О. Генри - Постскриптумы
В один прекрасный день она прочла в газете статью, не замедлившую внушить ей оригинальную идею. Статья указывала на то хорошо известное обстоятельство, что если бы мужчины могли найти у себя дома удовлетворение своих нужд и прихотей, у них не являлось бы потребности покидать домашний очаг и шляться по кабакам. Это утверждение показалось нашей леди разительнейшей истиной, и она смело заимствовала идею и решила немедленно применить ее на практике как свое собственное изобретение.
Когда в этот вечер ее муж вернулся домой, он заметил, что один конец гостиной отделен занавеской, но он уже так привык ко всякого рода новшествам, что даже побоялся расспрашивать, в чем тут дело.
Здесь будет кстати упомянуть, что у мужа нашей леди была слабость к пиву. Он не только любил — он обожал пиво. Пиво смело могло никогда ни к чему не ревновать этого джентльмена.
После ужина леди сказала:
— А теперь, Роберт, у меня есть маленький сюрприз для тебя. Тебе не нужно уходить в город сегодня. Я приспособила наш дом к тому, чтобы доставлять тебе все удовольствия, которые ты ищешь на стороне.
С этими словами она отдернула занавеску, и Роберт увидел, что один конец гостиной обращен в бар — или, вернее, в представление его жены о баре.
Несколько дорожек, из числа составлявших ковер, были сняты, и пол посыпан опилками. Кухонный стол был поставлен наискосок в одном из углов. Сзади на полке красовалась внушительная батарея бутылок всех размеров и форм, а в центре было артистически приспособлено лучшее из туалетных зеркал его жены.
На козлах помещался непочатый бочонок пива, и жена его, надев кокетливую наколку и передничек, грациозно прыгнула за стойку и, смущенно протягивая ему кружку пива, сказала:
— Вот идея, пришедшая мне в голову, Роберт. Мне казалось, что будет гораздо лучше, если ты станешь тратить деньги дома и в то же время иметь все удовольствия и развлечения, которые ты получаешь в городе. Что прикажете, сэр? — продолжала она с милой деловой вежливостью.
Роберт прислонился к стойке и тщетно двинул три или четыре раза носком сапога, пытаясь найти перекладину для ног. Он был до некоторой степени ошеломлен, как бывал всегда от оригинальных идей своей жены. Затем он взял себя в руки и изобразил на лице мрачное подобие улыбки.
— Мне пива, пожалуйста, — сказал он.
Его жена нацедила пива, положила пятицентовик на полку, и облокотившись на бар, стала непринужденно болтать на темы дня, как это делают все рестораторы.
— Вы должны пить много сегодня, — сказала она лукаво, — так как сегодня вы мой единственный посетитель.
Настроение у Роберта было подавленное, но он пытался не обнаруживать этого. Если не считать пива — действительно, первоклассного — мало что напоминало ему здесь те места, где он имел обыкновение тратить деньги.
Яркого света хрусталя, стука игральных костей, смешных анекдотов Брауна, Джонса и Родинсона, оживленного движения и специфически ресторанного колорита — ничего из того, что он находил там, здесь не было.
Некоторое время Роберт был задумчив — и вдруг оригинальная идея пришла ему в голову.
Он вытащил из кармана пригоршню мелочи и начал заказывать кружку за кружкой пива. Леди за стойкой вся так и сияла от успеха своей идеи. Обычно она устраивала целую бучу, если от ее супруга несло по возвращении домой пивом — но теперь, когда прибыль шла ей в руки, она и не думала жаловаться.
Неизвестно, сколько в точности кружек пива подала она своему мужу, но на полке уже красовалась целая стопка пяти- и десятицентовиков, и даже две или три монетки в четверть доллара.
Роберт почти уже лежал на стойке, время от времени выбрасывая ногу, чтобы попасть на перекладину, которой там не было, но говорил очень мало. Его жене следовало бы не допустить до этого, но прибыльность предприятия вскружила ей голову.
Наконец Роберт выговорил чрезвычайно повышенным тоном:
— Ччерт ппобери, ггоните ссюда еще ппару ссклянок и ззапишите их на ммой ссчет!
Жена посмотрела на него с удивлением.
— Конечно же, я не сделаю этого, Роберт, — сказала она. — Ты должен платить за все, что берешь. Я думала, что ты это понял.
Роберт посмотрел в зеркало так прямо, как только мог, пересчитал отражения и затем гаркнул голосом, который можно было услышать за квартал:
— Кк ччерту вссе этто, ггони, сюда шшесть ккружек ппива, дда ппоставь их на ллед, Ссюзи, ккрасавица моя, или я ссброшу к ччерту всю ттвою ммузыку. Га-га!
— Роберт! — сказала его жена тоном, обнаруживающим растущее подозрение, — ты пил сегодня!
— Этто ннаглая лложь! — возразил Роберт, запуская пивной кружкой в зеркало. — Ббыл в кконторе и ппомогал пприятелю отправлять ккниги и оппоздал на ттрамвай. Слушай, Ссюзи, ккрасавица, ты ддолжна мне две ккружки с прошшлого рраза. Ггони их ссюда, или я ссброшу к ччерту всю сстойку!
Жену Роберта звали Генриеттой. В ответ на последнее замечание она вышла из-за стойки и двинула его в глаз штукой для выжимания лимона. Тогда Роберт пнул стол, переломал половину бутылок, пролил пиво и заговорил языком, не пригодным для печатного издания.
Десять минут спустя, жена связала его бельевой веревкой и, мерно нанося ему удары теркой для картофеля, обдумывала в промежутках способ ликвидации своей последней блестящей оригинальной идеи.
Ее недостаток
Это были две хаустонские барышни, совершающие прогулку на велосипедах. Они встретили третью барышню, не признающую велосипеда, которая катила с молодым человеком в шарабане.
Конечно, они должны были сделать какое-нибудь замечание о ней потому что это рассказ из жизни и потому что они настоящие живые барышни! — и вот одна из них сказала:
— Мне никогда не нравилась эта особа.
— Почему?
— О, она слишком женственна!
Разногласие
— Этот мистер Бергман, оперный антрепренер, — сказал один из хаустонских граждан, — поступил со мной несправедливо. Когда я недавно пошел брать билет на оперетту «Паук и муха», я просил его взять с меня полцены, потому что я глух на одно ухо и могу услышать только половину спектакля, а он сказал мне, что я должен заплатить вдвойне, так как мне чтобы прослушать пьесу, требуется больше времени, чем кому-либо другому!
Причина беспокойства
Во время гастролей оркестра Суза в Хаустоне на прошлой неделе профессор Суз был приглашен отобедать у одного из выдающихся жителей города, с которыми он встречался раньше на севере.
Джентльмен этот — хотя он занимал видное положение и имел высокую репутацию — составил свое состояние благодаря чрезвычайной бережливости. Его мелочная экономия была предметом вечных разговоров среди соседей, и один-двое из его знакомых доходили даже до того, что называли его скаредом.
После обеда профессора попросили сыграть на рояле — он владел этим инструментом мастерски — и Суз сел и сыграл несколько очаровательных бетховенских сонат и других вещиц лучших композиторов.
Во время исполнения прекраснейшего адажио в миноре профессор заметил, что хозяин дома бросает в окно беспокойные взгляды и вообще имеет тревожный и удрученный вид. Вскоре джентльмен из Хаустона подошел к роялю и тронул профессора за плечо.
— Послушайте, — сказал он, — сыграйте, пожалуйста, что-нибудь поживее. Дайте нам джигу или квикстеп — что-нибудь быстрое и веселое!
— Ах, — сказал профессор, — эта печальная музыка, очевидно, действует на вас удручающе?
— Не то, — сказал хозяин. — У меня на заднем дворе человек пилит дрова поденно, и он вот уже полчаса держит темп вашей музыки.
Что это было
Во вторник вечером что-то случилось с электричеством, и в Хаустоне царил такой же мрак, как в Египте, когда Моисей выключил газ. Они находились в это время на Руск-Авеню, сидели на травке в сквере и извлекали все выгоды из создавшегося положения.
Вдруг она сказала:
— Джордж, я знаю, что вы меня любите, и уверена, что ничто на свете не изменит вашего расположения ко мне, но я чувствую все-таки, что что-то есть между нами, и это что-то, хотя я долго колебалась сказать вам причиняет мне боль!
— Что именно, драгоценная? — спросил Джордж в агонии ожидания. Скажите, любимая, что такое находится между вами и мной?
— Мне кажется, Джордж, — нежно вздохнула она, — это ваши часы.
И Джордж ослабил на секунду объятия и переложил свой хронометр из жилетного кармана в задний карман брюк.
Торжественные мысли
Золотой рог молодого месяца висел над городом, и ночь была холодная, но прекрасная, как ночи ранней весны.
Пять или шесть человек сидели перед гостиницей Хатчинса, и они до тех пор придвигали, переговариваясь, свои стулья, что составили, наконец, тесную группу.
