Симон Кармиггелт - Несколько бесполезных соображений
Еще бы, ведь это хрупкий мыльный пузырь. Давайте-ка в августе, собираясь за границу, отправимся туда тихонько, ведь нужно совсем немного, чтобы сквозь блестящую целлофановую оболочку «добродушного национального характера» разглядеть и полицейского агента, и обывателя, и афериста, и бесправного, и скрягу, и жулика. Сколько же их на белом свете, до ужаса однотипных, попирают ногами восторженное сердце отпускника!
«Тhe rеst is silence»,[18] - говорит Гамлет. Он тут хотя и ни при чем, но, по-моему, вполне уместно закончить рассказ его словами.
Дети
Каждый раз, когда я прихожу в гости к Адри Зюлтвауверу, мне становится стыдно, потому что он все делает лучше меня. Уже наблюдая за тем, как он относится к жене, я чувствую теснение в груди, ибо он прямо-таки осыпает ее знаками внимания и буквально ничто в его тактичном поведении не походит на ту неодолимую лень, которая овладевает мною, стоит только моей спине коснуться мягкого плюша отцовского кресла. В эту минуту моя любовь к жене напоминает любовь Обломова — я бы с радостью кинулся ради жены в пропасть, но бежать за фунтом соли мне неохота, вот почему я старательно пропускаю мимо ушей ее просьбы, тогда как Адри по собственной воле оглашает воздух возгласами вроде «Давай я сделаю!» или «Посиди, Мин, я сам схожу». И он снует по квартире не с тупой покорностью человека, знающего, что в браке все зависит от соотношения «давать» и «брать», а с радостным лицом поклонника Протестантского радиовещания, чьи позывные всякий раз побуждают меня навострить уши.
А видели бы вы, как он обращается со своими детьми! У него их двое — девочка лет около пяти и девятилетний мальчуган, — два этаких микрокосмика, непрерывно извергающих целый фейерверк каверзных вопросов, какими и мое собственное потомство ставит меня в тупик. Но Адри и во время таких бурь незыблем, как скала. Он, точно орел, занимает неприступную позицию, которую своими руками воздвиг из трудов по педагогике и детской психологии. Их можно увидеть в его шкафу: «Трудный ребенок» или «Молодежь наступает» — сплошь солидные трактаты, а главное, он их все прочитал, заложил страницы полосками бумаги, а некоторые фразы подчеркнул четырехцветной ручкой, которая, когда он читает, всегда висит у него сбоку, как меч.
— Сегодня у меня с Аннеке был очень милый разговор, — сказал он вчера вечером и, задушевно улыбаясь, взглянул на меня поверх очков. — Жаль, тебя при этом не было.
— Адри, — крикнула Мин из кухни, — ты не вынесешь мусор?
— Сию минуту, иду!
И он бросился выполнять ее поручение с такой готовностью, словно его послали за выпивкой, и, весело насвистывая, потащил ведро к выходу.
Снова усевшись в кресло, он повторил:
— Сейчас я тебе все расскажу. Перед сном Аннеке прибежала ко мне с куклой и спросила: «Папуля, а как появляются на свет дети?» Ничего себе вопросик! А ведь ей нет еще и пяти. Но я к этому был подготовлен, ты знаешь.
— Еще бы, — сказал я, скосив взгляд на книги.
— Так вот, — продолжал Зюлтваувер, — я сел против нее и ровным, спокойным тоном рассказал про цветы. Ну там про цветочную пыльцу, про тычинки. И про пчелок, что — жу-жу-жу — перелетают с цветка на цветок… Ах, дружище, до чего трогательно было видеть, с каким самозабвением она слушала мой деликатный рассказик. «Теперь ты понимаешь, Аннеке, — сказал я ей, — что так бывает и у людей». — «Да, папуля». И она, вполне удовлетворенная, легла спать.
— Замечательно, — сказал я. А про себя подумал, что не мешало бы эту пластинку проиграть дома. Дети в последнее время частенько задают коварные вопросы о подобных вещах, а чистая правда о них все-таки изобилует деталями, которые еще годик-другой не следовало бы афишировать, ведь я хоть и достаточно просвещен, чтобы не верить в аиста и в капусту, но тем не менее не стану совать брошюры Кинзи[19] на полку с детскими книжками. А что касается цветов… впрочем, пчелки-то…
— Слушай, Аннеке плачет!
Встревоженная Мин вошла в комнату.
— Я сейчас же пойду к ней. — По тону чувствовалось, что Адри уже все понял и знает, где собака зарыта. — Пойдем со мной, приятель, это отвлечет ее от грустных мыслишек.
В кроватке мы увидели на подушке зареванное личико, но девочка не сразу открыла нам причину слез.
— Успокойся, деточка, скажи нам, почему ты плачешь? — уговаривал ее Зюлтваувер. И наконец последовало признание:
— Ох, папочка… У меня же нет тычинок.
Вот это да!
Поздно вечером, катаясь на новых роликах по Лейдсестраат, я наткнулся на Виллебранда, который как вкопанный стоял перед магазином Де Грёйтера.
— Что-нибудь случилось? — полюбопытствовал я, потому что вид у него был крайне озабоченный.
— Да вот, занял очередь, — ответил он, — утром буду первым.
— За чем очередь-то? — спросил я.
— Да за комбижиром, — спокойно объяснил он. — Прошлый раз он кончился прямо перед моим носом. Но уж теперь я буду умнее.
— Слушай, Виллебранд, — начал я самым что ни на есть ласковым тоном больничной сиделки. — На твоем месте я бы сейчас пошел домой и лег спать. Какой комбижир, что ты? Война-то давно кончилась! Теперь, если верить радиопередачам, у нас мирное время.
— Тогда зачем же я здесь стою? — изумленно спросил он.
— Понятия не имею, — сказал я. — Вспомни-ка, что ты делал в начале вечера.
— Сперва в кино ходил, — припомнил он, — потом поел. А потом лег в постель…
— В постель?..
— Теперь мне все ясно! — воскликнул он с облегчением. — То, что я здесь стою, мне просто снится. Ну-ка, встряхни меня хорошенько.
Чего не сделаешь для друга! Я схватил его за плечи и что есть сил встряхнул.
— Ой-ой, ты что это?! — испуганно вскрикнул он и с опаской посмотрел на меня.
— Ну, вот ты и проснулся, — радостно сказал я.
— И я тоже, — раздался чей-то ехидный голос. Это была мефрау Виллебранд, лежавшая под одеялом рядом с мужем. К своему удивлению, я обнаружил, что сижу в зимнем пальто на краю супружеской кровати, а моя рука все еще покоится на голубом пижамном плече Виллебранда.
— Ты как сюда попал? — зевая, спросил он и окинул меня критическим взглядом.
— Да я увидел тебя на Лейдсестраат, — сказал я. — Ты занял очередь за комбижиром.
— Что за бред! — воскликнул он. — Война ведь давно кончилась.
— Вот это самое я тебе и сказал, — ответил я, — а ты попросил тебя разбудить.
Виллебранд с женой обменялись многозначительным взглядом.
— Может, пойдешь домой… — предложил он.
— Ну знаешь, — обиделся я, — мне ведь только хотелось помочь тебе, и все. Я вышел из комнаты. Когда я открывал наружную дверь, Виллебранд неуверенно бросил мне вдогонку:
— Во всяком случае, большое тебе спасибо.
Дома меня ожидало еще одно потрясение: войдя в спальню, я увидел себя в постели рядом с женой. Читатель может себе представить, какой у меня был вид, когда я разбудил самого себя. Думается, только жена считала, что все не так уж плохо.
— Только бы вы оба, — сказала она, — не торчали целыми днями дома, ведь нет ничего хуже, когда муж все время мозолит жене глаза, да при этом еще и бездельничает.
И мы уговорились, что отныне будем работать по очереди, через день. Сегодня рассказ пишу я, а завтра я. Этот рассказ мой. Заметно?
Будний день
Я спускался в переполненном лифте одного из правительственных зданий в Гааге, и лифт застрял между пятым и четвертым этажом. Произошла серьезная поломка, и лифтер, закусив губу, принялся за ремонт.
— Вот так влипли! — сказал бледный, добродушный с виду мужчина, стоявший вместе с женой возле меня.
— Что верно, то верно, — отозвался я.
Жена его между тем напряженно меня разглядывала. И наконец воскликнула:
— Вот теперь, когда вы заговорили, я вас узнала.
Я посмотрел на ее круглое сияющее лицо.
— Анни, — торжествующе представилась она.
— Анни… — смущенно повторил я. За те двадцать лет, что мы не виделись, она стала втрое толще.
А она сказала:
— Как ты располнел! — И, повернувшись к мужу, добавила не без кокетства: — Это мой первый жених, ты о нем знаешь.
Супруг приосанился.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Раз такое дело, давайте наконец познакомимся!
Мы, смеясь, пожали друг другу горячие руки, потому что в застрявшем лифте становилось душно.
— Он, бывало, всегда встречал меня у дверей конторы, — сказала Анни. — Стихи мне писал. И вообще здорово за мной приударял.
— Еще бы, — сказал я.
Муж непонятно почему одобрительно кивнул головой.
— Да, она мне все это рассказывала, — самодовольно заметил он. — Вы ведь и кольцами обменялись, разве нет?
— Лифтер! — окликнул стоявший в углу старик. — Тут девушке стало дурно.
