Диляра Тасбулатова - У кого в России больше?
Обзор книги Диляра Тасбулатова - У кого в России больше?
Диляра Тасбулатова
У кого в России больше?
© Тасбулатова Д., текст, 2016
© Gde Adelina, иллюстрации, 2016
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
Предисловие
Вы держите в руках мою третью книжку – те, кто читал первые две, примерно понимают, о чем пойдет речь. Здесь я – так же, как и в первых двух, – беспрестанно пикируюсь со своей мамой (и, как правило, она побеждает), рассказываю киношные истории, скетчи о своих прогулках по родным Химкам и так далее.
Правда, у третьего «тома» есть существенное отличие: мне наконец разрешили (дозированно, правда) так называемую обсценную лексику. Каковую я использую не ради красного словца, а, как мне кажется, осмысленно: без нее великий и могучий неполон.
Есть и кое-что новое: став писателем (в кавычках или без, время покажет), я обыгрываю и эту сторону своей «деятельности»: интересно послушать, что говорит простой народ о моих байках. Парадоксально, но именно «простой народ» иногда понимает и юмор, и литературную игру тоньше, чем среднестатистический интеллигент.
Скажем, один веселый грузчик (вы прочтете о нем в главе о писателях и читателях) ловит все на лету: не грузчик, а литературовед какой-то. Вспоминается старый грузинский фильм, где в издательстве книги читал один человек: маляр. Все остальные без конца занимались интригами – читать им было некогда.
Вышли и рецензии на мои книжки: иногда смехотворные, порой – блестящие. Как, например, рецензия Дениса Драгунского, который, будучи интеллектуалом, почему-то высоко меня ценит. Другие рекомендуют взять мою книжку с собой в самолет или поезд: чтобы время пролетело незаметно.
Мне трудно судить о самой себе – но очевидцы свидетельствуют, что за чтением моих рассказиков время действительно летит незаметно.
И вот еще что: в третьей книжке я, уже более опытный писатель, постаралась убрать все лишнее и случайное – боролась, так сказать, за качество.
Возможно, я ошибаюсь, но мне самой третья книжка кажется сильнее двух первых.
И в заключение хочу выразить огромную благодарность художнице Gde Adelina, редакторам Алёне Варваниной (которая делала две мои первые книжки), редактору Ольге Яковлевой и Ольге Аминовой, начальнику отдела современной художественной литературы издательства ЭКСМО; и всем тем, кто поверил в меня, начинающего автора, и дал мне возможность выйти к читателю.
Ибо писать в соцсетях и издать книгу – две большие разницы, как говорят одесситы. Книга (благодаря большой работе издательства, остроумию и таланту художницы Аделины) представляет собой законченный продукт, в своем роде – произведение искусства, а не разрозненные записки.
Читатели и писатели
музыка – священна
литература – тоже
ну там типа театр и прочее.
А за юмор все время по морде, по морде
Красота спасет мир
Как-то президент РФ собрал у себя писателей: видимо, поговорить о судьбах русской литературы
…Если бы я была президентом, я тоже все время собирала бы писателей.
Куда-нибудь к себе на дачу.
И, к примеру, читала бы им свои байки.
И Толстому (настоящему, Льву Николаичу) пришлось бы слушать мои байки и кивать головой.
Но, положим, Лев Николаич, честный человек в принципе, взял и не пришел бы ко мне.
Или пришел бы, и байки ему, к примеру, не понравились бы.
И он откровенно об этом мне (президенту, учтите) заявил бы.
Как честный человек.
А я бы взяла его – и под микитки. И на Соловки.
Пришлось бы Льву Николаичу хвалить мои байки.
Представляю себе эту картину: Лев Николаич (опасаясь Соловков) говорит мне своим красивым баритоном:
– Хорошо-то как!!!! Просто моя «Война и мир» – полный ацтой по сравнению с этим!
А ему бы вторил Федор Михалыч (который уже знает, что такое каторга, и не дай бог опять загреметь – че ему стоит похвалить мои байки?).
Михалыч бы говорил:
– Красота спасет мир.
И, опомнившись, добавлял бы поспешно:
– Красота ваших баек, имеется в виду!
Опять же Чехов – ему тоже не очень-то хотелось бы на Соловки эти, и Чехов Антон Палыч тоже говорил бы:
– Учусь у вас, Диляра Керизбековна!
А я так вальяжно отвечала бы им:
– Ну-ну, господа! Не захвалите!
И тут приносили бы самовар.
Самовар бы приносил, скажем, Горький.
И раздувал бы его сапогом, окая.
Такие картины мнятся и снятся мне в полудреме.
Грубый окрик мамы – туши свет, ложись! – возвращает меня в суровую российскую действительность.
Рассеивается предутренний туман.
Исчезают великие тени.
Охохонюшки…
Аристократическое
Одна знаменитая писательница, которая любит посылать отборным матом своих же поклонниц, сказала обо мне, что я, мол, ярмарочный шут.
Мама заметила как бы вскользь:
– Она, наверно, аристократка: у нее все отборное – даже мат. А у тебя и мат-то простенький, так себе матерок – бля да бля… Простенький, как ты сама, матерок-то…
У кого в России больше
Поэт в России больше чем поэт
Один поэт (щас не помню фамилии) все время уверял, что в России у него больше.
Но ему поначалу никто не верил.
Говорили: вот прямо как в России – и сразу увеличивается? Так, что ли?
А он им отвечал, что сам поражается: стоит пересечь границу, как сразу – больше! Прям чувствует – всё больше и больше! На глазах прям растет.
Получается (говорили ему другие поэты, которые невыездные), у иностранцев у этих – меньше? У всех? Или только у поэтов ихних – меньше? Чем у наших?
И хотелось им в заграницу в эту, и в то же время боязно было – поедешь, а там еще возьмет да уменьшится, а потом может вообще не увеличиться… Хрен его знает, таинственная это вещь – физиология.
Но поэту этому верили: у него как-то так удачно все получалось: там – меньше, здесь – больше.
И никаких сбоев.
Но тут рухнули все препоны и рогатки, железный занавес грохнулся с лязгом и скрежетом, и поэты, даже те, что страшно опасались, что станет меньше, осторожно пересекли границу.
Не без трепета, так сказать.
С одной стороны, заграница эта манила: витрины там, проститутки в свободном доступе, тряпки, джинсы всяческие…
А с другой…
Ну, вы понимаете… Страшно.
Но все же как-то преодолели, джинсы и проститутки победили: да и русский человек – отчаянный, сами знаете.
Тем паче – русский поэт.
Один мне сам признавался: думаю, ну и фиг с ним! Пусть вообще хоть исчезнет! Зато на мир погляжу! А то этот мой Мухосранск осточертел: одно и то же, одно и то же… Жена его, правда, рыдала: как на войну провожала; всё причитала, что у нее тут только-только расцвет ее женской жизни настал (поэт завязал перед этим месяца за два), а тут опять такая напасть – будет теперь меньше. Но он ее заверил, что лучше меньше, да лучше. Плюс пообещал косметики привезти.
С тем и отправился.
Другой, тоже поэт, особо въедливый, в этой загранице познакомился с тамошними поэтами и как-то так ловко заманил их в баню. Хотя вроде у них не принято: могут подумать типа клеится. Но он заверил их – намеком – что, мол, вообще в прошлом году про такое услышал, что бывает между мужчинами.
И так по-русски, с таким задором, с обезоруживающей улыбкой Гагарина, прокричал:
– Пойдем (говорит им) в баню! Русские поэты всегда, как только познакомятся, всех сразу приглашают в баню! Пушкин постоянно всех в баню звал, прямо с утра – едва кофию напьется, нервничать начинает: не опоздали бы его друзья-поэты в баню. Любой пушкинист вам это подтвердит, мол… Не говоря уже о Лермонтове: он и стрелялся-то оттого, что этот Мартынов зачем-то тоже пришел в одну с ним парную, не будучи поэтом. Мандельштам и Пастернак, хотя они условно русские, вообще из бани не вылезали… Ну и тэ дэ…
Ну, те и поверили.
И пошли.
Этот, который въедливый, сильно опасался, что тот, который и раньше все время туда-сюда, по заграницам, наврал, что в России у него больше. Ну а смотреть в бане, у кого там как, неловко все же, еще че подумают…
И потом баня не бордель все же, сами понимаете: что там больше-меньше в спокойном состоянии, черт его разберет.
Ну, и этот поэт так и не понял ничего.
Вернулся в Россию в полном недоумении.
И сам запутался: ощупывал себя, в зеркало пялился. Один раз жена его за этим занятием застала и по своей мещанской ограниченности разрыдалась.
В общем, вопрос так и остался открытым: больше или меньше, так никто и не понял.
…С тех пор поэты всё ездят туда-сюда и уже вроде как и не боятся: вроде все на месте, ни больше ни меньше.
Но того поэта, который первым взял на себя эту миссию – отмерить, где у кого больше или там меньше, уважать не перестали.
Все же это был подвиг: взять и поехать в заграницу эту проклятую второй раз, зная, что там будет меньше.
