Татьяна Рудина - Продайте мне хоть что-нибудь!
Ей ничего, я уже говорила, не сказали, но в больницу тут же положили на обследование.
И меня врач вызывает как единственную родственницу. И говорит, как в иностранном фильме. Только не ей, а мне. И никаких шансов не дает. Запущено все – месяца три.
Я год назад сына только похоронила и сейчас понимаю, что была сильно еще не в себе. Я не поверила. Совсем не поверила. Кричала что-то на врача. Когда Андрюша заболел, я очень собранная была, я была уверена, что мы справимся. Я ни разу не заплакала. Он меня все время спрашивал: «Мамочка, я умру?» А я ему: «Нет! Ты ни за что не умрешь, сынок. Я не дам».
И он мне верил.
Я себе не могла простить, что обманула его. И Натусе врать не хотела. Но не правду же ей говорить? И ощущение полной беспомощности. И бессилия.
А Натуся ни сном ни духом не догадывается, и нельзя, чтобы заподозрила.
Я из больницы бегом, в дверях ей что-то крикнула про репетицию.
Все на ее Лешу скинула. И он себя повел, надо сказать, как настоящий принц. Он ее до самого конца не бросал ни на минуту и не дал ей догадаться, даже заподозрить что-то.
Из больницы ее очень скоро выписали.
Я через какое-то время взяла, как могла, себя в руки и стала к ней приезжать. А она веселая такая! Только слабела с каждым днем. И все говорила: «Да это ерунда, пройдет».
Но никуда это не проходило. Все хуже и хуже становилось. Я забегала ненадолго – сил не было это видеть снова. Кончились все силы давно.
И вдруг она мне звонит, веселая такая, и говорит:
– А мне лучше сегодня! Пойдем в магазин.
Я говорю:
– Натусь, может, не надо пока, погоди немного.
А она:
– Нет, пойдем! Красоты хочу!
И мы с ней пошли! Слушай, какая же она была веселая в этот день! Я с детства ее такой озорной не видела. Я такой ее помнила, когда она, маленькая, меня позлить хотела. Мерила все подряд, перед зеркалами вертелась. Она похудела, как ты понимаешь, очень сильно. Как же ее это радовало! У нее всю жизнь пунктик был, что она полная. Она действительно худышкой-то никогда не была. А тут фигура, как у модели, и, естественно, все сидит. И она покупает и покупает. Платье одно так ей пошло. Бордовое. Она в нем действительно как королева была.
В нем ее и похоронили. Умерла она той же ночью.
Надя. Лифчик и купальники
Со мной в классе училась Юля Кулакова. Она выглядела всегда как принцесса. У нее были трусы «неделька» с разными фруктами на каждый день и надписями «Sunday», «Monday» и т.д. На все дни. Это было круто. Мы все ходили в рейтузах цвета вишни из компота с отвисшими коленками, а она ходила в колготках. Я ей страшно завидовала. Однажды в туалете я все-таки вытащила из нее страшную тайну. Оказывается, ее мама напяливала на нее три пары колготок, одни на другие, для тепла. Какая же умная мама была у Юли! Все ей завидовали.
Однажды она пришла с неожиданно большой грудью. Оказалась, что она надела лифчик. Первая в нашем классе. Я удивилась, как это так, в одночасье, у нее выросла грудь. Она сказала: «Я запихиваю туда папины носки».
И очень-очень скоро у меня вдруг выросла своя. И очень приличная. Назло Юльке.
Мы с бабушкой пошли на рынок покупать мне лифчик. Стоял мороз. Тетка с красными распухшими пальцами торговала в палатке, где были разложены кипы трусов. Бабушка выбрала черный лифчик, обшитый кружевом, и с тройным поролоном. Бабушка покупала на свой вкус, разумеется. Мои и так немаленькие сиськи в этом лифчике выглядели как две мои головы. Форма трещала по швам, но я ходила в нем, пока не появилась мама, как спасатель Малибу, и не купила мне нормальный лифчик.
Ой, а какие же у меня обломы с купальниками! Всю жизнь! С детства. Ну почему так?
В шестнадцать лет влюбилась в Петю. Мы жили летом в Лужках. И он приезжает в наши Лужки прямо из Америки.
Был у нас первый парень на деревне, правда, он же последний – Артем.
Все от него перлись, но я перлась от Пети.
А он классный такой, Курта Кобейна слушает и весь такой американец. Он в самом соку был и курить еще начал – вообще круто.
Он в тельняшке, рваных джинсах Левис, мы все, девчонки, делали непринужденный вид, будто он всю жизнь с нами гулял. Я-то чуть не умерла от напряжения.
А мне мама привезла тогда купальник. Из Костромы почему-то. Почему из Костромы? Не понимаю. Что-то она там работала.
Сиреневый, а на спине две полосы крест-накрест.
Петя на машине повез меня и брата в Цаплино на озеро. А холод такой, аж зубы сводит. Ни один человек не купается. А я говорю: я буду плавать. Эти-то двое умные, они даже из машины выходить не стали – такой мороз.
Боже, какая я дура! Почему я этот купальник дома не надела? Пошла в кусты переодеваться. Выхожу – они на меня смотрят, шары вылупили. Я смотрю – а у меня этот крест – спереди. То есть все что надо – видно. Ужас! Какая дура!
Поперлась снова в кусты.
Всю жизнь были жуткие купальники. Не везет.
Опять с Петей, другим уже летом, пошли на речку. А у меня не было купальника. И мама дала мне свой. А он мне на пять размеров велик. Ужас.
А там обрыв на речке. И доска висит. И все пьяные мужики с этой доски прыгают. Нормальные люди по склону спускаются и заходят в воду. А мне-то надо как-то перед Петей. Прыгать пойду.
Я дико боюсь высоты, но решила побороть себя.
Они партией прыгали, пьяные. Я подождала. Села на мостик. Обхватила его руками. Невозможно страшно. Поняла, что двинуться не могу. Я так высоты боюсь!
Я на табуретке-то боюсь стоять.
Тут один козел подошел сзади и стал расшатывать этот мостик. Ну, и мне пришлось прыгнуть.
А после меня этот мужик, который расшатывал, в камыши улетел, его потом доставали.
Ну неважно. Главное-то – нырнула я в купальнике, а вынырнула без. Ужас какая идиотка.
Вера. Турбуленс
А знаешь, как я со своим вторым мужем познакомилась? Я жила себе и жила. Нет, сейчас я понимаю, что не жила. В каком-то тумане все было. И все время хотелось спать.
Едем на гастроли в Питер. Играем спектакль. Я играю, все нормально. Поклоны. Дальше ничего не помню. Прихожу в себя на диване в каком-то кабинете. Два врача. Серьезные. На самом-то деле ничего серьезного у меня не было, просто сознание потеряла от низкого давления. Но мне с перепугу вызвали реанимацию. Я, конечно, пригласила их на спектакль. Пришли оба, один с женой. Пригласили посидеть где-нибудь после.
Он мне сразу понравился. Еще в кабинете. Тот, который женатый, естественно! Серьезный такой, но с юмором. И юмор классный, сразу не поймешь, шутит или серьезно говорит.
А юмор в мужиках я очень ценю.
Короче. Роман. Но он-то там, а я-то здесь. Он в отгулы приезжает, я к нему, когда свободные дни. У меня были духи тогда «Турбуленс». Он мне все время говорил: «Какой же у тебя запах!»
Потом духи кончились и уже не продавались больше. Он иногда мне говорил: «А помнишь, какие духи у тебя были, когда мы встречаться начали?»
Потом перестал говорить.
Потом сложный период пошел. Непонятно, что делать дальше. На два города – не жизнь! В Питер все звал, но я из своего театра в жизни бы не ушла. Да и потом. Женат!
Мы решили попробовать не встречаться – в тупик зашли.
Полгода прошло. Такая мука! Хотела уже все бросить и ехать к нему.
Вдруг звонит: «Приеду завтра!»
И в этот момент я поняла, что больше его не отпущу. И чтобы он это понял!
Он позвонил в два часа, но я знала, что мне надо делать! Мне надо было найти «Турбуленс»! Срочно!! А его нигде нет! Нигде!!! Я звонить по всем подругам – что делать?!
И меня надоумили. На парфюмерный рынок отправили! И они там были! Очень дорого стоили! Очень! Но я ни секунды не сомневалась, брать или нет!
И ты знаешь, когда мы встретились на перроне, вот в этот самый момент, я тебе передать не могу, что это было за счастье. Я этот момент никогда не забуду, никогда. Он сказал только одно слово, когда мы обнялись: «Турбуленс». И мы поняли, что не расстанемся больше никогда.
Люба. Зона
А на зоне что. Отряд у меня был особо строгого режима. Это значит с большими сроками все сидели. За тяжкие преступления. А когда большой срок дают, знаешь что выходит? Там, на зоне, семьи образуются. Вот так.
Жены – ковырялки. Мужья – коблы.
Их отличить очень просто.
Ковырялка – это жена, никогда не позволит себе платье не по фигуре.
А коблы – наоборот. У них такое же платье, у всех одинаковые, – но висит мешком.
В бане коблы никогда трусов не снимали.
Они семьями жили. Двухэтажные нары, завешенные одеялом. Но спали внизу.
А я ни к тем ни к другим не принадлежала – меня не любили.
Я, конечно, не одна такая там была. Но процентов девяносто – семей.
Одна актриса сидела. Ушивала платье так, что все думали – она ковырялка. Слушай, непонятно было, как она в этом платье двигаться может и вообще дышать, такое оно было узкое.
Но она не была ковырялкой. Просто актрисой была. Платье как у всех. Ситцевое страшное синее платье в клетку. А сидит! И волосы шикарные – по пояс коса.
