Наринэ Абгарян - Манюня пишет фантастичЫскЫй роман
Ба следила за нами с плохо скрываемым раздражением.
— Если вы будете дурачиться, то я больше не дам вам сладкого! — наконец не вытерпела она.
— Ба-а, — я мигом проглотила печенье, — не обижайся на нас, мы просто вкусничаем!
— Я вам дам вкусничать! — нахмурилась Ба. — Так ведь подавиться можно, вдруг печенье не в то горло попадет?
Манюня с Каринкой и ухом не повели, а я побледнела. Из-за специфического строения носоглотки я постоянно давилась едой или питьем, и тогда напуганная моим задыхающимся видом семья кидалась отбивать мне все, что находится выше почек.
— Вся в своего отца, — причитала мама, — и того хлебом не корми — дай только подавиться!
Папа давился даже чаще, чем я. Потому что ел очень быстро. Особенно часто он давился сырой морковкой, которую очень любил и поглощал в каких-то неподъемных для человеческого желудка количествах. Поэтому, как только папа приближался к холодильнику, мама тут же бросала клич:
— Дети, ваш отец снова собрался есть морковь!
Мы тут же слетались со всех концов квартиры и обступали отца.
— Идите отсюда, — ругался папа и быстро-быстро пожирал морковку, — все будет нормально, я не подав… кха-кха-кха… люсь… кха-кха-кха… уху-кха!
— Папа, откинь голову! — орали мы и колотили его по спине. — Вот тебе вода, отпей глоточек.
— Захрмар… кха-кха-кха, это вы во всем виноваты… кха-кха-кха… не дадут человеку нормально… кха-уху-кха… поесть!
Я отодвинула свою тарелку и встала из-за стола. Манька с Каринкой и не подумали следовать моему примеру. Они с блаженным видом перекатывали во рту сладкую жижу и мычали от удовольствия.
— Ммммм!
— Посмотрите на этих дегенераток! — прогрохотала Ба.
— Бааа, — ткнулась я ей в грудь мордочкой, — ну Ба-боч-ка, они не подавятся!
Ба засмеялась и поцеловала меня:
— Ну до чего ты ласковая, Нариночка, совсем как теленок!
— А я? — мигом проглотила печенье Манька. — Я что, не ласковая? Я тоже как теленочек, скажи, Ба.
— Теленочек, не волнуйся, — чмокнула внучку Ба и уставилась на Каринку: — Ну что, Чингисхан, так и будешь упрямиться?
За особую склонность к разрушительной деятельности Ба назвала Каринку Чингисханом. Каринка гордилась своим прозвищем и использовала его как зубодробительный аргумент.
— Знаешь, как меня люди называют? — наскакивала она на очередного шкодливого мальчика: — Чингисхан! Хочешь в глаз?
Мальчика и след простывал.
Вот и сейчас Каринка расплылась в довольной улыбке и проглотила печенье.
— Ба, ты меня так почаще называй.
— Если я стану тебя еще чаще так называть, то ничего, кроме слова «Чингисхан», произносить не буду, — хмыкнула Ба и убрала со стола вазочку с печеньем.
Потом вернулся дядя Миша, и мы побежали смотреть, как он паркует Васю. Или как Вася дает себя парковать.
— Быр-быр кха-кха, — возмущался Вася.
Дядя Миша остервенело шуровал рычагами, крутил баранкой и громко ругался. Вася угрюмо выкидывал коленца — шерудел дворниками и буксовал почем зря. Наконец дядя Миша таки припарковался, вылез из машины и в сердцах хлопнул дверцей.
— Мать твою за ногу, — проорал, — ну что ты за чучело такое? Сдам в металлолом!
— Напугал, — хмыкнул про себя Вася и победно забулькал маслом.
— Нет, ну ты представляешь, — жаловался дядя Миша, щедро поливая вкуснючие пельмени схтор-мацуном[9] — поехали в Дилижан, так Вася снова на полдороге заглох! Провалялись несколько часов под его брюхом, кое-как завели и вернулись обратно.
— На симпозиум не попали? — замерла с ножом в руках Ба.
— Нет!
— Миша, ну сколько тебе говорить: надо машину продавать?
— А кто ее купит? — развел руками дядя Миша. — Кому она нужна? Да и я к ней привык, — добавил он после минутного молчания.
Ба обернулась и смерила сына долгим взглядом.
— И-их, весь в своего отца! Ни амбиций, ни боевитости. Где бы ты был, если бы не я? Кочегаром бы работал. Или плотником. Или монтажником, во! — вспомнила она знаменитую на всю страну песню из фильма «Высота».
— Мам, ну не начинай опять, — рассердился дядя Миша, — можно подумать, отец не приложил никаких усилий для моего воспитания.
— Приложил. Усилиями это, конечно, не назвать, но не будем о грустном, — парировала Ба.
Мы с Манькой и Каринкой украдкой заглядывали на кухню. Дядя Миша периодически оборачивался к нашим торчащим из-за дверного косяка выпученным глазам и строил смешные гримасы.
— Хихихи, — с готовностью откликались мы.
— Ну что, девочки, будем в подкидного дурака играть?
— Будем, — запрыгали мы.
— На щелбаны?
— Нет, на желания!
— Ладно, на желания так на желания.
А потом мы допоздна играли в подкидного дурака, и я, как самый везучий игрок, выполняла разные желания, как-то: ползала под столом и громко кукарекала, спускалась задом наперед на полусогнутых по лестнице, ведущей на второй этаж, делала мостик и прыгала на одной ноге, а потом, когда попыталась сесть на шпагат, порвала брюки. Ба сначала отругала всех, потом села штопать мои штаны. А я щеголяла по дому в ее оранжевых панталонах, которые она подвязала у меня на пузе цветастым поясом от своего халата.
* * *— Дети, просыпайтесь, зима наступила! — разбудила нас с утра Ба.
Мы выскочили из-под одеял и кинулись к окну. Двор завалило кипенно-белыми сугробами. Словно кто-то распорол над городом большую пуховую перину и засыпал дома и дороги воздушными белыми перьями.
— Ура! — закричали мы. — Зима наступила! Будем лепить снеговика! Будем играть в снежки!!!
За считанные минуты мы навели порядок в комнате, умылись, а потом притопали на кухню и безропотно съели геркулес и запили его сладким чаем с бутербродом.
Ба нарадоваться на нас не могла.
— Ну надо же, — приговаривала она, — чтобы дети стали как люди, нужно, чтобы просто наступила зима!
Потом мы радостно натянули варежки и шапки и выбежали во двор.
Наступила самая настоящая южная зима — кругом раскинулись высокие и рыхлые сугробы, машины недовольно фырчат и буксуют, скользя летними шинами по размокшей колее, с серого неба косо валят большущие, величиной с бабочку-капустницу, снежинки.
— Ураааа! — заорали мы. — Ураааа!
— Нельзя терять ни минуты, а то к вечеру небось снег уже растает. Прямо сразу начинаем веселиться! — скомандовала Манька.
Два раза повторять ей не пришлось. Мы с Каринкой дружно повалили ее в сугроб и закидали снегом так, что наружу торчала только голова.
— Я самый большой червяк на свете, — довольно запела Манька. Щечки ее зарумянились, глаза блестели, как две звездочки.
Но тут из дома выбежала Ба, вытащила Маню за шиворот и хорошенечко отряхнула.
— Ты же можешь заболеть!
— Ба, у меня же непромокаемый комбинезон, — ныла Манька, — что со мной может случиться?
— Так под снегом же холодно! Простыть можно.
— Ничего не холодно, ты же сама рассказывала, что в джунглях люди закапываются в снег, чтобы от холода спастись.
— Во-первых, не в джунглях, а в тундре, а во-вторых, если я еще раз увижу такое безобразие, то собственноручно закопаю вас в снег, ясно? Всех одним пучком. И грейтесь там до весны!
— Ба, а можно тогда в тебя хотя бы снежком кинуть? — спросила Каринка и, не дожидаясь ответа, запустила в Ба снежком.
Ба отвесила сестре подзатыльник.
— А можно тебе подзатыльник отвесить? — спросила она.
— Га-га-гаааа, — загоготали мы, — Каринке достался подзатыльник!
Ба огрела и нас.
— А это вам, чтобы обидно не было. Я сейчас к соседке тете Вале на часик зайду, а потом вернусь обратно. Буду из окна за вами наблюдать. Вы же знаете, что из Валиных окон наш двор хорошо просматривается?
— Знаем, — хором ответили мы.
— Вот и попробуйте вести себя плохо. Ясно?
— Ясно!
— Или, может, мне вас домой отправить?
— Не надо, — испугались мы.
— Буду через шестьдесят минут! Хоть одна выходка, и вам несдобровать. Понятно?
— Поняяяятно!
Ба смерила каждую из нас долгим недоверчивым взглядом, потом кивнула.
— Я вас предупредила, вы меня услышали!
Как только она вышла за калитку, мы тут же принялись остервенело кидаться друг в дружку снежками.
— Я все вижу! — пророкотала Ба из-за Тетивалиного забора.
— А мы чего, мы ничего!
— Смотрите у меня!
— Давайте лепить снеговика, а то она нам нормально поиграть не даст, — вздохнула Манька.
— А давайте лучше к нам во двор пойдем, — сказала Каринка, — можно вдоволь поваляться в снегу, опять же Маринка из тридцать восьмой жаловалась, что ей Гарик прохода не дает. Надо его проучить.
— Де-ти! — выглянула из Тетивалиного окна Ба. — Я вас вижу!
