Валерий Попов - В городе Ю.: Повести и рассказы
Я вдруг остановился, почувствовав, что меня душат слезы. Все! Троянской войны не будет! И Троянской козы не будет! Дай Бог им счастья!
Я резко повернул и пошел по заляпанным шпалам в обратную сторону.
Капсула у Маркса на губе уже погрузилась в ночную тьму.
Представляю, какая холодрыга начнется там!
Ничего! Выручим! С вами дядька Черномор!
Я пошел к станции. Только первый путь еще сиял бензиновым отливом, а второй путь, и третий, и четвертый, и пятый заржавели уже. Огромные буквы «СЛАВА ТРУДУ» на склоне горы почти полностью ежевикой заросли!
Власть п е р е д е р ж а щ и е, власть н е д е р ж а щ и е… Ромка говорит: зато такие времена! Ну, какие особенные уж времена? Времена, как всегда: «Иван Грозный уже убил своего сына, Петр Первый еще только допрашивает…» Как всегда!
О! Вон из товарного вагона свесила ноги прекрасная поселянка. Это тебе будет не коза! За ней во тьме вагона навалены прозрачные мешки с чем-то белым… Наркотик? Это бывает тут.
— Что там у тебя? — подошел строго.
— Та то селитра ж! — запела.— В Армению ее везла, так год уже жду, пока дорогу откроют!
— Для пороха, что ли, селитра?
— Та ж нет! Траву ею хорошо удобрить… или под яблоню положить!
Тебя саму хорошо под яблоню положить!
На первый путь, заскрипев, прибыл эшелон, со ступенек стали прыгать ребята в погонах МВД.
Прибыли все-таки?
Ребята! Не Москва ж за нами! Сколько ж можно? Снова операция «Уголек»?
Хватит! Брошу все, перееду за тоннель, в санаторий ЦК. Открою там кооператив «Трон Генсека», богачей на него буду сажать за большие деньги! Там, правда, какие-то угрюки захватили все хозяйство, но ничего, мы с моими соколятами быстро разберемся!
С волками жить — по-волчьи выть!
О! Оказалось, это ребята зечек привезли, выпускают из вагонов! На праздник Вакха, как каждый год, но в этот раз без нас… почему-то. Кстати — почему?
Любуюсь: отличные девахи! Не то что у нас в молодости были — коренастые, разрисованные, с фиксами!
Эти красавицы — как на подбор! Все выступает! А глазищами так и стригут! Ждут, что их тут «соколы» крепко встретят, как каждый год было.
Но в этом году не будет!
…А собственно, почему?..
Традиции не стоит разрушать!
Помню, каждый год в это время на общем совещании Зысь мне говорил: «Если твои соколы этих курочек не потопчут — наутро не расшевелить их будет, квелые будут, еле-еле бродить!»
Ну, помогали ему,— и те летали наутро! Праздник винограда… а значит, и вина! И это кончилось?
Почему?! Козоводство важнее? И виноделие важно!
За рельсами сажают их на корточки, руки на затылке… Но глазищами они так и стригут! Смотришь на них, и кажется, что наша жизнь действительно лучше становится, не то что прежде! Раньше таких красавиц не было… по крайней мере — в тюрьме. Лучше жизнь становится?
…Запоздалый, впрочем, оптимизм!
Вдруг я заметил, что одна из них, зыркая глазищами и не поднимаясь с корточек, медленно-медленно ногами перебирает и — уплывает! Спряталась за водокачку!
Ого!.. В мои обязанности это не входит… но!
И тут как раз электричка нагрянула, пропускает их еще тоннель — напоследок.
Всюду вокруг уже война кипит, кровь льется, а электрички ходят! И тут вдруг гром вдарил, ливень хлынул, и моя (моя?) молнией метнулась в электричку!
Та-ак… Не моя это обязанность… но… Не успел опомниться, как сам непонятно зачем в электричке оказался, за две скамейки от нее! Она, ясное дело, увидела меня спиной, напряглась, но осталась неподвижной… Куда бежать?
Электричка тронулась. Прогрохотала через темный тоннель.
Все ясно… Прощай, Гульсары!
Вынырнули на свет, и я зажмурился: не столько от света, сколько от счастья — она сидела там же, абсолютно неподвижно!
Видно, попала не в п о л е с т р а х а, а в п о л е с т р а с т и, что я излучал… а кто уж тут уйдет?
Я не успел разглядеть ее там, во тьме, не видел и сейчас, но зато как ее чувствовал! Видал лишь ухо (другое завешано волосами) и кончик ее ботинка, но по положению носка ботинка представлял ее всю… абсолютно точно… нога закинута на ногу… в сладком предвкушении свободы… или чего?
И это сладкое оцепенение длилось; убегать ей нельзя было, но хотя бы пошевелиться?.. Нельзя! Я и она вдруг почувствовали, что порой движение на миллиметр гораздо слаще иных размашистых движений. Может, впервые с ней это почувствовали, но главное — вместе! Я вдруг увидел, что ее ухо все более наливается алым!
Как чувствует!
Я сидел, наливаясь блаженством,— сейчас выльется, толчками!
Тебя, что ли, долго держали в заключении? Или ее?
Обоих! Сто лет не видел ее! Несколько жизней пропустил!
Окончательные свои содрогания удерживал лишь мыслью: возьми себя в руки! Подойди! Никогда же такой бабы, чтобы так чувствовала, не встречал! И не встретишь боле!
Встань! Пошевелись немножко! Давай! Я встал… вернее, душа встала, а сам же оставался сидеть, закинув ногу на ногу… Сейчас!
Вместо меня завибрировала вдруг электричка… Станция! Она с усилием поднялась и, не оборачиваясь — обернуться, это я чувствовал, выше ее сил — ме-е-едле-енно стала уходить по проходу. А я сидел!
И она исчезла! Все! Заскрипев, электричка тронулась. И ее профиль проплыл в окне. О! Точно такая, как я мечтал и представлял!
Дубина!
Она вдруг повернулась — и показала язык! Я просто был ослеплен этим блеском!
Идиот! Я метнулся в тамбур. Электричка уже разогналась. Я прыгнул. На лету оглянулся. Увидел ее ласковые глаза и вдруг — ужас в них. Повернулся! Прямо на меня летела бетонная крестовина!
Отлично!
Как холодно в высоте!.. Ну, где тут моя капсула? Все уже спят?
— Полундря-я-я-я! — заорал я, появляясь в кубрике. Хлопцы очумело вскакивали — и у каждого в трусах явно намечался «утренний фактор»! Это оружие нам и понадобится. Правильно приняли сигнал! По лестнице из меркурина — она же антенна — я побежал в блок управления.
— Это ты? — крикнул, следуя за мной, Ваня Нечитайло, и слезы хлынули из моих уже несуществующих глаз!
Тронулись!
Ну что же… мне вверх, а вам, пока живы, вниз!
Мягкий всеобнимающий свет. Тихое сипенье флейты.
Здорово, батя!
Как печален вид с высоты!
Лунные южные холмы.
Черные северные болота.
…Хочу в последний раз увидеть ее!
Земля стала укрупняться… темные разливы в мертвых деревьях. Сонькина Губа! А вот и наша избушка. Резко спикировал. Пролетел по всем нашим комнатам… Нелли нигде нет!
А-а-а! В сарае, наверно, как всегда? Полетел туда — она как раз вышла наружу… и покачнулась, ухватилась за ручку… Опять?!
Хорошо, значит, живем? Сараи посещаем?
Она вдруг присела на корточки, подняв лицо кверху… но не видя меня.
Я напрягся всей душою. Но что такое душа? Лишь сгусток информации. Единственное, что я мог, завибрировав,— это электризовать капли в туманном небе, они стали слипаться, укрупняться и, став тяжелыми, летели вниз. Не открывая глаз, она ловила их ртом, размазывала языком по губам — снова была со мной. Золотой дождь!
Потом вдруг застонала:
— Ну скорее… змей!
Обратно я летел в полной тьме. И наконец — запахи я чувствую! — почувствовал море! Так… Но хотелось бы сориентироваться точнее. О! Вроде та длинная палка, чернеющая в темноте,— труба кочегарки Дачи Генсека. Точно! Зуб даю, золотой!
…Впрочем, как всегда, горячишься. Расшвырялся зубами!.. Тела не имеешь — не то что зубов!
И тут как раз «встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос»!
И осветила виноградный склон!
Вот они, мои соколики: тесно сплетясь с вакханками, спали в виноградных разгородках. Я летел на бреющем, разглядывая их… Ваня Нечитайло, Петя Скобцев, Дима Орлов, Маракулин, Панков, Зинченко. Праздник Вакха удался: гроздья винограда лежат у них на устах и на других местах. О, и кое-кто из «партизан» примазался! Молодцы!
Меня только тут нету!.. Много захотел.
Зато передал свою программу, последнее желание, последнюю команду — и она выполнена!
Ну я — прям как рядовой Пермитин, который, умирая, сжал зубами разорванный провод и передал сигнал!
Маркс строго хмурится с высоты, а где ж та «железная таблетка», что на губе у него раньше была?
Где, где! Смотреть надо лучше! У тебя на бороде!
А кто это там бодрствует, торопится в отдалении? О-о, мистер Карпентер!
— Не видать ли наших козз?
— Оф козз!
Евангелие от Маркела
Очнулся, как от толчка, в белой палате, испуганно огляделся. Кто-то стонал неподалеку, весь утыканный трубками.
О Господи!
Геныч!
Ничего страшней нельзя было увидеть!
А кто же тогда — я?
Снова — вне?
