Пьер Данинос - Записки майора Томпсона
— Ну что ж, это проще простого, — сказал мсье Данинос. — Я вас туда свожу.
Коренному парижанину признаться в том, что он никогда не был в катакомбах, стыдно. Но не знать даже, как к ним пройти, просто ужасно. Сославшись на то, что ему надо купить сигареты, мой друг и соавтор завернул за угол и, скрывшись из виду, бросился к полицейскому.
— Скажите, как пройти к катакомбам?
Полицейский порылся в памяти, ничего не мог вспомнить, наконец вынул справочник. Они пожали друг другу руки. Как француз французу.
* * *Что же касается гостеприимства в прямом смысле слова, поразмыслив хорошенько, я пришел к такому выводу: американцу легче получить приглашение в Букингэмский дворец, чем пообедать у Топенов. С первого дня приезда ему начинают твердить: «Вы непременно, непременно должны пообедать у нас. Да-да». Но проходят недели, случается что-то непредвиденное, заболевают дети, кухарка берет на неделю отпуск. В конце концов парижанин ведет иностранца, жаждущего местного колорита, в american grill room[51], где в отличие от ресторанов США меню написано не по-французски.
Конечно, я преувеличиваю… Well… Признаю, что, если вы проживете во Франции полгода, вас могут пригласить пообедать в несколько домов. В этом случае вас обязательно предупредят: «Чем бог послал». Это самое «чем бог послал», столь скудное в Англии, во Франции весьма обильно и изысканно. Здесь-то и зарыта собака: угощая вас «чем бог послал», французы устраивают такой пир, что становится понятным, почему все это, подобно импровизированной речи депутата палаты общин, должно быть подготовлено заранее. У нас хозяйке дома понадобились бы месяцы, чтобы приготовить всё это.
Местные жители могут выучить назубок гастрономический календарь. Я же никогда не мог и, уж наверное, не смогу усвоить его. Я понял это еще во время своего первого приезда в эту страну. Например, когда я приехал в Кастельнодари.
— Вы самую малость опоздали, майор, и теперь я не смогу угостить вас гусиной печеночкой, — сказал мне папаша Пикмоль… — Но я могу вам предложить прекрасное рагу из бобов с маринованным гусем. Вы мне скажете свое впечатление о нем. Прямо тает во рту!
— О yes, мистер Пайкмолз… великолепное рагу.
Вскоре я очутился в Пиренеях.
— Для диких голубей еще немного рановато, майор, — встретил меня мсье Кабриуль, — но, может быть, вы не откажетесь от филейной вырезки серны.
— О yes, мистер Кейбриулз, a little (маленький) кусочек вырезки, пожалуйста…
И повсюду, куда бы я ни приезжал, угощая меня неправдоподобно вкусными вещами, заставляли сожалеть о том, что я не могу отведать еще чего-то более вкусного. О чудесный край, столь непохожий на мою родную страну, где круглый год подают к столу одно и то же и где поэтому не приходится о чем-нибудь сожалеть и на что-либо надеяться.
Глава VIII
Мартина и Урсула
Однажды мне довелось испытать потрясение, которое, вероятно, можно сравнить лишь с содроганием земли при образовании горных складок или разрушении Геркулесовых Столпов. Это случилось в тот день, когда я услышал от Мартины:
— Как мне нравятся серебряные нити в твоих усах…
Мы шли тогда по набережной Сены; стояло солнечное мартовское утро, и бледно-голубое небо Иль-де-Франса в предчувствии весны несмело заигрывало с серыми камнями Академии. Мне показалось, что земля дрогнула, корсет викторианских условностей лопнул, и я definitely[52] провалился в сентиментальный мир латинян. Почтенного майора У.-М. Томпсона, кавалера орденов «За отличную службу», ордена «Звезда Индии» 3-й степени и ордена Британской империи 3-й степени, больше не существовало. Теперь я был просто мужем Мартины Нобле… «знаете, тот самый немыслимый англичанин, с седыми усами…».
Говорить с мужчиной о таких интимных деталях, как усы или родинка на щеке, по ту сторону Ла-Манша не принято. (Впрочем, в Англии не принято столько разных вещей, что неосведомленный турист, впервые вступивший на эту землю, мог бы подумать, что там не принято и любить.) Лишь после того, как я приехал во Францию и обосновался там, я смог наконец во всех подробностях изучить географию собственной персоны. Я имею в виду свой личный «атлас» — все эти мысы и долины, которые ничуть не интересовали Урсулу, но точное и ласковое описание которых составила Мартина. Никогда Урсула не стала бы разговаривать со мной на таком топографическом языке. Я прекрасно помню те слова, которые она сказала мне в подобной ситуации, поскольку сам я не решался заговорить:
— В конце концов… Мы с вами… Как вы думаете?..
Обычно после столь пылких объяснений англичане вступают в брак.
Так женился и я на Урсуле.
Откровенно говоря, нас не столько соединила взаимная любовь, сколько сблизила общая страсть к лошадям.
Я впервые заметил Урсулу (есть женщины, которых следовало бы только замечать) на «Хорс Шоу» в Дублине, когда она мчалась на своей Лейзи Леси. На этих труднейших в мире соревнованиях — скачках с препятствиями — она с таким безупречным мастерством выполняла программу, что привлекла к себе взоры даже самых неискушенных зрителей. А неповторимое искусство, с которым она брала барьер[53], было еще более удивительно. В своем охотничьем костюме — черном, плотно облегающем ее фигуру казакине, белых кожаных брюках и сапогах с ботфортами — она и впрямь выглядела очень импозантно. Воспользовавшись присуждением ей Золотого кубка, я подошел поздравить ее. Она заговорила со мной об Индии и об охоте на кабанов с пикой[54]. Разговор был коротким, но между нами возникло чувство взаимной симпатии, и, когда спустя несколько недель наступил сезон травли лисиц, мы встретились с ней в Кворн-мит[55] и нас, естественно, потянуло друг к другу. Стояли последние дни пышной осени, леса и долины Лестершира еще сверкали золотом и медью. Была ли в том повинна дивная красота природы или мы просто слишком увлеклись разговорами о лошадях? Но мы пустили лошадей шагом и отстали от охоты. Проезжая деревушку Рэтклиф, мы остановились в «Мальборо-Армз» и выпили по стаканчику благодатного виски, а затем еще по второму. После чего мы поскакали дальше через луга и холмы, с необычной легкостью преодолевая ручьи и изгороди, которые встречались нам на пути. Километрах в десяти от Бруксби, решив дать отдышаться лошадям и заодно отдохнуть самим, мы спешились на тенистом берегу реки Рик. Цокот копыт несущейся галопом лошади на мгновение прорезал царившую вокруг тишину, и мы увидели, как метрах в ста от нас по каменному мостику вихрем промчался отставший всадник, нам показалось, что это был молодой граф Гэртфорд. Спустя несколько секунд до нас донесся слабый звук охотничьего рожка и лай собак. Охота была уже далеко. Что и говорить, в этот день мы показали себя не слишком хорошими спортсменами. Вероятно, мы поняли, что препятствия Дублина и графства Лестер не единственные, которые мы могли бы преодолевать вместе. Мы уселись на берегу реки. Я не смог бы даже рассказать, как все произошло. Это случилось так внезапно и стихийно. В том, что мы бросились в объятия друг другу здесь, под сенью благородных дубов владений лорда Кэмроуза, в одинаковой степени были повинны любовь, охота и виски.
Почему многие женщины так меняются, стоит им только выйти замуж? Порыву страсти, решившему мою судьбу, больше не суждено было повториться. Честно говоря, все изменилось с той самой минуты, когда Урсула предстала передо мной в халате. Ведь меня в ней прежде всего привлекали величественная осанка, манера сидеть в седле, весь ее спортивный облик, все те качества, которые столь ценились на конных состязаниях и благодаря которым не так бросались в глаза отталкивающие черты ее лица: длинный нос, большие уши, сильно развитые челюсти. С Урсулой, видимо, произошло то же странное явление миметизма, что и с конюхами, которые днюют и ночуют возле лошадей и в конце концов начинают походить на своих питомцев. В Урсуле явно было что-то от лошади. Это сходство не так ощущалось, когда она бывала в охотничьем костюме. Но в домашней обстановке она предстала передо мной в своем истинном виде. Амазонка исчезла. Осталась лошадь.
* * *Первое время я всячески старался, чтобы Урсула как можно чаще облачалась в мой любимый наряд. Но не мог же я требовать, чтобы она спала в охотничьем костюме. Возможно, моя настойчивость удивляла ее. Но с того самого дня, как мы переступили с ней порог нашего жилища в Гемпшире, Урсула больше не садилась на лошадь (на это у нее были свои соображения, но о них мне стало известно позже). Она уже не откликалась, как прежде, на острое словцо и не позволяла себе легко и весело «джокировать»[56]. Вероятно, сознание того, что теперь она должна управлять домом и командовать слугами, сделало ее сразу более степенной и чопорной. Я не узнавал в ней свою старую добрую приятельницу по клубу, товарища по спортивным состязаниям. Теперь она превратилась в хозяйку дома, которая замечала каждую пылинку (и, не дай бог, следы на паркете), зато пропускала мимо ушей сочную шутку. Никогда раньше я не слышал, чтобы столько говорили о моих ногах.
