Ильдиго фон Кюрти - Сердечный трепет
По моей теории, и здесь все так же, как в настоящей жизни: мужчины плохо понимают поведение и реакцию женщин и совершенно не могут их предугадать. Это справедливо как для уличного движения, так и для человеческих отношений. Когда женщина дает сигнал левого поворота, мужчины и вправду думают, что она повернет налево. Если на вопрос «Что с тобой?» женщина отвечает: «Ничего, а что?» — мужчины и вправду думают, что ничего не случилось.
Несколько тысяч лет живем мы вместе на матушке-земле, а самцы до сих пор дожидаются, что самки им откроют, чего они хотят. Не очень-то хорошо это характеризует их интеллект.
Я считаю, что женщины не должны говорить, чего они хотят. Но они просто обязаны — тут мне придется признать ущербность собственного пола — показывая правый поворот, не поворачивать влево. Применительно к уличному движению это означает, что женщины провоцируют очень много аварий, в которых они согласно заведенному порядку либо не виноваты, либо вообще не участвовали. И действительно, они катят себе дальше, совершенно не замечая, какой хаос оставили за спиной.
Я поворачиваю к себе зеркало заднего вида, всматриваюсь в свое лицо и в сотый раз посылаю благодарность Бурги, который сейчас уже опять дома или на пути в свой салон.
В час к нему должна прийти Дорис Шрёдер-Копф. Чтобы осветлить волосы и подрезать их кончики.
Как все гомики, Бурги никогда не останется в стороне, если нужно кого-то поддержать, помочь на что-то решиться или дать конкретный совет. Бурги — великий утешитель, он всегда приободрит:
«Ты — богиня, куколка, без тебя он не сможет жить».
Или: «Малышка, не пройдет и десяти дней, как у тебя появится новый, еще красивее».
Или: «Мое бедное, бедное сокровище! Что я могу для тебя сделать? Может, мне расстаться с Карлосом, чтобы не оставлять тебя наедине с твоим горем?»
Бурги не мог сказать, что же мне делать дальше, но дал мне самое важное, что только можно дать женщине на новом жизненном пути: новую прическу.
У него был с собой не только завтрак и алкоголь, но и особый чемоданчик с принадлежностями, который он держит наготове для истеричных супермоделей, отказывающихся покинуть номер люкс, если их волосы не уложены.
На стоянке Штолпер Хайде Бурги работал в труднейших условиях, потому что воду для смывки краски должен был носить в миске из туалета, но он сотворил нечто грандиозное.
Сейчас я выгляжу так, что лучше со мной не шутить. По крайней мере, сантиметров десять волос осталось на стоянке, и теплый летний ветер моментально унес темные клочья в восточногерманские рапсовые поля.
Теперь у меня есть то, о чем я всегда мечтала, но на что не могла решиться: короткая стрижка. Бахрома на затылке, пара темно-рыжих окрашенных прядей падает на лоб. С природной грацией я могу заправить их за уши, тогда мое лицо не выглядит таким круглым и похожим на мягкую игрушку.
Бурги сам был восхищен своим произведением и ругал меня, что надо было довести ситуацию до кризиса, чтобы он мог эмансипировать меня с помощью прически.
На прощание он дал мне в дорогу кассету «Соответствовать прическе» и еще одну — «Жилетка, в которую можно выплакаться». Потом взял меня за руки: «Куколка, ты точно не хочешь поехать со мной обратно в Берлин? Ты могла бы с ним поговорить. Может, все разъяснится?»
«Нет, Бурги, мне наконец нужно время для себя».
Bay! Такого я еще никогда в жизни не говорила. Слова чувствовали себя чужими во рту, — но это были верные слова. И они очень соответствовали моей новой прическе.
«В этот раз я все сделаю по-другому. Подожди только. Первый шаг уже позади. У меня прядки, у меня новая прическа и новый номер мобильного телефона».
«Что??»
«Как раз сегодня утром я позвонила в сервис и сказала, что на мой старый номер постоянно звонит и говорит непристойности какой-то маньяк».
«Об этом ты мне не рассказывала, — сказал Бурги с обидой. — Настоящий извращенец? Могла бы дать ему мой номер».
«Дурак, я соврала. Зато через полчаса у меня появился новый номер. Просто я не хочу, чтобы Филипп меня доставал, не желаю выслушивать его сообщения, мольбы, ругань, терпеть постоянные звонки…»
«Я думаю, у тебя бы не было проблем. Он не станет звонить».
«Что?»
Вот это да! Об этом я и не подумала. Я просто не хотела, чтобы меня доставали.
А вдруг Филипп вообще не заметит, что я недоступна, потому что не будет пытаться меня достать?
Катастрофа!
И что хуже всего: по своей собственной вине я никогда об этом не узнаю. Эта неопределенность будет мучить меня до конца жизни. Глупая ошибка. Но с другой стороны: его муки в любом случае больше, чем мои. В этом-то все и дело. Расставания болезненны, но я чувствую себя существенно лучше, когда знаю, что другой страдает больше меня.
12:27
Опять одна.
«Что ты дальше намерена делать?» — спрашивал Бурги.
Но я не знаю ответа.
«Едешь в Гамбург?»
«Не знаю».
«Но ты же не можешь ехать в никуда!»
«Ммммм»
«Что, ммм? Я буду волноваться, если не буду знать, где ты».
Тут у меня полились слезы. Потому что я впервые оказалась в ситуации, которую сама нахожу трагической и в которой поступила не понарошку. Какое-то другое, совсем новое чувство. Но очень сильное.
А потом мой любимый Бурги сел в свой зеленый MG и исчез из виду, а я почувствовала себя такой покинутой, что приняла совершенно несоответствующее моей природе решение. Отныне моя новая стратегия — развлечения. С этого момента я буду думать только о приятных, веселых вещах. Ведь о том, о котором не думаешь, и тосковать невозможно. Логично. Невозмутимая улыбка всегда будет играть у меня на губах. Я нарисую себе чудные картины, используя всю свою фантазию, выдумаю славные героические истории, в которых главная героиня — конечно, я.
Например, я могла бы спасти двадцать детей из горящего загородного интерната, в котором заложена бомба. В конце я нашла бы бомбу и обезвредила ее в последнюю секунду. Или я становлюсь знаменитой кинозвездой и получаю Оскара за лучшую женскую роль. Я целый час сочиняла благодарственную речь для церемонии награждения:
«Дамы и господа, уважаемая Академия, дорогой…»
Интересно, как дела у Филиппа? Каково ему?
Он уже наверняка проснулся.
Несчастлив ли он?
Надеюсь.
Черт, я же не хотела об этом думать, но, когда ведешь машину, мысли крутятся вдоль дороги, останавливаются на зеленой разделительной полосе и вдруг дают задний ход, хотя едешь вперед со скоростью сто пятьдесят и не знаешь, куда тебя, собственно говоря, несет.
Будет ли он пытаться меня искать?
Но как?
И главное: зачем?
Может, он обрадуется, не увидев меня, и в душе понадеется, что я никогда не вернусь?
Может, он уже предпринял федеральный розыск убийцы своих костюмов?
Очень ли он разозлился?
Или уже успокоился, — ведь из-за моего, пусть недешево ему обошедшегося, но зато окончательного отъезда у него теперь одной проблемой меньше?
Проклятье, я утопаю в горе и жалости к себе. Ярость последних часов нравилась мне больше. Гнев — продуктивная эмоция. Гнев высвобождает энергию, делает тебя быстрым и решительным. Кто в ярости, тот не страдает. Горе пассивно, ты становишься медлительным и нерешительным. Лучше не думать о хороших сторонах Филиппа, о прекрасных временах, о большом чувстве и об обожаемых частях тела.
Не о затылке Филиппа, который пахнет вымытым ребенком. Не о его локтях, трогательно морщинистых, как будто их трансплантировали от 95-летнего старца. Не думать о его пупке огромного диаметра. «Как зовут мэра Везеля?» — часто кричала я по утрам в его пупок и дико хохотала, а Филипп громко отвечал: «Осел».[34] И если день начинался так, то чаще всего это был хороший день.
Я больше любила Филиппа за те качества, которые он не показывал посторонним. Снаружи он — типичный, серьезный, корректный, ориентированный на успех адвокат, покупающий свои костюмы в магазинах, где знают его и его размеры.
Филипп фон Бюлов, который на собеседованиях в те времена, когда он еще искал работу, на вопрос: «Какую должность вы хотите занять?» — всегда отвечал: «Вашего шефа».
Большинство людей, знающих его, не могут себе представить, что Филипп в глубине сердца нежный, даже сентиментальный и очень тонко чувствует юмор. Иметь чувство юмора — значит от души смеяться моим шуткам.
Нет, когда никто не видит, Филипп абсолютно очарователен. Никто, например, не знает, что великий Филипп фон Бюлов давно бы умер, если бы он постоянно не заботился о том, чтобы кто-нибудь постоянно заботился о нем.
Ему, позднему младшему ребенку при трех старших сестрах, как говорится, в колыбельку вложили талант находить людей, готовых с радостью обслуживать его. «Как можно дольше оставаться с родителями, а затем переехать к детям» — это стало его девизом, говорил он, когда был расположен к шуткам, но на самом деле он не шутил.
