Андрей Кнышев - Тоже книга
3-й: Да вы посмотрите на них! (смотрят)
4-й: Это распущенность!
5-й: Это она!
6-й: Ведь как они одеваются...
1-й: ...стригутся!..
2-й: ...ходят!
3-й: ...Они едят!
4-й: ...спят!
5-й: Они плодят себе подобных! И при этом ещё поют?!
6-й: Мало того, они торчат на стройках, околачиваются в экспедициях, мотаются по космосу!
1-й: И думают, что это так и можно!
2-й: Что так будет всегда!
3-й: И растрачивают останки своего здоровья, счастья, успехов в труде и личной жизни. Целую. Ваш Вадик.
4-й: Вы знаете, я пришёл к выводу, что особенно много так называемой молодёжи скопилось в детских садах, яслях, школах, и это крайне опасный синдром, это синдроматично, — ведь под их влиятельную тлетворность может подпасть и зрелое поколение, их 1-я смена.
5-й: Но ни в чём так не проявляется сущностность молодёжности, как в её музыкальностностности. Молодёжная песня — вот главное!
6-й: Да, нам не хватает молодёжных песен!
1-й: Вот только молодёжных песен нам и не хватает...
2-й: Действительно, почему молодёжь не поёт, не подхватывает песни, которые может, а главное должна петь?! Ведь их сочиняют специально обученные для этого солидные люди, на хорошей лощёной бумаге красивым почерком пишут нотные знаки...
3-й: Может быть, надо загнать их в благоприятные для них условия?
4-й: Создать им режим наибольшего благопрепятствования?
5-й: Сплотить, сплавить их... куда-нибудь, в единое целое...
6-й: В какой-нибудь специально оборудованный молодёжный подъезд, подворотню?..
7-й: Я бы шире поставил вопрос: раз есть молодёжные кафе, пусть будут молодёжные рекреации, солярии, молодёжные санатории, и, наконец дома для престарелой молодёжи!
8-й: Надо думать и о завтрем!
1-й: А то, знаете, какая нынче молодёжь пошла...
2-й: Да, молодёжь бывает довольно-таки пошла...
3-й: Да пошла она, эта молодёжь!
4-й: Вы знаете, когда я слушаю их эти импортные песни, я ни слова не понимаю...
5-й: Ну почему, всё понятно. Вот, например: «Ё май хат — ё май сол — ё май хат — ё май сол!.. Ёмай...» Ё моё! Чего тут непонятного?
6-й: Нет, но всё же... То ли дело наши вальсы, наши кадрили! Наши бахи, наши глюки! Зачем нам эти роки?
1-й: Ведь нам это чуждо? Все хором: Чу-уждо!
1-й: Нам это нужно?
Все хором: Ну-ужно!... Э-э, м-м... не ну-ужно!
6-й: Передайте, пожалуйста, очечник. Есть мнение, что некоторые эти, музыкальные эстрады нужно воздержать... отстранить от выступлений! Вот пойдём прямо по списочку...
«Пинфлой»! Вычёркиваем?
6-й дирижирует, все вскакивают:
ТЕХ, КТО СЛУШАЕТ ПИНФЛОЙ, ГНАТЬ ПА-АНОЮ МЕТЛОЙ!
Садятся.
6-й: «Квин-т!»
1-й: «Кван-т!»
Все хором: Вычёркиваем!
6-й: «Авва!»
2-й (поправляет): «Абба!» Ну, пусть пока попоют.
7-й: Теперь вот «Типтайшн» нам нужен? (1-му): Тебе нужен «Типтайшн»?
1-й: Я вообще-то себе уже взял две пластинки.
6-й: Не нужен! Вычёркиваем, никому не нужен!
6-й: Пупа!
3-й: Так она же к нам приезжала!
6-й: И что, осталась?
4-й: Да нет, уехала.
6-й: Вычёркиваем, и в другой раз не пускать!
Далее. «Джескин».
Все хором: Вычёркиваем!
«Депешмот»! Вычёркиваем!
«Маднис»! Вычёркиваем!
«А-ха»! Ага!
«У-Гу!» Угу!
Слушайте, а давайте всем списком?
Хор: Конечно, списком!..
Все вскакивают, 6-й дирижирует хору:
НЕ РАБОТАЛ НА КАТЭКЕ?
НЕ ПЛЯШИ НА ДИСКОТЭКЕ!
НЫНЧЕ ПЛЯШЕТ ОН ПОД СМОКИ —
ЗАВТРА СДАСТ ОБЪЕКТ НЕ В СРОКИ!
ХИППИ! БИТЛАСЫ! ПАНКИ!
ЗА УГЛОМ ВАС ЖДУТ СТАНКИ!
НЕ МЕШАЙТЕ ЛЯДОВОЙ,
БИТЛАСЫ ПРОКЛЯТЫЕ!
ТЫ ЗАДРЫГАЛСЯ В БРЫК-ДАНСЕ?
А НЕ СЛЫШАЛ О СЕН-САНСЕ?!
ЭЙ! СКОРЕЙ СНИМИ НАУШНИК!
ЭЛВИС ПРЕСЛИ — ЦРУ-ШНИК!
НЕ СМОТРИ ЗА ГОРИЗОНТ!
НЕ ИСЧЕЗНЕТ ТАМ КОБЗОН-Т!
СЧАСТЛИВ ТОТ, КТО КУПИТ
ТОННУ ДИСКОВ С НАДПИСЬЮ «АНТОННОВ»!
ЧТОБ ТЕКЛА КРОВЬ ИЗ НОСУ
В МИРЕ ШОУ-БИЗНЕСУ!
ХИППАРИ ДА ПАНКИ —
БЛЕДНЫЕ ПОГАНКИ!
(исполняя гимнастические упражнения):
МОЛОДЁЖЬ! ВЗЯМШИСЬ ЗА ДЕЛО,
ТЫ ЕГО УЖ ЗАВЕРШИ Ж!
ТЫ ВСЁ ПЕЛА? ЭТО ДЕЛО!
ТАК ПОДИ ЖЕ Ж, ПОПЛЯШИШ!
Хор: Единогласно!
Хорошее дело
делаем!
ТОСТ С БОКАЛОМ ЯДОВИТОГО КОКТЕЙЛЯ
Ещё раскрываются в утренней зевоте алые маки ртов, струя одурящий опий расцветающего равнодушия и пресыщенности, и бетонная телебашня, словно гигантский шприц готовится сделать миллионам очередную инъекцию пошлости, а на клумбу увядших страстей легла, помяла их, ленивая одалиска письменного стола, блудливая дщерь слова, готовая отдаться ни за понюшку морока дымной славы.
Но прервём буколики.
Челобей! Конник! Медный конквистадор осклизлых помоек! Торопись, Франциск, в свою Бургундскую обитель, усадьбу коронованных тлей!
Но прежде, чем застрять своими окороками в триумфальной арке истории, въезжая в неё на закорках собственного величия, помни: «Ничто так не радует Аполлона, как заклание резвого рецензента».
«Festina lento!» Спеши, спешившись! Категорический императив старейших. Внемли!
Но разве что клубень маниоки в устах коралловогубой креолки слаще соблазна очно и присно положить себя на сакраментальный алтарь всепожирающей зрительской маммоны.
Стойте, безумные! Неужели мало вам Крисмяускаса, Глойстера и Страпиозы Хмуздравника?
Впрочем, нет более пустого занятия, чем метать гневные обличительные филиппики, стоя без гульфика на крещенском морозе, да и к тому же наевшись с вечера жирной баранины.
И не заумь ли?
Руки, не познавшие глянцевой округлости торца затылка, — не вам нащипывать пиццикато для тех, кто приехал в ярмарочный балаган за сапогами. Не вам вложить персты в язвы.
Однако есть ли нужда припарковывать Пегаса на постоялом дворе? Пусть там гарцует вороная лошадь с цветком мальвы в волосах, осёдланная надтреснутым климактеричным мальчиком.
Кто же напустил эту порчу, в какой уретре гнездится люэс, разъедающий и гусиную кожу спины, как головокружительное декольте, до самого копчика обнажающее пустоту?
Не будем, однако, покушаться на опечатанный сосуд зла, Пандоров ящик запретных тем. Вот ведь он, страшный цепной мопс сидит на страже его. Кто первым положит на его высунутый розовый дымящийся язык карамельку сорванной сургучной пломбы?
Выкати бочку пьянящей скорби на людную площадь, упои всех, и — спустя — ты очнёшься в пустом амфитеатре.
Ветер развевает апельсиновые лохмы костра... Как поумнеет за эти годы и огарок свечи, став меньше...
Валеречивый пиит!
Спрячься за спиною собственного молчания, выйди на твердь в слякотном морганатическом болоте затхлых умствований, обойди лужу вытекшего телеглаза и — не забыв выцыганить прощения, дабы не оборвали тебе ботву ушей — приармянься к ним, нашедшим судьбу свою за этим ристалищем попранной фауны, называемой в обиходе пищей, — над которой скрестили свои пищали сардонический скопец, и ретивый мастодонт, утопивший мослы свои в наледи заливной простипомы, и лукавая приживалка, клеврет языкастого Песталлоцци, козлищи, инородцы и староверы, крестящиеся щепотью вчерашних кудрей, моты, брандауэры и студиозусы, инкрустирующие хрусталиком глаза отварное саго, пурпурную ботвинью и ещё тёплые профитроли, брызжа кислой слюной па румяную кобуру запечёного в духовке агнца, мочёности и скоромное, обложенные вдоль хрустящей белизны скатерти цукатами перстней.
Что это, Герника или Вудсток? Пер-Лашез или Сан-Ремо?
Что общего у тебя, общепитовский фэн и волоокий идальго, у вас, панки и крючники, дети подпольного абортария и гемофилийные отпрыски голубой крови?
И где он, крылатый царь нашего термитника, навсегда застывший в солнечном янтаре своего дня?..
Изыдемте!
Кистенем смысла — по финифти словес!
Вам, незлобивые куртизане, зефиры сексуальной одышки, посвящаю я свой путь.
Так пусть же во взалкавшую гортань вашу с ястребиным клёкотом ринется белая кипень шампанского!
Нирвана?..
Осанна??..
Панама!..
* * *
1592 год... Уже написана «Тайная вечеря», но нет «Капричос» Гойи и «Алассионаты», мир ещё не знает Рембрандта, и фамилия Толстой никому ничего не говорит. Творит Лопе де Вега, не подозревая о предстоящем существовавший Мольера, и в своих «Опытах» Монтень упоминает Овидия, Плиния, Горация но не цитирует Пушкина, Байрона, Гёте, и никто из ныне живущих никогда не увидит Фрейда, Набокова, Наполеона, Ленина, Пикассо, Опенгеймера, Стравинского... Шёл 1592 год...
