Йозеф Лада - Картинки похождений бравого солдата Швейка
Утром, проснувшись на своей койке в ротной канцелярии, каптенармус Ванек первым делом спросил Швейка, не наболтал ли он вчера вечером чего лишнего. «В общем-то не очень. Разве только, что не совсем связно… — ответил Швейк. — Что-то вы все время толковали, что подразделение не есть подразделение, а то, что не есть подразделение, есть подразделение. Тут я вспомнил про одного фонарщика по фамилии Затка. У него между зажиганием фонарей и их гашением всегда оставалось много свободного времени. Так вот он говаривал, что у костей, в которые играют, есть грани, а потому они граненые. Я это слышал собственными глазами, когда один пьяный полицейский заместо в участок по ошибке привел меня на газовую станцию».
«Не-не, это вообще до добра не доводит, когда человек начинает философствовать, — продолжал Швейк. — Помню, много лет назад соберет нас, бывало, майор Блюгер раз в месяц и давай с нами философию разводить. И вот однажды он нас спрашивает, что мы чувствуем, когда опаздываем в казармы. А я, значит, возьми да скажи: «Осмелюсь доложить, господин майор, я, когда опаздываю, какое-то внутреннее беспокойство чувствую, страх и угрызения совести. Зато когда приходишь в казармы вовремя, то завсегда испытываешь блаженный покой, прямо какое-то внутреннее удовлетворение из тебя прет!» А майор давай орать: «Из тебя, так тебя растак, разве что только мерзкий дух прет!» И приказал меня наказать — на часок за руки подвесить!»
«Или был у нас еще лейтенант Моц. «Вы, говорит, — рекруты желторотые — чтоб вам провалиться! Вы должны отвечать точно и ясно, шпарить без запинки!» И спросил новобранца Пеха, откуда он родом. А тот возьми да и ответь: «Нижний Боусов, Unter Bautzen, 267 дворов, 1936 жителей чешской национальности, округ Ичин, уезд Соботка, школа, почта, телеграф, сахарный завод, мельница с лесопилкой и шесть ярмарок в году». Тут лейтенант к нему как подскочит и давай отвешивать одну за другой по морде! А сам приговаривает: «Вот тебе одна ярмарка, вот вторая, третья, четвертая, пятая, шестая!» С тех пор Пех был самым никудышным солдатом».
Зазвонил телефон. «Швейк, — раздался в трубке голос надпоручика Лукаша, — что слышно с консервами?» — «Так что их нету, господин обер-лейтенант!» — «Что нового?» — «Телефонограмма, господин обер-лейтенант. Я это записал: «Примите телефонограмму! Кто у телефона? Записал? Читай… или что-то в этом роде…» — «Черт бы вас побрал, Швейк! Дайте отбой!» Каптенармус Ванек, наливая себе рому из бутылки с надписью «Чернила», спросил: «А вы, Швейк, с господином обер-лейтеиантом, видно, в очень хороших отношениях?» — «Нас с ним водой не разольешь!» — ответил Швейк.
«До чего некоторые бывают обидчивые, прямо-таки ужас! — продолжал Швейк. — Еду я раз на трамвае из Высочан в центр, а в Либне в вагон садится один малый, пан Новотный. Я, конечно, подхожу к нему н говорю, что я тоже из Стражова и что в Стражове было двое Новотных: Тонда и Иозеф. Что он, видать по всему, Иозеф, тот, который подбил из ружьишка свою жену, когда она его корила за пьянство. А он возьми да и замахнись на меня! Я, само собой, увернулся, и он разбил большое стекло перед вагоновожатым. В полицейском комиссариате оказалось, что звали его вовсе не Новотный, а Доубрава, был он из Монтгомери в Америке и приехал навестить родственников».
Между тем в полковой канцелярии полковник Шредер на офицерском совещании излагал свои соображения относительно событий на позициях. На столе была разложена карта, но весь театр военных действий изгадил ночью кот, которого держали полковые писаря. Полковник был чрезвычайно близорук и офицеры с интересом ожидали, что произойдет. «Оттуда, господа, в Сокаль на Буг!» — пророчески изрек полковник Шредер и погрузил указательный палец в одну из кучек. «Что это такое, господа?» — «Wahrscheinlich Katzendreck. По всей вероятности кошачье г…, господин полковник», — вежливо ответил за всех батальонный командир капитан Сагнер. Полковник ринулся в соседнюю канцелярию, откуда послышались громовые раскаты ужасных угроз.
Наконец всех напихали и вагоны, и воинский эшелон повез их в Галицию. В одном из вагонов сидели Швейк и каптенармус Ванек и играли в карты — в «марьяж». Швейк при этом рассуждал о приказах, которые им были зачитаны перед посадкой на поезд. Приказы касались 28-го полка, перешедшего под звуки собственного оркестра к русским. «Все-таки удивительно, что нам их зачитали только теперь, хотя государь император подписал свой приказ еще 17 апреля… Будь я на его месте, я бы так плевать на себя не позволил. Ежели я издаю приказ 17-го, так хоть в лепешку расшибись, а семнадцатого его зачитай!..»
В другом конце вагона сидел денщик надпоручика Лукаша Балоун и, объятый ужасом, объяснял, как он в толчее при посадке потерял своего обер-лейтенанта; телефонист Ходоунский его стращал, что за такой проступок он как дважды два получит пулю в лоб. «Раз это уже чуть надо мной не стряслось на маневрах у Вотиц, — причитал Балоун. — Шли мы не евши и не пивши, а когда к нам приехал батальонный адъютант, я не выдержал и крикнул: «Дайте нам хлеба и воды!» Он тогда сказал, что упечет меня в тюрьму, но тут мне здорово подвезло: на обратном пути, когда он ехал на меня доносить, лошадь подхватила и понесла, он слетел и, слава тебе господи, свернул себе шею!»
Потом они потолковали о том, что было бы совсем неплохо, если бы их где-нибудь встретили хорошим обедом. И Ходоунский, раз уж речь зашла о еде, принялся рассказывать: «То ли дело, когда мы в начале войны катили в Сербию! Тогда мы на каждой станции просто обжирались! С гусиных ножек мы срезали только самые лучшие кусочки. В Осеке в Хорватии какие-то ветераны притащили к нам в вагон большущий котел печеных зайцев; так мы их просто опрокинули им на голову. А капрал Матейка из нашего вагона так пережрался, что нам пришлось положить ему на брюхо доску и прыгать по ней, как уминают капусту. Только после этого ему полегчало!
Когда мы проезжали через Венгрию, в наш вагон на каждой станции забрасывали жареных курей. Из них мы уже ели одни мозги. В Капошваре мадьяры кидали в вагоны жареных свиней целыми тушами и одного моего приятеля так долбанули жареной свиной головой по башке, что потом он гонялся с ремнем за этим добродетелем по всем путям. Зато в Боснии нам уже даже воды не давали. А водки у нас было — сколько душе угодно, вино лилось рекой. Мы уже все опухли, я даже трефового туза различить не мог. И вдруг команда вылезать!
Какой-то капрал закричал, чтобы солдаты запели „Сербы должны видеть, что австрийцы победят!“ Но кто-то вкатил ему такого пинка под зад, что он перекувыркнулся через рельсы. А тут еще начала рваться шрапнель. Обер-лейтенант Мацек приказал заряжать винтовки, но к нему подошел дежурный и доложил, что боеприпасов у нас с собой нет, что патроны нам выдадут перед самыми позициями. Над нами появился аэроплан, унтера заорали «В укрытие!» Потом оказалось, что аэроплан был свой, но наша артиллерия по ошибке его сбила. Ну, а мы выбирались оттуда на четвереньках…»
Под мерную речь телеграфиста и перестукивание колес Балоун задремал. Тогда Ходоунский подошел к картежникам. «Тот Ходоунский, что держит частное сыскное бюро, он вам, случайно, родственником не приходится? — спросил Швейк. — А то я несколько лет назад служил в армии с одним частным сыщиком, неким Штендлером. У него была голова — ну, что твоя еловая шишка! Наш фельдфебель еще всегда говаривал, что много таких шишечных голов за двенадцать лет службы в армии видел, но такая шишка ему даже во сне не снилась. Иногда, бывало, на марше пошлет его на пятьсот шагов вперед, а потом командует: «Направление — на шишку!»
В штабном вагоне капитан Сагнер излагал новый порядок шифровки донесений по книге «Грехи отцов», которая была роздана всем офицерам перед отправкой. «Итак, если будет передан приказ: „На высоте 228“, — объяснял капитан, — откроем страницу 161 и найдем на противоположной странице слово „вещь“». Все молча уткнулись в книгу и только кадет Биглер неожиданно отрапортовал: «Осмелюсь доложить, господин капитан, это не сходится!» Приложив немалые усилия, удалось выяснить, что роман состоит из двух частей. У капитана Сагнера был первый том, тогда как у офицеров — второй. Поэтому батальонный командир и его слушатели никак не могли между собой договориться.
В продолжение всего совещания надпоручик Лукаш испытывал зловещие предчувствия. Поэтому он первым бросился из вагона, чтобы отыскать Швейка. «Швейк, как тогда было дело с книжками?» — «Я их отнес в батальон, господин обер-лейтенант. Вообще-то эта книжка в двух томах. Когда мне сказали, чтобы я роздал второй, я подумал, что они все там, видать, вдрызг накачались, потому как книжку надо читать сначала, а не с конца. Я еще у вас, господин обер-лейтенант, по телефону спрашивал, не читают ли теперь книжки задом наперед, а вы мне изволили сказать, что я пьяная скотина!» Надпоручик Лукаш побледнел и схватился за подножку паровоза.
