Антон Нечаев - Сибирский редактор
13
В фонде и своих деньголюбцев хватало. До трети грантов возвращалось откатами, а бывали и просто неподконтрольные деньги, отвечать за которые никто и нигде не собирался. Не брезговали и копейками. Как-то грант взяли на сотню тысяч… Не знаю, сколько ушло с сотни, но от заложенного в грант сборника, стоившего десятку, четыре тыщи утекли нам в карман.
Помню, как мы ржали с исполнительным директором, возвращаясь из отеля «Столбы» после редкой встречи с Е. К., приехавшей в наш город в основном по своим делам. Во время нашего разговора доверчивая Е. К. без связи с фондовской деятельностью упомянула слово «откаты», но видя в наших с директором светлых глазах незамутненные корыстью души, махнула на нас рукой: «А (мол, придурки), вы не знаете, что это такое». Перед встречей с Е. К. на крыльце отеля мы разделили очередную дозу очередного весьма внушительного гранта, отданную нам на растерзание заинтересованной фирмой.
Хотя корыстными, тем более жадюгами нас не назвать. Мне деньги в крупных количествах и не нужны вовсе. Недвижимость покупать заграницей я не намерен, зимняя, стылая родина мне мила и менять ее на бангладеш и прочие рейкъявики не собираюсь.
Есть ужас от того, что я умру здесь. Связано это с местной достопримечательностью, называемой Бадалык. Кладбище такое. При отсутствии в городе памятников архитектуры – купеческий центр снесли, ажурную резьбу «деревяшек» середины девятнадцатого столетия посжигали, а новоделье на ворованных западных идеях никакой художественной ценности не имело, и само начало разрушаться из-за халтурности строительной индустрии – туристов возили к Бадалыку. Степь, если верить классикам, пахучая разнообразная, живая, в ее сибирском изводе, или на сибирский зрачок – унылое, угнетающее пространство. В месте же именованном Бадалык еще и утыканное крестами. Авторами проекта размещения в степи главного городского кладбища явно двигала одна из депрессивно-экзистенциальных идей о бессмысленности человеческого существования, безбрежности и всесилии смерти, преходящести земного. Если так, то проект и вправду удался. Получилась гигантская по масштабу и по воздействию инсталляция, которую ни швейцару убрать, ни в альбом с репродукциями вставить. На туристов Бадалык воздействовал смачнее самого вкусного психоделика: перед картиной вечной и необоримой всеобщей смерти они сразу осознавали, где оказались, смирнели, хоть и смурнели, лишним не интересовались, особенных условий уже не ждали, рады были любому питанию, любым номерам, лишь бы дотерпеть до отъезда, лишь бы никогда больше этого не увидеть.
Местные попривыкли к Бадалыку, украшали его мифами о девушках-привидениях, это чтобы любить – не бояться. Но так и не полюбили степное кладбище, еще одно дитятко мамы-гигантомании.
Возможна другая интерпретация, более позитивная: советских людей отстраняли от смерти, предлагали им жить, жить счастливо и идейно. Поэтому и лежать в этой земле не хочется. А вот жить ничего, приемлемо.
14
Согласившись занять пост президента Фонда, Ринат Меркулович попал в тугое кольцо интриг и заговоров, в которых традиционно чувствовал себя, как огурец в рассоле. То бишь, неплохо. Сам был большим знатоком в их разжигании. За что его и ценили в литературном мире страны и даже побаивались.
Главным объектом его теперешней закулисной деятельности стала уже помянутая директор Фонда молодых литераторов, улыбчивая и многодетная Дашутка Петрова, именно ее Ринат Меркулович возненавидел всей душой и от нее возмечтал избавиться.
Впрочем, здесь, как и почти всегда в последние годы жизни, Ринат Меркулович был не самостоятелен. Дашутку возненавидел скорее не он, а его благоверная и основная любовница последних лет Марина, злобно-ядовитое существо иждивенческого склада и темперамента. Она и пела Меркуловичу с утра до вечера: «Ринатик, а Ринатик, убери эту стерву, я прошу тебя, милый, нет, не так, не так, лучше я сверху, прошу тебя, я не смогу с ней работать, убери ее, мой хороший, нет, только не сегодня, завтра потерпи дружок, так завтра попробуем, не все сразу, а ее убери, убери».
Выйдя из простых советских учителок русского языка и литры, перечитав от безысходности отечественного образования всю поэтическую классику от «Гнев Ахилла воспой, о Муза, Пелеева сына» до «А сыновья, а сыновья уходят в бой», Марина, будучи дамой неглупой и готовой на многое, легко поняла и приняла существующие в современном литературном мире требования. Главное из которых: неплохо бы внешне привлекательно выглядеть и не слишком капризничать, коли твоей привлекательностью кто возжелает воспользоваться. Ну а уж если особо придирчивых все же заинтересуют творения привлекательного объекта, ну что ж, надо показать, что текст создан человеком умным, начитанным (пара не слишком сложных цитат вполне подойдут создать впечатление). Не нужно особо оригинальничать, в редакциях это не любят (ты что, один у нас гений? А мы кто же тогда? Червяки?), немного мысли, но только немного, чтоб опять же народ не пугать, и ненавязчиво следить за словарем, чуток, но не шибко, его разнообразя. Конечно же, никакого ненорматива. Суть всех принятых правил: ты пиши, пиши, но революций нам не устраивай. Воды не мути и настроения не сбивай. Нос высовывай, но когда положено, а не поперек батьки главреда или госпожи заместительницы. Тихо сиди и жди своей очереди, глядишь и дождешься. Глядишь и до классиков дорастешь, если повезет с запавшими на твою привлекательность друзьями.
И Меркулович запал на Марину: моложе намного и красивая, ох, красивая стерва – думал он ослепленный. Лет почти под пятьдесят, а фигура вся в целостности, брюнетка, ему под стать, а талантлива-то, талантлива! Цветаеву и Сафо наизусть шпарит. И с детьми работать умеет. Эталон. Шестой элемент.
Имея такого верного и покладистого дружка в арсенале, как наш Меркулович, Марина, конечно, претендовала как минимум на боярские хоромы в череде убогих халуп наших словесников, а лучше – единоличный трон местного литературного царства.
Под ее директорство одурманенные ею самцы организовали литературную школу для одаренных детей региона, куда попасть можно было только через рекомендацию одного из прославленных мэтров. Школа была бесплатная и восторженная: на высоких нотах визгливыми голосами стайка прикормленных Мариной училок вещала хаератому обкуренному подрастающему поколению о Солнцеве и о Тютчеве, о Евтушенке и Штромило, Распутине и Потебне. «Будущие пушкины» – на этих словах, обращенных к вечно пьяному мэру, приползшему на открытие школы, с ведьминого глаза Марины ядовито стекала, переливаясь всеми цветами бензиновой радуги, мелкая, как литературная жизнь, слезинка. Мэр растрогивался, трогая Марину и старшеклассниц за крепкий фундамент прилежной литературной деятельности, и накидывался эксклюзивным вискариком. Замша Марины мелькала с бумажками о спонсорстве и попечительстве, мешая мэру кирять. «Потом, после» – мудрая ведьма осаживала подчиненную. «Иван Петрович уже от нас не сбежит».
В школе с первых дней стало доброй традицией, распустив большинство учеников, устраивать душевные тематические оргии с литературным уклоном, куда приглашались нужные люди бизнеса и политики, а также отличники. «Сексус», «Жюстина», «Джанки» – азы начальной программы этого секретного курса. В разгар оргий, в самой начинке литературного наслаждения большинство ключевых документов школы и было подписано.
Постепенно, шажок за шажочком, стежок за стежком благостный портрет успешной сибирской писательницы вырисовывался. Но не врубавшаяся в столь явное Маринино величие, да еще пристроившаяся на видное местечко в Фонде Дашутка не устраивала королеву. Мешала ей. Не замечая пульсирующего неземного свечения над пышной короной седеющих местами волос ринатовской полюбовницы, Дашутка то начисто забывала посоветоваться с ней о каком-нибудь важном вопросе, то не звала Марину на ключевое Фондовское собрание, то в жюри премии запамятовала ее воткнуть. «Нет, убрать, убрать ее совсем и немедленно. Дальше так невозможно» – решила влиятельная Марина.
И послушный Меркулович стал плести хитроумные комбинации по удалению Дашутки из поля видимости своей подруги.
Но шеф переоценил свои силы. Дашутка с мужем, сотрудником областной администрации, была не удаляема по определению. В плохом настроении она вызывала машину из правительственного гаража, брала всех своих пятерых детей и ехала кататься по городу. Каталась до посинения, пока дети не исходили рвотой, а водитель на коленях не молил отпустить его восвояси. В хорошем же настроении Дашутка приезжала в администрацию сама на своей «ауди», небрежным тычком левой ноги открывала дверь премьер-министра, садилась ему на стол очаровательной, но очень весомой задницей и рассказывала премьеру часами о том, как сегодня замечательно покакали ее дети, и когда последний раз поимел ее муж Андрюха, и что они при этом сломали. Терпеливый и вежливый Александр Викторович, не решаясь прервать излияния столь эффектной особы, одно за другим пропускал совещания, а к вечеру с тоской в глазах подумывал об отставке.
