Пэлем Вудхауз - Ваша взяла, Дживс
Известие о том, что его коварные уловки не удались и что упомянутый предмет числится в списочном составе, должно быть, потрясло Дживса, но в его тонко очерченном лице не дрогнул ни один мускул. Признаться, игра чувств редко отражается у Дживса на лице. Попадая в неловкое положение, он, как я уже говорил Таппи, надевает на себя маску и становится похож на чучело американского лося, такой же безразличный и напыщенный.
– Не могли бы вы спуститься в холл и принести пакет?
– Очень хорошо, сэр.
– Вперед, Дживс!
И вот я уже не спеша направляюсь в гостиную, с удовольствием ощущая, как любимый белый пиджак уютно облегает мне плечи.
В гостиной я застал тетю Далию, она бросила в мою сторону внимательный взгляд.
– Привет, чучело, – сказала она. – На кого ты похож? Ну и вырядился!
Я не понял, на что она намекает.
– Это вы про пиджак? – с удивлением осведомился я.
– Ну да. Точь-в-точь хорист из провинциального мюзик-холла.
– Вам не нравится пиджак?
– Конечно, нет.
– Но в Каннах нравился.
– Здесь не Канны.
– Но, черт подери…
– Да нет, пожалуйста. Если хочешь насмешить моего дворецкого, о чем речь. Впрочем, все это не имеет значения. Теперь ничто уже не имеет значения.
«Смерть, где твое спасительное жало! [10]» – вот что мне послышалось в тоне, каким были сказаны эти слова. Тетушкино настроение неприятно меня поразило. Не часто мне удается так классно обставить Дживса, я торжествовал победу, и мне хотелось видеть вокруг веселые, улыбающиеся лица.
– Тетя Далия, держите хвост пистолетом! – жизнерадостно вскричал я.
– К черту хвост вместе с пистолетом, – мрачно сказала она. – Я только что говорила с Томом.
– И все ему рассказали?
– Нет, это он мне рассказывал. У меня пока язык не повернулся.
– Возмущался подоходными налогами?
– Не то слово. Говорит, что цивилизация катится в пропасть, и все мыслящие люди уже могут прочесть начертанные на стене письмена.
– На какой стене?
– Вспомни Ветхий Завет, осел. Валтасаров пир [11].
– Ах да, конечно. Меня всегда интересовало, как они проделали такую штуку? Наверное, с помощью системы зеркал.
– Вот бы мне такую систему. Чтобы Том сам как-нибудь догадался о моем проигрыше.
У меня были в запасе слова утешения для тетушки Далии. После нашей с ней последней беседы я все время ломал себе голову и наконец понял, как ей выкрутиться. Ее ошибка, на мой взгляд, состояла в том, что она хочет все рассказать дядюшке Тому. А по-моему, ей следует спокойно хранить молчание.
– Не понимаю, зачем вам нужно заводить разговор о вашем проигрыше в баккара.
– А что ты предлагаешь? Пусть «Будуар знатной дамы» катится в пропасть вместе со всей цивилизацией? Этим и кончится, если на следующей неделе не получу от Тома чек. В типографии и так уже несколько месяцев мною недовольны.
– Послушайте, тетя Далия, вы меня не поняли. Дядюшка Том, ясное дело, оплачивает счета вашего «Будуара». Если этот ваш журнальчик два года не может стать на ноги, дядюшка за это время, должно быть, уже привык выкладывать денежки. Вот и попросите у него денег для типографии.
– Просила. Как раз перед отъездом в Канны.
– И он отказал?
– Ну что ты. Нет, конечно. Был щедр, как истинный джентльмен. Именно эти деньги я и спустила в казино.
– Да ну? Я не знал.
– Много ли ты вообще знаешь.
Из любви к тетушке я пропустил эту колкость мимо ушей.
– Уф! – сказал я.
– Что ты сказал?
– Я сказал: «Уф!»
– Еще раз скажешь, и я тебя отшлепаю. Нечего тут пыхтеть. У меня и без того забот хватает.
– В самом деле.
– Право говорить «уф» оставляю за собой. То же относится и к цоканью языком, учти это.
– Непременно.
– То-то же.
Я задумался. Тревога сжала сердце. Оно, если вы помните, сегодня один раз уже обливалось кровью от сострадания к тетушке. И сейчас снова принялось обливаться. Я знал, как глубоко тетя Далия привязана к своему журналу. Ужасно сознавать, что он идет ко дну, как будто любимое дитя у тебя на глазах в третий раз тонет в озере или, например, в пруду.
Само собой, дядя Том гроша ломаного не даст, если его как следует не подготовить, пусть хоть сто журналов пойдут ко дну.
И тут я понял, что надо делать. Тетушка должна стать в строй наравне с другими моими клиентами. Таппи Глоссоп отказывается от обеда, чтобы тронуть сердце Анджелы. Гасси Финк-Ноттл отказывается от обеда, чтобы произвести впечатление на дуреху Бассет. Тетя Далия должна отказаться от обеда, чтобы умилостивить дядю Тома. Вся прелесть этого метода в том, что число моих подопечных не ограничено. Хоть десять, хоть двадцать, чем больше, тем веселее, и каждому гарантируется успех.
– Придумал! – сказал я. – У вас есть только один выход. На диету надо сесть и поменьше мяса есть.
Тетя Далия вперила в меня жалобный взгляд. Не уверен, но, по-моему, в ее глазах стояли невыплаканные слезы. Однако могу засвидетельствовать со всей определенностью, что она умоляюще заломила руки.
– Берти, не довольно ли нести чушь? Хоть сегодня ты можешь угомониться? Доставь своей тетке такое удовольствие.
– Но я несу совсем не чушь.
– Если подходить с твоими высокими мерками, может, и не чушь, но…
До меня наконец дошло. Просто я недостаточно ясно выразился.
– Все в порядке, – сказал я. – Оставьте свои опасения. То была риторическая фигура, только и всего. Когда я сказал «…и поменьше мяса есть», я подразумевал, что сегодня за обедом вам надо отказаться от пищи. Будете сидеть с видом страдалицы и бессильным мановением руки отсылать все блюда нетронутыми. Увидите, что будет. Дядюшка заметит, что у вас нет аппетита, и, готов спорить, в конце обеда подойдет к вам и скажет: «Далия, дорогая», – по-моему, он вас называет: «Далия» – «Далия, дорогая, – скажет он, – я заметил, что сегодня за обедом ты ничего не ела. Что-нибудь случилось, Далия, дорогая?» – «Ах, Том, дорогой, да, случилось, – ответите вы. – Как мило, что ты так внимателен, дорогой. Дорогой, я ужасно встревожена». – «Моя дорогая», – скажет он…
В этом месте тетя Далия меня прервала, заметив, что, судя по их диалогу, эти самые Траверсы – пара сюсюкающих кретинов. Она пожелала узнать, когда я перейду к делу.
Я только посмотрел на нее и продолжал:
– «Моя дорогая, – нежно скажет он, – могу ли я чем-нибудь помочь?» Вы ответите, что да, конечно, а именно – пусть он возьмет чековую книжку и начнет писать.
Говоря это, я внимательно наблюдал за тетушкой и, к своему большому удовольствию, вдруг обнаружил, что она смотрит на меня с уважением.
– Берти, это просто гениально.
– Я же говорю, не у одного только Дживса голова на плечах.
– Думаю, номер пройдет.
– Еще как пройдет. Я и Таппи его рекомендовал.
– Глоссопу?
– Ну да, чтобы разжалобить Анджелу.
– Потрясающе!
– А также Гасси Финк-Ноттлу, чтобы произвести впечатление на Бассет.
– Ну и ну! Ты, я смотрю, хорошо поработал.
– Стараюсь, тетя Далия, стараюсь.
– Ты совсем не такой балда, как я думала.
– Это когда же вы думали, что я балда?
– Ну, прошлым летом, например. Правда, не помню, почему именно. Берти, твой план – просто блеск. Сдается мне, без Дживса тут не обошлось.
– Как раз напротив. Дживс здесь вообще ни при чем. Ваши подозрения просто оскорбительны.
– Ладно, ладно, успокойся. Да, думаю, все получится. В конце концов, Том мне предан.
– Еще бы.
– Решено.
Тут подоспели остальные чада и домочадцы, и мы направились в столовую.
При сложившихся в Бринкли-Корте обстоятельствах – имеется в виду, что это благословенное место было выше ватерлинии нагружено разбитыми сердцами и страждущими душами, – я не ожидал, что вечерняя трапеза будет искриться весельем. Так оно и случилось. За столом царило мрачное молчание, ну прямо рождественский обед на Дьявольском острове. [12]
Я едва дождался, когда он кончится.
Поскольку напасти, обрушившиеся на тетю Далию, увенчались еще и необходимостью держаться подальше от обеденного стола, моя дорогая родственница совсем утратила свойственную ей живость и блестящее остроумие. Дядюшка Том и всегда смахивал на птеродактиля, снедаемого тайной печалью, теперь же он окончательно впал в черную меланхолию, ибо понес убыток, исчисляемый пятьюдесятью соверенами, и с минуты на минуту ожидал гибели цивилизации. Девица Бассет молча крошила хлеб. Анджела походила на мраморное изваяние. У Таппи был вид преступника перед казнью, который добровольно отказывается от положенного в таких случаях обильного завтрака.
Что до Гасси Финк-Ноттла, то, глядя на него, даже искушенный в своем деле гробовщик наверняка бы обманулся и принялся его бальзамировать.
Гасси я видел впервые с тех пор, как мы расстались у меня дома, и, должен признаться, его поведение крайне меня разочаровало. Я ожидал, что в Бринкли-Корте этот придурок хоть немного оживится.
