Константин Изварин - Военно-морские рассказы
— Но-но, — строго говорит Родная Дивизия. — Ты, это мне брось... тут.
И Личный Состав бросает. Бросает, тяжело вздохнув.
— Ну, ты, эта, Родная Дивизия... Мы в тебе служим... ты и решай... — коряво говорит он.
— А что? — обрадованно говорит Родная Дивизия. — И решу. Я такая. — И набрав в грудь побольше воздуха, командует: — Напра-аво! — И чуть слышно добавляет: — Ать-два.
Личный состав, выдрессированный службой, дружно щелкает каблуками.
— То-то, — хмыкает Родная Дивизия. — Шагом марш!
И Личный Состав шагает. Или марширует, — это кому как больше нравится. Шагает, привыкший ничему не удивляться, навстречу своей судьбе, покорный как бараны в стаде, гордые тем, что все дружно и в одном направлении.
А знаете ли вы, что в Америке военнослужащие даже именуются «государственное имущество»? Ну, правда, им за это платят. И кормят. Но, с другой стороны, если бы нашим военнослужащим платили столько, сколько американским — все бы желали связать свою судьбу с Непобедимой и Легендарной. И подорвали бюджет страны к чертовой матери. А, что касается еды, так если армию кормить, на кой черт, спрашивается, она вообще нужна? Вот так и служим — безденежные, и голодные. Так зато на все готовые, политически грамотные. И дисциплинированные. Сказали «Направо» — так мы и есть направо. Сказали «Есть направо» — и мы будем есть «Направо». И люто ненавидеть американское «Государственное имущество». Лютой классовой ненавистью.
— Стой, — командует Родная Дивизия. — Вот здесь и будете жить до отправки в Керчь.
Глянул Личный Состав где ему жить предстоит и: «Мать моя, женщина!». В каютах диваны кожаны, занавески шелковы, одеяла верблюжьей шерсти. Душ, сантехника, унитаз финский — в каждой каюте. Краны никелерованы, вода горячушча — сутки круглые. Хошь мойся, хошь так смотри. Смотрит Личный Состав и только в затылке чешет «Неужто все, неужто коммунизм объявили?».
Погоди, Личный Состав, в затылке чухать. Ты еще столовой не видал.
— А, что... столовая? — навострил уши Личный Состав.
У того, кто исполняет почетную обязанность каждого гражданина СССР более двух месяцев, на слово «столовая» выработан рефлекс. Ну, как у Павловской собачки. Ты ему «столовая», а он тебе «Гав!» и слюна потекла.
— Ну, гляди, Личный Состав, — делает Родная Дивизия барский жест, — вот она какая — столовая.
Глянул Личный состав и только ахнул. Столы мраморны, стулья со спинками. У каждого. Палуба — аж блестит, музыка — колонки в каждом углу. И цветы, цветы в стаканах на каждом столе.
И от такого изобилия дурно становится Личному Составу. Падает он за стол мраморный, на стул со спинкою, и глядит как дежурный по столовой, в белоснежную голландку одетый, обед ему несет.
Ну, — думает Личный Состав, — хоть здесь-то как обычно. Небось РБУ (это перловку так именуют), да бурда какая-нибудь мучная.
Ан, нет, — картошка жареная. И котлета... котлета из настоящего мяса.
Ткнул Личный Состав ту котлету вилкой — блестящей, стальной — и шепчет тихонько: «Служу Советскому Союзу».
А Родная Дивизия говорит:
— Погоди, Личный Состав, ты еще камбуза не видел, ты еще в спортзале не был, ты еще...
— Хва-атит! — как умирающий поросенок визжит Личный Состав. — Хватит! За что мне все это?!
— А знай мою доброту, — говорит Родная Дивизия. И удаляется медленно. Теряясь меж окрестных сопок и грязной воды бухты Соленое Озеро...
Место, в котором мы разместились именовалось рейдовым судном обеспечения «Вега». Была это огромная «дура» финской постройки и повышенного удобства. Такие финны строят для наших лесорубов и даже не догадываются, что жить на них будут моряки-пограничники.
Ну, а пока они не догадываются, мы раз-два и разместили личный состав, теперь уже, МЭОНа.
Жили мы в каютах по четыре человека. Жили и даже не подозревали, что командование этой самой «Веги» уже руки потирает, готовясь списать на нас то, что уже украдено из кают и салонов. И то, что еще только будет украдено.
Тут я предложу сделать небольшой скачок. То есть пропустить пару теплых месяцев, заполненных благополучным ничегонеделаньем и перейти сразу ко времени нашего отбытия в город-герой Керчь.
Вот представьте себе: вещи уже собраны, на машины погружены, Личный Состав, счастливо улыбаясь, представляет себя на юге...
И тут, как гром с ясного неба:
— А кто нам ответит за разграбленные каюты? Кто возместит убытки? — спрашивает нас командование «Веги». И список протягивает.
А в списке чего только нет — и краны блестящие, и зеркала стальные, и даже один унитаз голубого цвета.
— Как-кие убытки? — пугается наше командование. И с похвальной быстротой опомнившись, переходит в атаку: — Что вы тут... развели, понимаешь?! Причем мы к вашим проблемам?!
Командование «Веги» раздирает пасть до упора и начинает выть в сторону вышестоящего командования. На Флоте, как известно, прав тот, кто громче воет в сторону Командования. Потому как Командование, вечно занятое собственными проблемами, никогда не вникает в суть дела. Кто громче, тот и прав.
— Вы что... там... себе думаете? — спрашивает откуда-то сверху Родная Дивизия. — Вы что... вообще?
— Есть, — говорит наше командование. И посылает «Вегу» к Бениной маме.
И в споре наступает то, что в боксе именуется «клинч». Они нас не отпускают, но нам на это как-то наплевать. Все равно ведь уедем.
Нашей каюте повезло. Ничего из нее как-то не пропало. Все было прекрасно. За исключением одного. Для удобства «лесорубов» финны предусмотрели на окнах, пардон, иллюминаторах, занавески из кожзаменителя. Удобно очень — потянул и темно. Еще чуть потянул — и она сама обратно сворачивается. Но есть одна беда — «еще чуть потянул» чуть сильнее, чем следовало и назад она уже никогда не свернется. Это как с зубной пастой — выдавить просто, а обратно — никак.
Вот тогда-то в нашей каюте и прозвучали слова, вынесенные в эпиграф этого рассказа.
Дождавшись ночи, диверсанты в лице двух специалистов второго года службы, протиснулись сквозь иллюминатор и героически влезли в такую же каюту палубой выше. Там они сняли занавеску, а на ее место поставили нашу.
И весь остаток ночи мы спали жутко довольные.
А утром...
Утро началось с рева. С начальственного рева, продолжавшегося добрых полчаса и проникавшего даже сквозь палубу. Причем, эпицентр этого рева находился прямо у нас над головой и ничего хорошего не сулил.
Весь день продолжались наши сборы и начальственные разборки. Родная Дивизия, кстати, почему-то поддерживала «Вегу», а взоры нашего командования нет-нет, да и задерживались на сигнальщиках. То есть на нас.
Ну кто же мог знать, что прямо над нашей каютой расположен кабинет комбрига?
Мечты
— А знаешь, — сказал Быстов, — все больше хочется домой.
Лето было в самом разгаре, южное солнце не уставало доказывать, что жизнь прекрана, со стоящего рядом круизного лайнера доносился женский смех, и хотелось думать не о том, что впереди еще полгода службы, переход к месту постоянного базирования в Петропавловск, а...
Короче, я присел рядом, на поваленную за ненадобностью сигнальную мачту и раскрыл уши.
А Быстов, он вообще довольно интересный собеседник, пусть хотя бы тем, что умеет не только говорить, мечтательно закатил глаза.
— Да-а, — продолжил Быстов, обратив свой, полный тоски взгляд на Северную сторону. — Вот если бы мне торпеду...
Старший матрос Быстов личность заслуженная, легендарная, я бы сказал. Настолько, что если бы торпеды находились в моем распоряжении, я бы обязательно выделил ему... одну. Вот только зачем? Зачем Быстову торпеда? Я даже вперед чуть подался, интересно ведь, бугель вам на все рыло.
— И я бы на ней... домой, — завершил мысль Быстов, переводя взгляд на Константиновский равелин.
Родом Быстов из Читинской области. И «хутор» его находится где-то на Аргуни, которая не только приходится притоком Амуру, но и пограничной рекой Китаю.
— Вот только сиденье к ней приделать, — добавил Быстов после недолгого раздумья. — И руль. А я бы рулил.
— Точно, — поддержал его я. — И педали.
— Да! — Быстов даже подпрыгнул. Мачта, прижатая к переборке двумя креплениями, задрожала. — И педали. А я бы их крутил! — Он встал, и делая характерные движения ногами, обутыми во флотские полусапоги, показал как бы он добирался домой.
На Флоте принято мечтать. Хоть это и не поощряется командованием, но все равно принято. Мечтают старшие офицеры о присвоении очередного звания, мечтают младшие о переводе к новому месту службы, где нет таких мечтательных командиров и вообще военных. Мечтают мичмана — о выслуге и о том — где чего и кому куда...
А матросы мечтают об увольнении в запас, ибо, о чем же еще мечтать, если время твое рабочее измеряется не в рублях, а в сутках? И чем меньше этих суток остается до желанной цифры одна тысяча девяносто шесть, тем чаще взгляд обращается к небу, провожая улетающие от моря самолеты, тем тоскливей становится на душе, потому как к родному «железу» ты все-таки привык, а дома за эти три года... много чего происходило за три года. Без тебя, что характерно. И как чего-то светлого и страшного одновременно ждешь ты двадцать седьмого сентября — дня, когда Министр Обороны поставит, наконец, свою закорючку под текстом Приказа и служба твоя начнет отсчитывать дни в обратную сторону.
