Павел Маляревский - Модель инженера Драницина
Тогда он жмурил глаза и почему-то в сознании вставала улица. По ней шли люди, шли они, а он стрелял в них из нагана. Вот падает один, другой, пятый, десятый. И никто не может подойти. Он сильнее всех.
Управдом ушел. Оставшись один, Бобриков опустился в кресло.
— Допустим, — говорил он. И вот уже рушится реальный мир и все возможно. — Допустим, я становлюсь великим тенором. Овации, цветы, деньги. Я еду за границу в Париж.
И снова мысли скользят легко и знакомые образы ласкают сознание. Он воображает, как выйдет на сцену, как будет кланяться. Вот так. Встает, подходит к зеркалу. Щупленькая фигура, в новеньком топорщащемся костюме качается в мутном, засиженном мухами стекле. Фигура кланяется, прижимая руки к сердцу, и улыбается. Точь в точь как второй Карузо — знаменитый тенор Гремецкий, дававший концерт в прошлом году.
— Ты, Мишенька, что же это все в новом-то костюме ходишь, — раздается голос.
Он оборачивается, у двери стоит мать.
— Этак и износить можно, — продолжает старуха ноющим голосом. — Старенький надо донашивать.
Мечты обрываются.
— Уйдите, мамаша. Не мешайте, я занят.
— И чем только занят, стоишь перед зеркалом и качаешься. Сходил бы куда-нибудь...
Старуха жует беззубым ртом и снова тянет.
— Я тебе старенький-то пиджачок выутюжила. Совсем глядит как новый.
— О господи, и вы меня не понимаете, — устало машет рукой Бобриков.
— Да, Мишенька, намедни в пиджачке я книжечку нашла. Нужна она тебе или нет?
Старуха долго роется в карманах широкой юбки и достает маленькую записную книжку в коричневой обложке с золотым тиснением СВД.
— А-а-а, давай, — вспоминает Бобриков, — и уходи, я займусь. — Старуха вздыхает глубоко и бесшумно исчезает.
Бобриков садится в кресло.
— Совсем забыл о ней, — бормочет он. — Интересно, что за книженция.
Он открывает ее.
Ломанные мелкие буквы пестрят в глазах. Читает сначала лениво, но вот глаза его загораются, он придвигается к столу. Он весь внимание. Записи коротки. Видно, что их вел деловой занятый человек.
«Август 18. Кончаю делать модель. Что-то получается. Завтра испытаю. Любопытно.
Август 19. Женя сердится опять. Не понимаю. Пробовал модель. Действие изумительное. Береза в саду пополам. Увлекся, переломал в лаборатории почти все стулья. Наконец-то икс-лучи открыты.
Август 22. Женя сердится. Опять. Письмо от Тани из Москвы. Тяжело.
Август 27. Странная встреча. Предлагают продать за границу. Обещают миллион. Отказался. Подлецы. Угрожают.
Август 28. Странная попытка ограбления. Не случайность. Они охотятся за моделью. Что делать? Решил идти к секретарю. Расскажу все».
На этом записки кончились.
Бобриков все еще, как зачарованный, сидит перед столом и гладит книжечку рукой.
Перед ним прошел кусок чьей-то большой жизни. В нем была тайна и где-то маячили миллионы.
Прошло пять, десять минут.
— Ах я болван, — ударил он себя по голове. В памяти мелькнула металлическая пластинка на чемодане с буквами СВД. Они были те же, что и на записной книжке. Вспомнился крик старика: «Машину украли!»
— Ах, дурак я дурак. Ведь там же была она, модель. Что же делать, что делать.
Голова отказывалась соображать. Мозг, привыкший мечтать, строил целую цепь сложнейших ситуаций и все они кончались одним:
— Миллион... Европа, Париж... женщины.
Только к полуночи, утомленный бесцельными мечтами Бобриков мог рассуждать трезво.
То, что в чемодане, подкинутом спекулянтке, была модель, в этом он не сомневался. И он отдал ее собственными руками. О-о-о-о... Бобриков даже застонал.
Но что же теперь делать? В руках у него был ключ к дорогостоящей тайне. Несомненно одно — такого случая упускать нельзя. Миллионы сами плыли в руки. Надо ехать на эту станцию. Как ее? Да, Горохов. Разыскать спекулянтку и во что бы то ни стало достать модель. А потом?
О, потом можно делать все, что я захочу. Я поеду в Москву, я обращусь к любому иностранному послу. Я предложу ему купить модель..., — и снова мозг начинал свою привычную работу.
Бобриков видит себя в огромном сумрачном кабинете. Во рту дорогая сигара, по комнате плавает синеватый дым. Он, Бобриков, утонул в мягком, удобном кресле.
— Итак, вы согласны, — рокочет выхоленный седой мужчина в темном костюме. — Все будет устроено, как вы хотите. Выпьем же за успех.
Нет надо ехать, ехать, ехать. Миллионы сами плывут в руки.
— Но как? Нужны деньги, а их нет.
Ежедневно он раздавал тысячи, а то и десятки тысяч рублей. Вот завтра предстоит получить двадцать девять тысяч. А что, если... Похолодели виски и ослабели ноги. А вдруг поймают? Ерунда, не поймают. Надо решиться, иного выхода нет. Миллионы сами плывут в руки.
Бобриков решается.
А в это время старуха мать, стоя на коленях перед образами, молится:
— Дай ему, господи, всяческого счастья, исполнения его желаний, устрой ему жизнь богатую и счастливую. Услышь мя, господи.
Лампада льет ровный тихий свет, а потускневший лик спасителя смотрит понимающе.
Глава IV
НОВЫЙ ВЛАДЕЛЕЦ МОДЕЛИ
Фотограф Тихон Петрович Кусачкин-Сковорода был хилый слабонервный мужчина лет пятидесяти. Основной чертой его характера была непомерная боязливость. Боялся он буквально всего и пребывал в непрерывном страхе. Все новое возбуждало в нем смутную тревогу. Строили огромный дом, Тихон Петрович шел мимо и неодобрительно думал.
— Нехорошо это... Ни к чему... И без этого бы прожили.
Узнает он о пуске нового завода — ему становится не по себе.
— Без этого жили, а теперь... Ох, не к добру это, не к добру.
А каждый день случалось что-нибудь необычное. То приносили на дом бумагу за казенной печатью, в ней приглашали Тихона Петровича на собрание кустарей-одиночек фотографов на предмет обсуждения вопроса о создании артели «Социалистический фотограф». И хотя Тихон Петрович знал, что объединять его не с кем (он был единственный в городе фотограф), но он мрачнел и, расписываясь дрожащей рукой в получении бумажки, шептал:
— Добираются. Ох, что будет, что будет...
То приходило известие, что усадьба Никоподолова, в которой проживал Тихон Петрович, отходит к какому-то там жакту. В квартиру являлись люди, что-то такое меряли, находили какие-то излишки, бесцеремонно заявляли, что вот эту комнату надо будет сдать новому жильцу, выдавали квитанции. А потом на собрании членов жакта кричали до хрипоты, выбирали правление, тянули Тихона Петровича на должность заведующего культбытотделом.
От всего этого рябило в глазах и мутно билось сердце.
— Не пойму я, ничего не пойму, — говорил Тихон Петрович. — Одно только знаю — добираются.
Новое, что входило в жизнь городка упорно, изо дня в день, размывало островок понятий и привычек, на котором так мерно, так тихо текла жизнь. И иногда казалось, что все это направлено против него, и что наступит такой день, когда «новое» перестанет действовать обходным путем и возьмется прямо за него, за Тихона Петровича Кусачкина-Сковороду. Вот откроется дверь, придет кто-то и скажет: «А, так это вот и есть Тихон Петрович Кусачкин-Сковорода. А кто он, а что он, а нужен ли он?»
И все это заставляло быть настороже, все это держало его в вечном страхе.
Снимал ли Тихон Петрович красноармейца — руки у него трепетали, голос дребезжал и все казалось, что на карточке выйдет не красноармеец, а черт знает что такое. Вывешивали в городе список лишенцев. Тихон Петрович бледнел, стоя у витрины. Ему казалось, что в числе лишенных прав обязательно должен быть и он. Но когда он убеждался, что в списке его фамилия отсутствует, ему становилось еще тяжелее.
— Значит, ошиблись. Выпустят дополнительно, отдельным листком. — И в глазах вставал огромный лист, на котором было жирно выведено «Тихон Петрович Кусачкин-Сковорода лишенец». Он жмурился и измученный шел домой.
Когда по вечерам Тихон Петрович читал газету и натыкался на хронику уголовных преступлений, ужас подступал комом к горлу и ему казалось, что и он тоже соучастник злодеяния.
Супруга Тихона Петровича — Агафья Ефимовна — была рыхлая, белотелая женщина, совершенно равнодушно относящаяся ко всему в мире, кроме еды.
На мужа своего она смотрела с сожалением и в тайне его презирала.
— С придурью он у меня, — жаловалась она соседкам, — с придурью. Никак его маленького маком опоили.
Однажды вечером Тихон Петрович читал центральную газету. Первым делом он отыскал отдел происшествий и зарубежную хронику. Замирая от любопытства и холодея от ужаса, прочел он краткую заметку о том, что в одной из стран в советском полпредстве был обнаружен адский снаряд. Следы вели к крупной белогвардейской организации «Союзу великого дела», решившей стать на путь террористических актов.
