Ярослав Гашек - Похождения бравого солдата Швейка
Швейк приподнял фельдкурата и спустил его на пол. Пока перепуганный фельдкурат поднимался на ноги, Швейк закончил свой рассказ:
— Видите, господин фельдкурат, с вами ничего не случилось, и с ним, с паном Фаустином, тоже. Только окно там было раза в три выше, чем эта койка. Ведь он, пан Фаустин, был вдребезги пьян и забыл, что на Опатовицкой улице я жил на первом этаже, а не на четвёртом. На четвёртом этаже я жил за год до этого на Кршеменцевой улице, куда он ходил ко мне в гости.
Фельдкурат в ужасе смотрел с пола на Швейка, а Швейк, возвышаясь над ним, стоя на нарах, размахивал руками.
Фельдкурат решил, что имеет дело с сумасшедшим, и, заикаясь, начал:
— Да, да, возлюбленный сын мой, даже меньше, чем в три раза. — Он потихоньку подобрался к двери и начал барабанить что есть силы. Он так ужасно вопил, что ему сразу же открыли.
Швейк сквозь оконную решётку видел, как фельдкурат, энергично жестикулируя, быстро шагал по двору в сопровождении караульных.
— По-видимому, его отведут в сумасшедший дом, — заключил Швейк. Он соскочил с нар и, прохаживаясь солдатским шагом, запел:
Перстенёк, что ты дала, мне носить неловко.
Что за чёрт? Почему?
Буду я тем перстеньком
Заряжать винтовку.
Вскоре после этого происшествия генералу Финку доложили о приходе фельдкурата.
* * *У генерала уже собралось большое общество, где главную роль играли две милые дамы, вино и ликёры.
Офицеры, заседавшие в полевом суде, были здесь в полном составе. Отсутствовал только солдат-пехотинец, который утром подносил курящим зажжённые спички.
Фельдкурат вплыл в комнату, как сказочное привидение. Был он бледен, взволнован, но исполнен достоинства, как человек, который сознаёт, что незаслуженно получил пощёчину.
Генерал Финк, в последнее время обращавшийся с фельдкуратом весьма фамильярно, притянул его к себе на диван и пьяным голосом спросил:
— Что с тобой, моё духовное напутствие?
При этом одна из весёлых дам кинула в фельдкурата сигареткой «Мемфис».
— Пейте, духовное напутствие, — предложил генерал Финк, наливая фельдкурату вино в большой зелёный бокал. А так как тот выпил не сразу, то генерал стал поить его собственноручно, и если бы фельдкурат глотал медленнее, он бы облил его с головы до ног.
Только потом начались расспросы, как осуждённый держался во время духовного напутствия. Фельдкурат встал и трагическим голосом произнёс:
— Спятил.
— Значит, напутствие было замечательное, — радостно захохотал генерал, и всё общество загоготало в ответ, а дамы опять принялись бросать в фельдкурата сигаретками.
В конце стола клевал носом майор, хвативший лишнего. С приходом нового человека он оживился, быстро наполнил два бокала каким-то ликёром, расчистил себе дорогу между стульев и принудил очумевшего пастыря духовного выпить с ним на брудершафт. Потом майор опять повалился в кресло и продолжал клевать носом.
Бокал, выпитый на брудершафт, бросил фельдкурата в сети дьявола, а тот раскрывал ему свои объятия в каждой бутылке, стоявшей на столе, во взглядах и улыбках весёлых дам, которые положили ноги на стол, так что из кружев на него глядел Вельзевул.
До самого последнего момента фельдкурат был уверен, что дело идёт о спасении его души, что сам он — мученик.
Он выразил это в словах, с которыми обратился к двум денщикам генерала, относившим его в соседнюю комнату на диван:
— Печальное, но вместе с тем и возвышенное зрелище откроется перед вашими очами, когда вы непредубеждённо и с чистою мыслью вспомните о стольких прославленных страдальцах, которые пожертвовали собой за веру и причислены к лику святых мучеников. По мне вы видите, как человек становится выше всех страданий, если в сердце его обитают истина и добродетель, кои вооружают его для достижения славной победы над самыми страшными мучениями.
Здесь его повернули лицом к стенке, и он сразу же уснул.
Сон фельдкурата был тревожен.
Снилось ему, что днём он исполняет обязанности фельдкурата, а вечером служит швейцаром в гостинице вместо швейцара Фаустина, которого Швейк столкнул с четвёртого этажа.
Со всех сторон на него сыпались жалобы генералу за то, что вместо блондинки он привёл брюнетку, а вместо разведённой, образованной дамы доставил необразованную вдову.
Утром он проснулся вспотевший, как мышь. Желудок его расстроился, а в мозгу сверлила мысль, что его моравский фарар по сравнению с ним ангел.
Глава III
ШВЕЙК СНОВА В СВОЕЙ МАРШЕВОЙ РОТЕ
Майор, который на вчерашнем утреннем заседании суда по делу Швейка исполнял обязанности аудитора, вечером пил с фельдкуратом на брудершафт и клевал носом.
Никто не знал, когда и как майор ушёл от генерала. Все напились до такого состояния, что не заметили его отсутствия. Даже сам генерал не мог разобрать, кто именно из гостей говорит. Майора не было среди них уже больше двух часов, а генерал, покручивая усы и глупо улыбаясь, кричал:
— Это вы хорошо сказали, господин майор!
Утром майора нигде не могли найти. Его шинель висела в передней на вешалке, сабля тоже, не хватало только офицерской фуражки. Предположили, что он заснул где-нибудь в уборной. Обыскали все уборные, но майора не обнаружили. Вместо него в третьем этаже нашли спящего поручика, тоже бывшего в гостях у генерала. Он спал, стоя на коленях, нагнувшись над унитазом. Сон напал на него во время рвоты.
Майор как в воду канул.
Но если бы кто-нибудь заглянул в решётчатое окошко камеры, где был заперт Швейк, то он увидел бы, что под русской шинелью спят на одной койке двое. Из-под шинели выглядывали две пары сапог: сапоги со шпорами принадлежали майору, без шпор — Швейку.
Они лежали, прижавшись друг к другу, как два котёнка. Лапа Швейка покоилась под головой майора, а майор обнимал Швейка за талию, прижавшись к нему, как щенок к суке.
В этом не было ничего загадочного, а со стороны майора это было просто осознанием своего служебного долга.
Наверно, вам случалось сидеть с кем-нибудь всю ночь напролёт. Бывало, наверно, и так: вдруг ваш собутыльник хватается за голову, вскакивает и кричит: «Иисус Мария! В восемь часов я должен был быть на службе!» Это так называемый приступ осознания служебного долга, который наступает у человека в результате расщепления угрызений совести. Человека, охваченного этим благородным приступом, ничто не может отвратить от святого убеждения, что он должен немедленно наверстать упущенное по службе. Эти люди — те призраки без шляп, которых швейцары учреждений перехватывают в коридоре и укладывают в своей берлоге на кушетку, чтобы они проспались.
Точно такой приступ был в эту ночь у майора.
Когда он проснулся в кресле, ему вдруг пришло в голову, что он должен немедленно допросить Швейка. Этот приступ осознания служебного долга наступил так внезапно и майор подчинился ему с такой быстротой и решительностью, что никто не заметил его исчезновения.
Зато тем сильнее ощутили присутствие майора в караульном помещении военной тюрьмы. Он влетел туда как бомба.
Дежурный фельдфебель спал, сидя за столом, а вокруг него в самых разнообразных позах дремали караульные.
Майор в фуражке набекрень разразился такой руганью, что солдаты как зевали, так и остались с разинутыми ртами; лица у всех перекосились. На майора с отчаянием и как бы кривляясь смотрел не отряд солдат, а стая оскалившихся обезьян.
Майор стучал кулаком по столу и кричал на фельдфебеля:
— Вы нерадивый мужик, я уже тысячу раз повторял вам, что ваши люди — банда вонючих свиней. — Обращаясь к остолбеневшим солдатам, он орал: — Солдаты! Из ваших глаз прёт глупость, даже когда вы спите! А проснувшись, вы, мужичьё, корчите такие рожи, словно каждый из вас сожрал по вагону динамита.
После этого последовала длинная и обильная проповедь об обязанностях караульных и под конец требование немедленно отпереть ему камеру, где находится Швейк; он хочет подвергнуть преступника новому допросу. Вот каким образом майор ночью попал к Швейку.
Он пришёл в тюрьму, когда в нём, как говорится, всё расползалось. Последним взрывом был приказ выдать ключи от тюрьмы.
Фельдфебель пришёл в отчаяние от требований майора, но, помня о своих обязанностях, ключи выдать отказался, что неожиданно произвело на майора прекраснейшее впечатление.
— Вы банда вонючих свиней! — кричал он во дворе. — Если бы вы мне выдали ключи, я бы вам показал!
— Осмелюсь доложить, — ответил фельдфебель, — я вынужден запереть вас и для вашей безопасности приставить к арестанту караульного. Если вы пожелаете выйти, то будьте любезны, господин майор, постучать в дверь.
