Джером Джером - Томми и К°
— Так ты собираешься отказаться от всего — от планов на будущее, от наследства, ради... ради этой девицы?
— Не то чтобы от всего, сэр, — честно и откровенно отвечал Гриндли-младший.
— Да, не так я представлял себе твое будущее, — проговорил старик, помолчав. — Может, оно и к лучшему. Должно быть, я слишком хотел, чтоб все вышло по-моему. Господь покарал меня.
— Хорошо ли идет торговля, отец? — спросил юноша с печалью в голосе.
— А тебе-то что за дело? — отозвался родитель. — Теперь ты отрезанный ломоть. Теперь вот уходишь от меня победителем...
Не зная, что сказать, Гриндли-младший просто обнял сухонького старика.
И в этот самый момент блестящий план, задуманный Томми, оказался повержен в пух и прах. Старый Гриндли снова посетил большой дом в Невиллс-Корт и долго просидел, запершись с Соломоном в его конторе на втором этаже. Был поздний вечер, когда Соломон отпер дверь конторы и позвал Джанет Гельвецию.
— Я знавал вас много лет назад, — сказал, поднимаясь ей навстречу, Езекия Гриндли. — Вы тогда были совсем малышка.
Вскоре Соус, возмутитель спокойствия, перестал существовать, будучи вытеснен новейшим пикантным изобретением. Гриндли-младший окунулся в изучение издательского дела. Старый Эпплярд как будто только этого и дожидался. Спустя полгода его обнаружили бездыханным в конторе. Гриндли-младший сделался издателем журнала «Хорошее настроение».
ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ
Мисс Рэмсботэм предлагает свои услуги
Мало кому из мужчин приходило в голову рассматривать мисс Рэмсботэм как объект для вступления в брак. Наделенная от природы множеством женских качеств, способных возбуждать симпатию, с другой стороны, она всецело была лишена каких бы то ни было свойств, способных вызывать страсть. Уродки кое-кому из мужчин кажутся привлекательными; тому мы имеем немало свидетельств в жизни. Мисс Рэмсботэм была дама исключительно приятной наружности. Рослая, здоровая телом и духом, наделенная талантами, независимая, неунывающая, счастливая обладательница веселого нрава вкупе с чувством юмора, она оказалась совершенно обделена той женской мягкостью, которая внушает желание обладать. Являясь идеалом супруги, мисс Рэмсботэм никуда не годилась как возлюбленная. Мужчина становился ей другом. Мысль о том, что мужчина способен сделаться ее любовником, вызывала у нее искренний и веселый смех.
Нельзя сказать, чтобы она с презрением относилась к любовным чувствам; чего-чего, а ума у нее хватало, она была не настолько глупа.
— Если в вас кто-то влюблен и это личность сильная и достойная, — признавалась мисс Рэмсботэм кое-кому из немногих своих близких подруг, при этом ее широкая, улыбчивая физиономия на мгновение подергивалась мечтательной грустью, — ах, конечно же, это классно!
Ибо мисс Рэмсботэм питала склонность к речи американцев и даже не без заметных трудов научилась говорить с легким, но явным американским акцентом, когда в течение полугода ездила по Штатам, куда была направлена одним сознательным профсоюзным журналом для сбора надежной информации об условиях труда работниц текстильной промышленности.
Будучи единственным в ней признаком манерности, американский акцент, в чем можно было не сомневаться, использовался мисс Рэмсботэм во вполне практических целях и не без основания.
— Вы и представить себе не можете, — поясняла она, смеясь, — какую услугу он мне оказывает. Для современной женщины «Я — американка» звучит так же, как «Sum Romanum»[5]. Тотчас распахиваются все двери. Если я, позвонив в дверной колокольчик, скажу: «Ах, будьте добры, я пришла взять интервью у мистера такого-то для такой-то газеты», — лакей устремит свой взгляд куда-то поверх моей головы и скажет, чтобы я подождала в прихожей, пока он пойдет и выяснит, примет меня мистер такой-то или нет. Но стоит мне сказать: «Вот визитка, парень. Ступай скажи хозяину, что мисс Рэмсботэм ожидает в зале, и будет неплохо, если он пошевелится!» — бедняга тут же попятится, пока не споткнется и не грохнется на ступеньки, а любезный джентльмен сбежит по лестнице, не переставая извиняться, что заставил меня прождать целых три с половиной минуты.
— Но самой влюбиться в кого-нибудь, — продолжала мисс Рэмсботэм, — в такого, чтобы смотреть снизу вверх, замирая и благоговея перед ним... в такого, который наполнил бы всю жизнь, вдохнул в нее красоту, чтоб каждый день обогатился смыслом, вот это, мне кажется, еще прекрасней. Ведь работать только для себя, думать только о себе — это совсем не так увлекательно!
Вдруг примерно в этом месте своих рассуждений мисс Рэмсботэм резко подскакивала на стуле и негодующе встряхивала головой.
— Боже, что за чушь я тут плету! — заявляла она самой себе и своим слушателям. — Я имею весьма приличный доход, у меня множество друзей, я умею наслаждаться каждой минутой своего существования. Не спорю, мне бы хотелось быть хорошенькой или даже красавицей. Но нельзя же, чтоб человеку доставалось все сразу. Ведь ума мне не занимать. Возможно, когда-нибудь... но нет, только не сейчас, клянусь... пока я изменять себе не желаю.
Мисс Рэмсботэм огорчало, что никто из мужчин ни разу в нее не был влюблен, однако она находила этому объяснение.
— Ведь это так понятно! — открыла она как-то душу своей закадычной приятельнице. — Мужчинам в истории человечества предоставлено две разновидности любви, и они выбирают ту или другую в соответствии со своими возможностями и темпераментом: мужчина может пасть на колени в своем обожании физической красоты (ведь природа полностью исключает умственную красоту женщины!), или же мужчина может испытывать блаженство, беря под сильное крыло слабое и беспомощное существо. Так вот, ни то, ни другое влечение мне не подходит. Во мне нет ни прелести, ни красоты, и привлечь мужчину мне нечем...
— У каждого, — напомнила ей, желая ободрить, ее закадычная приятельница, — свое представление о красоте!
— Моя дорогая, — жизнерадостно отозвалась мисс Рэмсботэм, — но это должно быть представление такой широты и глубины, какое Сэму Уэллеру, по его честному признанию, не было свойственно. Эдакое во много тысяч раз увеличенное видение, способное и через толщу, и даже краешком глаза улавливать суть, чтобы разглядеть во мне признаки истинной красоты. Да и какой дурак вздумает увлечься такой натурой, как я, — слишком щедрой и тонкой.
Мне кажется, — вспоминала мисс Рэмсботэм, — пусть это не прозвучит неким хвастовством, но я уже могла бы однажды обзавестись своего рода супругом, если бы Судьба не указала мне на необходимость спасти его. Мы познакомились с ним в Хюйсте, небольшом, тихом курортном местечке на побережье Голландии. Он вечно ходил за мною по пятам, временами весьма одобрительно поглядывая на меня украдкой. Он был вдовец, славный такой человечек, и очень заботился о трех своих прелестных детишках. Они все меня ужасно полюбили, и, честное слово, мы бы, наверное, с ним поладили. Ты же знаешь, я очень уживчива. Но этому не суждено было статься. В одно прекрасное утро он стал тонуть, и, на беду, вокруг не оказалось никого, кроме меня, кто умел бы плавать. Я понимала, к чему все это приведет. Помнишь комедию Лабиша «Путешествие месье Перришона»? Естественно, спасенному мужчине неприятно, что кому-то пришлось спасать его жизнь. И можешь себе представить, до какой степени неприятно, если этот кто-то оказывается женщиной. Но что мне было делать? Я потеряла бы его в любом случае — если бы он утонул или был бы мною спасен. И поскольку выбора у меня не было, я его спасла. Он ужасно меня благодарил и отбыл на следующее утро.
Такова уж моя судьба, — продолжала мисс Рэмсботэм. — Ни один мужчина никогда в меня не влюблялся, и ни один никогда не влюбится. Когда я была помоложе, то очень из-за этого огорчалась. Девчонкой я многие годы лелеяла в сердце случайно подслушанные мною слова моей тетки: они однажды шептались с моей матерью за вязанием, считая, что я не слышу их разговора. «Что сейчас можно сказать, — тихонько говорила тетка, не сводя глаз с мелькающих спиц, — дети так меняются с возрастом. На моих глазах дурнушки вырастали в настоящих красавиц. Я на твоем месте не стала бы так переживать, тем более заранее». Моя мать была совсем недурна собой, а отец был просто красавец; казалось, мне было на что надеяться. Я воображала себя гадким утенком из сказки Андерсена и каждое утро, едва проснувшись, подбегала к зеркалу, пытаясь убедить себя, что наконец-то и я покрываюсь лебедиными перышками.
И мисс Рэмсботэм смеялась весело и от души, потому что жалости к себе в ней уже не было и следа.
— Потом я обрела надежду с новой силой, — продолжала мисс Рэмсботэм свою исповедь, — черпая ее из книг некоего направления в литературе, популярного не нынче, а лет двадцать тому назад. Героиню этих романов никогда не отличала внешняя красота, если только читатель, подобно их герою, не обладал чрезвычайно утонченной наблюдательностью. В героине было нечто большее, она была прекрасна внутренне. Я утрачивала ощущение времени, часами просиживая за чтением этих необыкновенных книг. Я убеждена, они помогли мне выработать в себе определенные навыки, которые и по сей день служат мне верой и правдой. Я завела себе за правило, если в нашем доме поселился молодой гость, непременно вставать поутру как можно раньше и неизменно появляться к завтраку свежей, бодрой, безукоризненно одетой и, по возможности, с блестящим от росы цветком в волосах, дабы показать, что я только что из сада. Подобные усилия, как правило, совершенно малозначащи для молодого гостя: сам он обычно спускается к завтраку поздно, причем с заспанным видом, потому ничего такого не способен заметить. Однако для меня самой это явилось отличной практикой. Теперь я неизменно, когда бы ни ложилась, встаю в семь утра. Я сама себе шью, в основном сама стряпаю и стараюсь, чтобы все об этом знали. Не могу не признаться, что неплохо играю на фортепьяно и пою. К тому же глупой меня никогда нельзя было назвать. У меня нет младших братьев и сестер, заботливой опеке над которыми я могла бы себя посвятить, однако вокруг меня в доме полным-полно кузенов и кузин, которых я, если уж на то пошло, порчу чрезмерным потаканием их прихотям. Дорогая моя, даже святоша на меня не позарится! Я не из тех женщин, которые умеют вертеть мужчинами. Они для меня — восхитительные создания природы, и в целом я нахожу их весьма неглупыми. Но сердца их отданы кокетке в кудряшках, которой требуется, чтоб ее подхватили с двух сторон под обе руки; она и есть их представление об ангеле. Ни один мужчина не сможет полюбить меня, даже если и попытается. Умом я это понимаю, однако, — тут мисс Рэмсботэм понизила голос до доверительного шепота, — чего я понять не могу, так это того, что сама никак не могу влюбиться ни в какого мужчину, поскольку все они мне одинаково милы.
