Феликс Кривин - Шутки с эпиграфами
Феликс Кривин - Шутки с эпиграфами краткое содержание
Кривин Феликс Давидович
Шутки с эпиграфами
Времен минувших анекдоты
Эпиграф — короткий текст, помещаемый автором впереди своего произведения или его отдельной части и придающий своеобразное освещение основной идее произведения.
Толковый словарь под редакцией профессора Д. Н. УшаковаПервая любовь
Когда вас на земле много, можно проявлять и холодность, и равнодушие, но когда вас всего двое, — тут уже трудно удержаться от взаимного интереса.
Вот так встретились на земле первые двое…
— Посмотри, какие звезды, — сказала она, впервые заинтересовавшись устройством вселенной.
— Но ты лучшая из них, — сказал он, пробуя себя в поэзии.
— Такое скажешь… — смутилась она. — Они маленькие, а я вон какая большая.
— Дело не в величине, — возразил он, тем самым кладя начало будущей физике. — Величина — понятие относительное. — Он помолчал. — Хочешь, я отнесу тебя к той скале?
Он отнес ее к скале и взобрался с ней на вершину.
— Как хорошо! — вздохнула она. — Ты видел, там ручеек, он течет куда-то… Куда он течет?
— Он течет вниз, а там впадает в реку. Там есть еще ручейки… Сколько ж их там? Один, два, три, четыре…
И это было начало географии, и это было начало математики, и это было начало всех начал, как бывает всегда, когда под звездами встречаются двое…
Самый первый прирост населения
За последние девять месяцев население земли увеличилось ровно в полтора раза. Столь значительный в процентном выражении, этот прирост на деле представлял незначительную величину, беспомощную и капризную.
Это был первый на земле человек, происшедший от человека.
Он ползал на четвереньках, заглатывая по пути мелкие камешки, а родители гонялись за ним и, поймав, лупили по тому месту, где у него, как они опасались, мог вырасти хвост. Человек отрывал руки от земли, чтобы прикрыть это самое место, и тут-то родители убеждались, что только таким путем им удастся поставить сына на ноги.
На деревьях резвились ближайшие родственники. Им было безмятежно и весело, потому что от всех забот они отмахивались хвостами.
Глядя на эту развеселую жизнь, маленький человек то и дело порывался залезть на дерево, но отец всякий раз его осаживал:
— Не будь обезьяной!
А ему хотелось быть обезьяной. Потому что от обезьяны никто ничего не требует, потому что она живет, как ей вздумается, а не так, как ее принуждают. И если она сорвется с дерева, то ей будет больно только один раз, потому что никто не станет ее за это наказывать.
И маленький человек стоял, прикрывая себя руками, и тайком думал о том, что, когда он вырастет, он непременно станет обезьяной.
А земля вращалась, а солнце светило, а деревья росли, как будто ничего и не изменилось. Но стояли под деревьями три обезьяны, непохожие на других обезьян, три обезьяны, порвавшие со своим прошлым, чтобы начать на земле новую жизнь.
И эта жизнь началась тогда, когда обезьяна взяла в руки палку, чтобы воспитать подрастающее поколение.
Первое колесо
Ребенок изобрел колесо. Он взял прут, согнул его и, связав концы, покатил по дороге.
Родители сидели в пещере и разговаривали о своих первобытных делах. Потом они высунулись наружу и увидели ребенка, который бежал за своим колесом.
— Стыд и срам! — сказали родители. — Он уже изобрел колесо. Все спокойно живут без колес, только ему одному не терпится!
Ребенок взял еще один прут, согнул его, связал и приставил к первому колесу. У него получилась тележка.
— Хоть сквозь землю провались! — сказали родители. — Все у нас не как у людей.
Из соседних пещер высунулись ближние и дальние родственники. Они смотрели на ребенка и сокрушенно капали головами: в их роду еще никто не изобретал колеса.
Ребенок сказал «Ту-ту», изобретая что-то наподобие паровоза.
Он сказал «Ту-ту!» и помчался быстро, как паровоз, двумя палками чертя впереди себя рельсы.
И тогда родители не выдержали. Они поймали ребенка, вырвали у него колеса, превратили их в обыкновенные прутья и этими прутьями всыпали своему непослушному детищу. Изобретателю первого в мире колеса.
Первая библиотека
«Я, Ашшурбаналал, постиг мудрость Набу, научился читать и писать, а также стрелять и ездить на лошади…»
Клинышек да клинышек и еще клинышек… Ашшурбанапал с трудом разбирал клинописные таблички, потому что зрение его стало сдавать, да и память едва удерживала то, что он постиг за многие годы. Он не мог положиться на свою память — мог ли он положиться на память веков? И разве запомнят века, что он, Ашшубанапал, научился читать и писать, а также стрелять и ездить на лошади? Совсем не исключено, что его могут спутать с Ашшурнасирпалом. Или с Тиглатпаласаром. Или еще с кем-нибудь из ассирийских царей.
Он придвинул к себе чистую табличку,
«Я, Ашшурбанапал, царь царей, решал сложные задачи с умножением и делением, которые не сразу понятны…»
Не всякий умеет решать такие задачи. Их умеет решать лишь тот, кто постиг мудрость Набу. Тиглатпаласар не постиг мудрость Набу, поэтому он занимался ерундой, а Ашшурбаналал решал задачи с умножением и делением. Кажется, нетрудно запомнить. Но они, конечно, все перепутают.
«Я, Ашшурбанапал, усвоил знания всех мастеров…»
«Я толковал небесные явления…»
Ничего он не усвоил, ничего он не толковал. И задачи с умножением и делением ему были совсем непонятны. Что же делать, он был похож на всех ассирийских царей, он сам себя от них с трудом отличал, а каково будет его потомкам?
Но надо, чтоб отличили. (Клинышек!)
Надо, чтоб отличили. (Клинышек!)
Клинышек да клинышек и еще клинышек… Целая библиотека.
Все видавший
Дикий человек Энкиду, ты пасся вместе с газелями и воду пил вместе с волками, и сам ты был, как зверь, в клыках и шерсти, и ничего ты не видел, и ничего ты не знал, пока не встретился с Гильгамешем, Все Видавшим.
Он все видел, кроме кедровой рощи, которую охраняло чудовище Хувава, и он сказал тебе:
— Пойдем, Энкиду, вырубим эти кедры.
И ты согласился, Энкиду, потому что ты был дикий человек, потому что никогда за всю жизнь ты не срубил ни одного кедра.
Вы вырубили все кедры до одного, и роща перестала быть рощей, а страшное чудовище Хувава сидело на каком-то стволе и плакало, потому что ему было жаль этих кедров. Чудовище плакало, широко разевая свои двадцать два рта и утирая свои тридцать три носа, и оно испуганно смотрело на вас всеми своими глазами, которых ты не мог сосчитать, потому что был совершенно диким человеком. Потом оно стало собирать кедры и ставить их на места, но кедры не могли устоять, они падали, больно ударяя чудовище по ногам, и от этого оно еще больше плакало.
И тогда Гильгамеш сказал:
— Я никогда не видел, как умирают чудовища.
И ты, Энкиду, тоже не видел, а на это стоило посмотреть, и вы убили чудовище Хуваву. Но оно даже этого не почувствовало, оно и без того было убито горем из-за этих кедров или из-за каких-то других вещей, которые не могли прийти в голову тебе, дикому человеку.
Потом вы убивали много чудовищ. Среди них были огромные, как гора, и маленькие, как муха, и все они плакали из-за каких-то пустяков и не вызывали ничего, кроме досады. И еще вы убивали врагов. У вас было много врагов, и вы их всех убивали. И однажды, когда у вас уже не осталось врагов, Гильгамеш, Все Видавший, сказал:
— Я никогда не видел, как умирают друзья…
Тебе не хотелось умирать, но у Гильгамеша не было больше друзей, ты был его единственным другом. И ты повел себя, как истинный друг: ты умер, потому что он, Все Видавший, должен был все увидеть.
Если б ты не умер, Энкиду, ты увидел бы то, чего не видел никто: ты увидел бы слезы Гильгамеша. Он, герой, он, Все Видавший, плакал над тобой, как дитя, — видно, и он был тебе настоящим другом. Он стоял над тобой, как Хувава над поваленным кедром, и все время пытался поставить тебя на ноги, но ты падал, как срубленный кедр, и Гильгамеш, Все Видавший, стоял над тобой и плакал: видно, слишком много он повидал.
Но повидал он еще не все. Он видел смерть врагов и друзей, но не видел еще свою смерть, и теперь, когда умер ты, ему захотелось ее увидеть. Какая она? Что за нею? Что после нее? И он пошел за своей смертью, и он искал ее, пока не нашел…
Энкиду, дикий человек, тебе этого не понять. Ты легко пришел в жизнь и легко из нее ушел, так ничего и не успев увидеть. Но тому, кто все повидал…
Да, теперь он действительно все повидал. И если бы ты, Энкиду, встретился с ним, ему было бы что рассказать тебе, дикому человеку.
