Аркадий Аверченко - Функельман и сын
Обзор книги Аркадий Аверченко - Функельман и сын
Аркадий Аверченко
Функельман и сын
Рассказ матери.
Я еще с прошлого года стала замечать, что мой мальчик ходит бледный, задумчивый. А когда еврейский мальчик начинает задумываться — это уже плохо. Что вы думаете, мне обыск нужен, что ли или что?
— Мотя, — говорю я ему, — Мотя, мальчик мой! Чего тебе так каламитно?
Так он поднимет на меня свои глазки и скажет:
— Что значить — каламитно! Ничего мне не каламитно.
— Мотя! Чего ты крутишь? Ведь я же вижу…
— Ой, — говорит, — отстань ты от меня, мама! У меня скоро экзамен на аттестат зрелости, а потом у меня есть запросы.
Обрадовал! Когда у еврейского мальчика появляются запросы, так господин околоточный целую ночь не спит.
— Мотя! Зачем тебе запросы? Что ты их на ноги наденешь, когда башмаков нет, или на хлеб намажешь, вместо масла? Запросы, запросы. Отцу твоему сорок шестой год — он даже этих запросов и не нюхал. И плохо, ты думаешь, вышло? Пойди, поищи другой такой галантерейный магазин, как у Якова Функельмана! Нужны ему твои запросы! Он даже картоночки маленькие по всему магазину развесил! «Цены без запроса».
— Мама, не мешай мне! Я читаю.
Он читает! Когда он читает, так уже мать родную слушать не может. Я через тебя может сорок две болячки в жизни имела, а ты нос в книжку всунул и думаешь, что умный, как раввин. Гениальный ребенок.
Вижу — мой Мотя все крутит и крутит.
— Что ты крутишь?
— Ничего я не кручу. Не мешай читать. Что это он там такое читает? Ой! Разве сердце матери это камень, или что? Я же так и знала! «Записки Крапоткина»! Тебе очень нужно знать записки Крапоткина, да? Ты будешь больной, если ты их не прочтешь? Брось сейчас же!
— Мама, оставь, не трогай. Я же тебя не трогаю.
Еще бы он родную мать тронул, шейгец паршивый!
И так мне в сердце ударило, будто с камнем. Куда вы думаете я сейчас же побежала? Конечно, до отца.
— Яков! Что ты тут перекладываешь сорочки? Убежат они что ли от тебя, или что? Он должен обязательно сорочки перекладывать…
— А что?
— Ты бы лучше на Мотю посмотрел.
— А что?
— Ему надо читать «Записки Крапоткина», да?
— А что?
— Яков! Ты мне не крути. Что ты мне крутишь! Скандала захотел, обыска у тебя не было, да?
— А что?
Это не человек, а дурак какой-то. Еще он мне должен голову крутить!
— Тебе что нужно, чтобы твой сын в тюрьме сидел? Тебе для него другого места нет? Надевайся, пойдем домой!
Вы думаете, что он делал, этот Мотя, когда мы пришли? Он читал себе «Записки Крапоткина».
— Мотька, — кричит Яков. — Брось книгу.
— А вы, — говорит, — ее подымете?
— Брось, или я тебя сию минуту по морде ударю.
И как вы думаете, что ответил этот Мотя?
— Попробуй! А я отравлюсь.
Это запросы называется!
— А, чтоб ты пропал! Тебе для матери книжку жалко. Тебя кто рожал — мать или Крапоткин?
— А что вы, — говорит Мотя, — думаете? Может я, благодаря ему, второй раз на свет родился.
Ой, мое горе! Я заплакала, Яша заплакал и Мотя тоже заплакал. Прямо маскарад!
Вышли мы с Яшей в спальню, смотрим друг на друга.
— Хороший мальчик, а? Ему еще в носе нужно ковырять, а он уже Крапоткина читает.
— Ну, что же?
— Яша! Ты знаешь, что? Нашего мальчика нужно спасти. Это же невозможно.
Так Яша мне говорит:
— Что я его спасу? Как я его спасу? По морде ему дам? Так он отравится.
— Тебе сейчас — морда. Интеллигентный человек, а рассуждает как разбойник. Для своего ребенка головой пошевелить трудно. Думай!
Яков сел, стал думать. Я села, стала думать. Ум хорошо, а два еще лучше. Думаем, думаем, хоть святых вон выноси.
— Яша!
— А что?
— Знаешь, что? Нашего ребенка нужно отвлечь.
— Ой, какая ты умная — отвлечь! Чем я его отвлеку? По морде ему дам?
— Ты же другого не можешь! Для тебя Мотькина морда это идеал!.. Он ребенок живой — его чем-нибудь другим заинтересовать нужно… Нехай он влюбится, или что?
— Какая ты, подумаешь, гениальная женщина! А в кого?
— Ну, пусть он побывает в свете! Поведи его в кинематограф или еще куда! Что, ты не можешь повести его в ресторан?!
— Нашла учителя! Что, я бывал когда-нибудь в ресторане? Даже не знаю, как там отворять дверей.
— Что ты крутишь! Что ты мине крутишь? Тебе это чужой ребенок? Это Крапоткинское дите, а не твое? Такой большой дурак, и не может мальчика развлекать.
Так пошел он к Моте, стал крутить:
— Ну, Мотечка, не сердись на нас. Пойди с отцом немного пройдись. Я ведь же тебя люблю — ты такой бледненький.
Ну, Мотька туда-сюда — стал крутить: то дайте ему главу дочитать, то у него ноги болят.
— Хороший ребенок! Книжку читать — ноги не болят, а с отцом пройтись — откуда ноги взялись. Надевай, картузик, Мотенька, ну же!
Похныкал мой Мотечка, покапризничал — пошел с папой.
Они только за двери — я сейчас же к нему в ящик… Боже ты мой! И как это у нас до сих пор обыска не было — не понимаю! За что только, извините, полиция деньги получает?.. И Крапоткины у него, и Бебели, и Мебели, и Малинины, и Буренины — прямо пороховой склад. Эрфуртских программ — так целых три штуки! Как у ребенка голова не лопнула от всего этого?!
Ой, как оно у меня в печке горело, если бы вы знали! Быка можно было зажарить.
В одиннадцать часов вечера вернулись Яша с Мотей, а на другое утро такой визг по дому пошел, как будто его резали.
— Где мои книги?! Кто имел право брать чужую собственность! Это насилие! Я протестуюсь!!
Функельманы, это верно, любят молчать, но когда они уже начинают кричать — так скандал выходит на всю улицу.
— Что ты кричишь, как дурак, — говорит Яков. — От этого книжка не появится обратно. Пойдем лучше контру сыграем.
— Не желаю я вашу контру, отдайте мне моего Энгельса и Каутского!
— Мотя, ты совсем сумасшедший! Я же тебе дам фору — будем играть на три рубля. Если выиграешь, покупай себе хоть десять новых книг!
— Потому только, — говорит Мотя, — и пойду с тобой, чтобы свои книги вернуть.
Ушли они. Пришли вечером в половине двенадцатого.
— Ну, что, Мотя — спрашиваю. — Как твои дела?
— Хорошие дела, когда папаша играет, как маркер. Разве можно при такой форе кончать в последнем шаре? Конечно же, он выиграет. Я не успею подойти к биллиарду, как у него партия сделана.
Ну, утром встали они, Мотя и говорит:
— Папаша, хочешь контру?
— А почему нет?
Ушли. Слава Богу! Бог всегда слушает еврейские молитвы. Уже Мотя о книжках и не вспоминает. Раньше у него только и слышишь:
— Классовые перегородки, добавочная стоимость, кооперативные начала…
а теперь такие хорошие русские слова:
— Красный по борту в лузу, фора, очко, алагер. Прямо сердце радовалось.
Ну, пришли они в двенадцать часов ночи — оба веселые, легли спать.
Пиджаки в мелу, взяла я почистить — что-то торчит из кармана. Э, программа кинематографа: Хе-хе! После эрфуртской программы, это, знаете, недурно. Бог-таки поворачивает ухо к еврейским молитвам!
Ну, так у них так и пошло: сегодня биллиард, завтра биллиард, и после завтра тоже биллиард.
— Ну, — говорю я как-то, — слава Богу, Яша… Отвлек ты мальчика. Уже пусть он немного позанимается. И ты свой магазин забросил.
— Рано, — говорит Яша. — Еще он еще вчера хотел открытку с видом на Маркса купить… Ну, рано, так рано.
Уже они кинематограф забросили, — уже программки цирка у них в кармане. Еще проходить неделя — кажется, довольно мальчик отвлекся.
— Мотя, что же; с экзаменом? Яша, что же с магазином?
— Еще не совсем хорошо, — говорит Яша, — подождем недельку. Ты думаешь запросы так легко из человека выходят?!
Недельку, так недельку. Уже у них по карманам не цирковая программа, а от кафешантана — ужасно бойкий этот Яша оказался…
— Ну, довольно, Яша, хватит! Гораздо бы лучше, чтобы Мотя за свои книги засел.
— Сегодня, — говорит Яша, — нельзя еще, мы одному человечку в одном месте быть обещали.
Сегодня одному человечку, завтра одному человечку… Вижу я, Яков мой крутить начинает. А один раз оба этих дурака в десять часов утра явились.
— Где вы были, шарлатаны?
— У товарища ночевали. Уже было поздно, и дождик шел, так мы остались.
Странный этот дождик, который на их улице шел, а на нашей улице не шел.
— Я, — говорит Яша, — спать лягу, у меня голова болит. И у Моти тоже голова болит; пусть и он ложится.
Так вы знаете что? Взяла я их костюмы, и там лежало в карманах такое, что ужас: у Мотьки черепаховая шпилька, а у Яши черный ажурный чулок.
Это тоже дождик?!
То эрфуртская программа, потом кинематографическая, потом от цирка, потом от шантана, а теперь такая программа, что плюнуть хочется.
— Яша! Это что значит?
— Что? Чулок! Что ты, чулков не видала?
— Где же ты его взял?
