Андрей Яхонтов - Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2
Проигрыш не охладил его пыла. Мой друг вновь удвоил сумму. Вокруг стала собираться толпа. Появился заместитель владельца казино, пошептался с крупье. После чего приблизился к Маркофьеву и сказал:
— В случае вашего триумфа вам придется подождать. Казино не располагает подобными активами. Мы должны проконсультироваться с банком. Вы согласны?
Маркофьев кивнул. Мы отошли к бару и выпили "Мартини". Вернувшийся замуправляющего дал крупье отмашку. Рулетка пошла совершать оборот, шарик скакал с черных долей на красные и вновь на черные.
Маркофьев проиграл.
Я утер испарину, а он захотел армянского бренди. Его просьбу исполнил подбежавший бармен. Мой друг удесятерил сумму.
— Я сломаю ей хребет, — произнес он.
Игра за соседними столиками прекратилась. Из-за портьеры вышел сам сиявший перстнями владелец заведения. Он, как и я, утирал испарину (только делал это кружевными манжетами) и предупредил: ждать выигрыша, в случае, если он произойдет, придется сутки, ибо сумма, стоящая на кону, равняется бюджету всего королевства. Маркофьев не возражал.
— Я сломаю ей хребет, — повторял он, пока шарик искал пристанище в счастливом номерном отсеке.
Зал выдохнул, загудел со смешанным чувством облегчения и разочарования.
— Не имеет значения, — сказал Маркофьев. — Слил, так слил. Еще не вечер. Я продолжаю.
Зрители сплотились вокруг нашего стола еще плотней.
Мы перевели дух возле стойки. Маркофьев велел мне подсчитать уже наши активы. Оставалось не так много, как до игры, но кое-что имелось. Он подозвал владельца и спросил, может ли поставить, то есть предложить в качестве залога остров Святой Елены. И Корсику. Владелец позвонил куда-то и ответил утвердительно.
— Что ты творишь! — не выдержал я. — Столько сил потрачено…
Маркофьев отодвинул меня плечом и двинулся к разлинованному столу. Я не пошел за ним, а закрыл глаза ладонями. И лишь по новому глубочайшему выдоху толпы догадался о поражении.
Забегали люди, зазвонили телефоны, хозяин казино пил успокоительное и принимал поздравления. Крупье, молодой парень, ушел, пошатываясь. Его заменил другой дирижер.
Следом нами были проиграны банк, яхта, замок на Капри, московская квартира, два кадиллака и маркофьевское обручальное кольцо. Мы выгребли из карманов мелочь и вскладчину купили пятидолларовую фишку. Я видел, как побледнели костяшки пальцев Маркофьева, когда он впился в край стола.
Увы, в этот вечер ему не суждено было праздновать победы. Мы отвалились от стола как насосавшиеся комары отталкиваются от искусанной плоти своих жертв. С той только разницей, что обескровлены и выпотрошены были мы. Хозяин подошел и пожал Маркофьеву руку.
— Это было по-ленински, — повторял он.
— Еще бы, — усмехнулся Маркофьев. — Ты стал миллиардером.
И потянул меня к стойке. Он был мертвенно изумруден.
— В ресторан мы, видимо, не пойдем, — сказал он. — Девочек и Корсику тоже придется отложить. У тебя хоть что-нибудь осталось?
Я даже не стал хлопать себя по пиджаку и брюкам.
Раскрасневшийся и сиявший владелец предложил:
— Желаете выпивку за счет заведения?
Маркофьев поблагодарил его улыбкой.
— Налей им бренди, — сказал владелец бармену.
Маркофьев мотнул головой.
— Нет, — сказал он. — В.С.О.П. Хеннесси. Самый дорогой.
Хозяин виновато мялся.
— Это слишком дорого, — прожурчал он. — Наше казино не может позволить себе таких расходов.
Маркофьев не удостоил его взгляда.
— Самый дорогой, какой есть. Хеннесси, — повторил он. — Запиши на мой счет. Я расплачусь.
Бармен вопросительно посмотрел на хозяина, а потом, повинуясь чувству собственного спонтанно возникшего восхищения, наполнил две рюмки. Я взглянул на Маркофьева. Он стоял — роскошный, вдохновенный, в забрызганном красным вином белом костюме и со следами губной помады на воротнике рубашки…
Мой друг подмигнул мне. И отхлебнул из бокала.
— Ты же помнишь золотое правило, — произнес он. — ПРОИГРАВШИЙ ПОЛУЧАЕТ ВСЕ. Чего мы с тобой лишились? Жалкого клочка суши. Острова. Какого-то крохотного островишки. Зато проставились в пух. Подчистую. Ох, как мы проигрались! А что это значит? Это значит, что жизнь, расстилающаяся впереди, вновь распахнула перед нами горизонты. Иди куда хочешь, делай что хочешь. Миллионы, нет, миллиарды шансов жаждут быть реализованы, икс плюс бесконечность в десятой степени и помноженное на такое же число замыслов жаждут быть воплощены. Выбирай любой! Или все сразу. — Он постучал костяшками пальцев по надбровной лобешнице и хохотнул. — Их, этих задумок, в моей голове столько, сколько сперматозоидов в мужских семенниках Вселенной. Сотня-другая гениальных затей наверняка проканают. Вот увидишь!
ФИШКАИ тут в зал вбежала Вероника.
— Идиоты! Болваны! Кретины! — закричала она. — Весь город гудит о вашей дурости! Просадить такие депозиты, просадить целое состояние!
Свернутой в трубочку газетой она принялась наотмашь лупить меня и моего друга. Перед ней вырос господин в цилиндре, его она отпихнула.
— Мерзавец! — она обрушивала на мою голову все новые бумажные, безвредные, однако обидные удары. — До сегодняшнего вечера у тебя еще были шансы меня удержать… А теперь их нет!
Маркофьев защищался, а потом пустился наутек. Я согнулся в три погибели. Фурию схватили сразу несколько молодых людей в кителях такого же цвета, как сукно на рулеточном поле. Толстяк в бриллиантовых запонках, суетясь, раскланивался и бормотал:
— Просим прощения. Это наша новая служащая. Она уже уволена.
Он сделал отмашку молодым людям, те потащили Веронику к выходу.
Выпрямляясь, я увидел закатившуюся под стойку кем-то оброненную фишку.
Почти машинально, автоматически я нагнулся и сгробастал пластмассовый кружок, словно цепляясь за соломинку…
УПЫРЬ — 11Пошел выводить арию из "Севильского цирюльника" чудом не проигранный мною мобильник. Я приложил его к уху. И узнал голос упыря, который всегда звонил не вовремя.
— Произошло чудо, — хохотал он. — Врачи ошиблись! Хваленые специалисты ошиблись! Моей жене не нужен донор! Ей вообще никто не нужен, кроме меня. Она здорова, абсолютно здорова…
ИГРАЯ сел к рулеточному столу. Кинул фишку на зеленое поле и попросил крупье поставить ее на "зеро" — то есть состояние, в котором пребывал.
Мне следовало разобраться в хаосе мыслей и чувств. Или не следовало? Я посматривал искоса на вход, в глубине души понимая, что тешу себя несбыточной иллюзией. Если бы даже Вероника вернулась — что я мог ей сказать и предложить? Я даже не знал, сумею ли оплатить гостиничный номер, в котором теперь нуждался… Конечно, можно было добрести до моря, войти в него — и уже никогда и нигде больше не показываться. Но этот способ решения проблем меня не вдохновлял.
Я закурил. Впрочем, если бы Вероника явилась хотя бы в мареве нереальности, я бы нашел подходящие словечки. Я сказал бы: как странно, что, обратившись к небесам с мольбой об отказе от еще не родившейся дочери, получив утвердительную резолюцию, ты никаких уроков из случившегося не извлекла. Счастье, девочке удалось помочь. Разве можно было — после этого — уродовать Долли? Производить над ней опыт, зеркально повторявший то, что произошло с тобой… Такое не может не отразиться на судьбе виноватого палача. Будь я рядом — не позволил бы издеваться на кошечкой. Да, я — из другого теста, чем твои родители и муж, союз со мной подарил бы тебе пустяк, малость — ты стала бы отчасти похожа на меня, у нас появились бы общие, нашей глины и нашей породы дети. Но ты сама стала бы другой. Стакнувшись с нелюдью, ты продолжила, усугубила свою несчастность…
Крупье что-то говорил. Я смотрел, куда указывала его рука, и ничего не видел. На "зиро" лежали несколько фишек. Я выиграл?
Подозвав официантку, я заказал стакан холодной воды. Девушка мгновенно принесла не остудившую мой пыл влагу.
Крупье смотрел вопросительно. На "зиро" крохотными небоскребами росли столбики. Я кивнул, давая понять: он может делать что хочет. Он продолжил игру. Крутящаяся рулетка, напоминавшая вареного усатого рака, который изредка свистит на неведомой горе, и бегающий вокруг нее, как спутник вокруг земли, шарик показались мне смутно похожими на меня самого — вращавшегося в орбите царственной Вероники жалкого пажа.
Что еще я бы ей выложил? Я вновь подтвердил ей, что люблю ее. А она, наверно, привычно ответила бы, что не может покинуть вернувшегося к ней мужа, который бросил ее, когда она родила больного ребенка. И при этом сказал: "В моем роду больных детей быть не может". Да, он был жесток, а она после этого не переставала повторять, что любовь не приносит счастья. Поэтому и не хотела меня любить? "Любовь — не радостное чувство, — внушала она мне. — Довольно с меня любви…" Ах, как это было неверно! Я готов был ее переубедить…
