Эдуард Успенский - Следствие ведут Колобки
— Нет. Красные. Но к сабле это не имеет отношение.
— Шеф, — прервала свою задумчивость Колбочкина, — а как я узнаю преступника Дебиленко, по которому плачет милиция?
— У него такие приметы. Правое ухо больше левого. На груди татуировка: «Как мало прожито, как много сделато!». И от него сильно пахнет псиной.
— Я никогда не нюхала псину, — сказала Колбочкина. — Эх, была бы у нас служебно-розыскная собака, нам было бы много легче.
— Булочкин, сколько стоит сейчас на рынке хорошая собака? Лучше всего щенок.
— Дорого, шеф, рубля три. Я приценялся.
— Ой, — закричала гражданка Четверухина, — у моего мальчика Леши есть замечательная собака. Я ее все время хотела выбросить из дома. Теперь я ее вам подарю.
— Немедленно дарите, — сказал Колобок.
— Немедленно не могу. Ее украли вместе с мальчиком.
— Ладно. Все по рабочим местам! — приказал Колобок. И запел вполголоса свою любимую песню, песню о силах разума в Москве.
Когда общественность слаба,
Когда уже бессильна пресса,
Тогда для нас трубит труба,
Для нас — защитников прогресса.
В этой песне был такой припев:
Если спросят, мы ответим,
Что желаем счастья детям,
Каруселей и зверей
И незапертых дверей.
Лаборантка Колбочкина уже третий час исследовала помойки и антисанитарные ларьки, но все безрезультатно. Ее постепенно охватывала грусть, переходящая в печаль.
— Три часа жизни долой и никаких результатов. Колобок меня за это по головке не погладит.
И верно, из своего пионерского детства Колобок вынес всего один лозунг, но какой: «Пионер, не теряй ни минуты!». А она потеряла уже целых сто восемьдесят минут.
И тут ей навстречу вышел мороженщик Коржиков с тележкой.
— Товарищ мороженщик, — спросила Колбочкина, — где вы приобрели такую красивую шапку?
Мороженщик Коржиков считал себя человеком России, более того, человеком Земли и даже человеком Вселенной. Он всегда говорил так, словно на него смотрят все жители Москвы одновременно. Он говорил заголовками газет:
— Шапки шьют люди! К следующему году дадим каждому человеку по шапке! Не шапка красит человека, а человек красит шапку!
— Вот я и спрашиваю вас — кто красил эту шапку? — спросила Колбочкина. — Назовите фамилию.
— Краска не валится с неба! Животных красит природа. Это же натуральный соболь или типичный бобер!
— Сами вы, гражданин, натуральный соболь или типичный бобер. Это же типичная собака, крашенная под соболя.
Продавец Коржиков снял шапку, внимательно рассмотрел ее, даже лизнул ее и завопил на весь парк заголовками криминальной хроники:
— Мафия проникла в народ! Обман подстерегает нас на каждом шагу. Преступники среди нас. Берегите ваших четвероногих друзей!
— Не кричите так громко, — сказала Колбочкина. — Лучше опишите этого человека. Как он выглядит, какие у него уши, во что одет, что у него написано на груди?
— Что у него написано на груди, я не знаю, — сказал Коржиков нормальным голосом. — Я его не читал. Уши у него холодные. На лице у него написано, что он жулик. И выглядит он так же. Он все время трется здесь, около помоек.
— Зачем же вы у него покупали шапку?
— А затем, что он продает очень дешево. Не то что в магазинах. Магазины сошли с ума! Лучше растить цены, чем урожай!
С этими многозначительными словами он укатил свою тележку в глубь парка.
— Все ясно, это действует кривоватый Дебиленко, — поняла Колбочкина и твердо решила, что никуда не уйдет из помоек, пока не задержит и не обезвредит этого кривоватого Дебиленко.
Тем временем постепенно закончился день и к парку подступил мокроватый вечер. Посетители покидали аллеи и детские площадки. В лотках и палатках гасли огни. А в музее боевой славы, наоборот, зажегся яркий свет. Ночной сторож — продавец мороженого Коржиков — обходил помещение. Он сторожил музей за полставки и поэтому готовился ко сну на всю катушку. Он тихонько напевал свою любимую сторожевую песню:
Наши экспонаты —
Пушки и гранаты,
Седла лошадиные,
Сабли, кивера…
И картины славные,
Где солдаты справные
На врага бросаются
С криками «Ура!».
Дальше шел припев, который особенно нравился Коржикову:
Мы, сотрудники музея,
Не устанем повторять,
Что не пустим ротозея
Экспонаты охранять.
Во втором куплете Коржиков был согласен с каждым словом:
Ох как портит нервы
То, что есть шедевры,
Что к сигнализации
Не подключены.
И администрации
О сигнализации
Мы сигнализировать
День и ночь должны.
А третий куплет ему совсем не нравился, он был какой-то каркающий:
Мне без прекращенья
Чудятся хищенья,
И под подозреньем
Каждый, кто вошел…
Если пионерчики
Стащат револьверчики,
Как же это кончится
Все нехорошо…
Не зря он беспокоился. Пока он пел, к нему в тележку залез какой-то тип.
Едва он допел последний куплет, как в помещение неслышными рысьими шагами вошел Колобок.
— Насчет пионерчиков я не уверен, — сказал он, — а вот таких людей, как кривоватый тип Дебиленко, вам опасаться стоит.
— Стой, кто идет! — закричал заголовками Коржиков. — Музей — это звучит гордо! Музей — это не кабаре! Документы на полку! Почему люди приходят по ночам!
— Я Колобок! — сказал Колобок. — Вот мое удостоверение. А прихожу я ночью потому, что имею ключи от всех помещений. И по моим сведениям, в ваш музей собирается явиться один очень опасный преступник.
— Сам Колобок! — закричал Коржиков. — Событие московского масштаба! Гиганты идут к простому народу! Человек-легенда посещает музей.
— А вы почему здесь? — спросил Колобок. — Вы же по утрам торгуете мороженым.
— Это верно, — согласился Коржиков незаголовочным голосом. — Вон стоит моя тележка. Здесь я на полставки. Внуку на «варенку» коплю.
Все-таки он не удержался и снова закричал заголовками:
— Дети наших детей — это наши дети. «Варенка» — двигатель прогресса. Пенсия хорошо, а зарплата лучше. — Но закончил он совсем уж пессимистически: — Наши внуки — это наш путь на кладбище.
— Отставить разговоры! — приказал ему Колобок. — Скажите лучше, кто это подставил лестницу к вашему окну?
— Я не ставил.
— Кто подпилил затворы на окнах?
— Я не пилил. Тут крутился один ремонтник.
— Все ясно. На вас готовится нападение, это не ремонтник, а жулик. А вы песни поете. Немедленно гасим свет и сидим в засаде. Есть у вас оружие?
— Да тут полны стены оружия. Мы же музей боевой славы.
— Это экспонаты, их трогать нельзя, — сказал Колобок.
— Некоторые можно, — возразил Коржиков. — Вон, например, лежат гантели славного русского полководца Суворова. Их можно трогать сколько хочешь. Или вот, например, чугунный утюг генерала Багратиона. Да тресни ты им жулика по башке, он сразу шелковым станет.
— Ой, слышу лестница скрипит! — закричал Колобок. — Выключаю свет. Ложись.
Свет погас и в неярком свете луны стало видно, как какая-то тень как-то несколько коревато проникла сквозь окно в помещение музея.
— Ага, попался! — закричал сторож Коржиков и бросился вперед.
Он вступил в бой с тенью, подставил вошедшему ножку и все время подбадривал себя криками:
— Шестьдесят лет на боевом посту не пропали даром! Ни шагу назад, позади Москва! Преступники не уйдут от расплаты!
Коржиков хоть и был почти пенсионер, но был здоров как бык.
— Сам ты преступник! — вдруг послышался голос Булочкина. — И еще балда!
Колобок опешил и немедленно зажег свет.
— Товарищ Булочкин, что вы здесь делаете? — строго спросил он.
— Преступника ловлю, — ответил Булочкин. — Мы с гражданкой Четверухиной бежали ради жизни перед сном. Вдруг я вижу — в музее свет горит. К окну лестница приставлена. Вот я и подумал, что здесь преступник, и полез его задерживать. А этот мороженный тип как стукнет меня чем-то.
— Не мороженный тип, а типичный мороженщик! — возразил Коржиков. — И не чем-то, а гантелями полководца Суворова.
— А потом как добавит какой-то железякой!
— Не железякой, а утюгом генерала Багратиона, — сказал он. — Теперь его придется в починку нести.
— Я боюсь, что в починку нести придется товарища Булочкина, — сказал Колобок. — Я его понесу в перевязку в НПДД, а вы сидите здесь и ждите настоящего преступника.
Когда Колобок и Булочкин удалились, Коржиков подумал про себя: «Чего это я буду сидеть и ждать преступника здесь, когда я его боюсь. Я буду сидеть и караулить его на улице. Там, по крайней мере, народ ходит».
