — к храму. Сейчас пафос этого киношедевра не вызывает ничего, кроме рефлекторного содрогания. Но в 1986-м толпы народа действительно усаживались, как зомби, у телевизоров, завороженные только тем, что еще вчера дорога к храму была запрещена.
Из той же оперы массовый успех кашпировских, глоб и чумаков. Если семьдесят лет держать под спудом народных целителей и астрологов, а потом внезапно открыть им шлюзы, ясно, что посмотреть на шаманьи пляски сбежится половина страны. А вдруг завтра опять запретят?
Покойный СССР вообще представлял собой удивительное место по части запретов. Когда в восьмом классе я явился в школу с закатанными по локоть рукавами пиджака, учительница украинской литературы тут же обвинила меня в фашизме — в советских фильмах все немцы входили в завоеванные деревни именно в таком «неуставном» виде.
Но этот скорбный дух жив до сих пор! По крайней мере, всего несколько лет назад владелец типографии, где я собирался печатать «Вурдалака Шевченко», на полном серьезе требовал от меня справку из «какой-то цензуры», что такую книжку действительно можно печатать. Мой аргумент, что по украинской Конституции цензура запрещена, не произвел на него никакого впечатления. Отсутствие запрета пугало беднягу больше, чем запрет.
Впрочем, другие страны тоже стараются внести посильную лепту в сокровищницу мирового абсурда. В Израиле до сих пор запрещено исполнение музыки Вагнера на том основании, что покойный имел несчастье оказаться любимым композитором Гитлера. Тот факт, что у фюрера при всех его недостатках мог проявиться хороший музыкальный вкус, не приходит цензорам в голову. Чудовище обязано быть чудовищным во всем. Фюреру нравился Вагнер? Значит, Вагнер и породил фюрера! Если бы фюреру нравился танец «семь сорок», в Израиле запретили бы и его. Непонятно, как до сих пор не запретили автобаны, вегетарианство и высокие сапоги. Все эти вещи тоже когда-то пришлись по душе вождю немецкого национал-социализма.
В Японии считается порнографией изображение волосков на половых органах. Поэтому изобретательный пафос тамошней индустрии разврата направлен на то, чтобы максимально подбрить перед съемкой все, что возможно, а остальное прикрыть трусами — лишь бы перенести поглубже границу дозволенного.
Человечество истово ищет, чего бы еще запретить, не успев избавиться от вчерашних запретов. Ничего странного в этом нет. Сильный стремится к свободе. Слабый — к покою. Моцартов и Булгаковых делают в единичных экземплярах, а для миллионов обывателей высшее творчество — поиск очередного вождя, награждающего их новой порцией общеобязательных табу.
Никто не может сказать, откуда берутся бессмертные книги и великая музыка. Далее те, кто их создал. Во всяком случае, не от того, что покойный Бальзак имел вредную привычку хлебать ведрами кофе, а Шиллер держал ноги в холодной воде. Поколения подражателей делали то же самое, но ничего подобного «Шагреневой коже» так и не написали. Зато первопричина цензуры ясна, как день, — зависть. Стать гением невозможно даже при примерном поведении. А вот похвастаться тем, что вымарал строчку-другую у Пушкина, мог не только Николай I, но еще и толпа совершенно позабытых историей людей — ординарных, скучных и, в сущности, нужных, как заноза в пальце.
Ненавидя мир, стражи порядка делают вид, что спасают его. «Живем, как на вулкане», — вздыхают ханжи, даже если под ногами у них Волыно-Подольская геологическая плита, способная усыпить Везувий.
В глубине души каждый цензор убежден, что запретить следует саму жизнь. Он ненавидит инфляцию, течение воды в кране, изменение погоды и незаметное взгляду, но болезненно ощущаемое его шестым чувством движение материков. Появившись на свет, как все, из материнской промежности, цензор, тем не менее, делает вид, что не имеет к этому месту никакого отношения. Три четверти слов для него неприличны. Остальные вызывают подозрение. Именно такие люди придумали выражение «Молчание — золото». Хотя, если бы это действительно было так, потенциальные миллионеры добровольно отрезали бы себе языки.
Кухня самообороны
Все войны начинаются со скуки. Но только на войне человек понимает, что такое настоящая скука. Втайне это осознает любой милитарист. Поднимающийся время от времени вой о разрешении свободной продажи револьверов недобитым интеллигентам — мужская разновидность кокетства. Мы и так вооружены до зубов. Штыковой удар костылем в брюшную полость подбрасывает жертву на три вершка от земли, а потом гарантированно низвергает на землю. Точно такой же, но в лоб — убивает наповал. Отточенный карандаш в холодных пальчиках специально проинструктированной студентки способен отправить к праотцам чемпиона по боксу.
Обычная же кухня представляет собой просто слегка замаскированную камеру пыток. Топорик для рубки мяса, спички для поджаривания жертвы заживо, табуретки и сковородки для размягчения человеческих мозгов, иголки для прочистки примуса и памяти пленного, пустые бутылки из-под пива, изысканным ударом по батарее превращаемые в колюще-режущие предметы, и, наконец, пакетик с крысиным ядом для домашней химической войны — страшный список можно продолжить до бесконечности. Лично я выдавал бы каждую из этих опаснейших вещей домохозяйке под роспись перед очередным приготовлением пищи. А потом отбирал все обратно и запирал в специальный оружейный шкафчик. Мало ли что может прийти негодяйке в голову?
Самые жестокие войны ведут не профессионалы, а вооруженный народ. Профессионал смотрит на боевые действия всего лишь как на работу. Его принцип: кому — война, кому — мать родна. А мечта — не труп врага, а вовремя полученная зарплата. Наемные армии всегда норовят превратить яркую и быстротечную бойню в вялотекущий повод для получения премий и орденов. Их войны называются Семилетней, Тридцатилетней и Столетней. Последняя передавалась в родах рыцарей от деда к внуку — как наследственные доспехи. На ее крови выросли целые поколения ленивых душегубов.
