Михаил Жванецкий - Избранное (сборник)
Но я Вас понимаю.
Я Вас понимаю.
Просто мы язык не выбираем.
Человек мыслящий старается донести на чем угодно и как угодно.
Мне не хватает в книге Ваших фокусов: репетировать до глубокой ночи с Карцевым и Ильченко, а утром знать наизусть свой текст и разносить их в клочья за незнание своего.
Если бы читатели видели и знали Вашу работу, видели Вас, окруженного толпой, ревущий зал – они бы вернее оценили слова Шауро и других верхних хамов, к идеологии которых добавлялась дикая зависть и желание согнуть того, кому смертельно завидуешь.
А Вам надо было выйти к публике… Надо было…
Не знаю, что живет после таланта.
Теперь здесь театр Вашего имени. Прославленный сын Вашего имени. Передачи, телекадры…
А что живет после Ньютона, Ломоносова?
Все уже далеко от них.
Что же осталось?
Основа, товарищ Райкин. Основа!
Ваша плита в основе новых фонтанов и монологов.
Так что не переживайте, там, где переживают.
Никто и ничто не вырвет Вас из-под нас, ибо мы рухнем.
Как всегда Ваш автор
Мой день в Ленинграде
Мой день. 1973 год. Ленинград.
Всё делал вкусно.
Валялся долго. Приятно.
Встал. Вкусно ел чайную колбасу, закусывая-я ея мощным куском круглого белого хлеба со сливочным маслом и толстым слоем баклажанной икры из банки.
Держал кусок параллельно столу, откусывы-вая-я и продвига-вы-вая его в глубь себя.
Колбасу брал из блюдечка, запивавы-вая сладким чаем из огромной керамической чашки.
Там было пять ложек сахара.
Отдохнул.
Затем постепенно начал стирать белье.
Выжимавывая, распускавывая, сжимавывая, пускавывая фонтаны пены и горячей воды.
Выкручивал сильно, долго.
Носил жгуты мокрого белья туда-сюда.
Повесил на книжный шкаф, повесил на холодильник, повесил на радиоприемник, на абажур – красиво!
В сырой кухне начал готовить обед.
Насёк лук, насёк картошку, избил мясо, отсыпал перловки.
Задумывал суп.
В процессе варки понял, что готовлю рагу охотничье, с добавлением вермишельи, тушенки и рыбных, мамочка моя, консервов.
Очень вкусно, если кто понимает.
Долго тушил с луком…
Помыл пол тряпкой.
Надоело на коленях.
Босой ногой, обмотанной в мокрую тряпку, вытирал пыль под диваном.
Затем вкусно, с удовольствием, макавывая белый хлеб в рагу, задумчиво поел…
Разобрал телефон. Он, оказывается, не работал. Починил. Он тут же зазвенел. Тут же поломал опять!
В этот день ему подчинялось всё.
Кроме дверей.
В двадцать ноль-ноль с минутами раздался первый звонок в дверь.
Начинался вечер.
Просидел молча пять звонков в дверь и один крик: «Подонок, я знаю, что ты дома!..»
Ушли с криком и плачем.
Сверху видел из-за сырого тюля.
Вторые звонки переждал…
Открыл третьим…
Это оказались первые пять звонков… Перехитрили. И заночевали.
Утром громыхали. Будили тревожным ароматом кофе, омлетом и дверным щелчком.
Слава богу, он безработных не любил…
Белье засохло в форме холодильника.
Омлет застыл в форме сковороды…
Благодаря огромному таланту на работу не надо было к 9 утра.
Вышел к 19.00. Куда и прибыл с легким опозданием.
Автограф
В Одессе на книжной ярмарке на морвокзале я подписывал книги.
Образовалась даже небольшая даже очередь.
Даже народ галдит.
Я пишу в Америку, в Израиль, в Германию, Австралию.
В общем, нашим, но туда.
Кто-то просит подписать «Гале от Юры», кто-то «мой папа Вас любит».
– Как папу зовут?
– Валера.
– Как маму зовут?
– Шурочка.
– Тебя как, девочка-радость?
– Наденька.
«С Вашей Надеждой не расстанусь».
Пишу быстро, бодро.
– Кому, девушка?
– Сыну Кириллу.
«Твоя мама, Кира… В общем, держись, Кирочка, за маму… Я тебя сменю…»
– Пожалуйста – Дашеньке.
– А где она?
– А под столом. Ее не видно.
– Ставьте на стол.
«Расти, Дашенька, я подожду».
– Моему дяде в Америку.
– Нашему дяде Яше в Америку.
«Цепляйся, Яша, за Америку. Наложи, Яша, свое изображение на ее очертания. Ты, Яша, знаменит Америкой».
И тут слышу – два женских голоса:
– Почему я должна у него подписывать?
– Ну, пока он здесь.
– И что он мне должен написать?
– Ой, Муся, что ты начинаешь…
– Я не начинаю. Что я, должна у него книгу купить? Дай мне денег, я куплю.
– У меня нет. Купи ты.
– Не хочу. Почему я должна за двадцать гривен…
– Ну, дай ему что-нибудь написать.
– А что он мне напишет?
– Я не знаю. Он что-то тебе напишет.
– Что, Рая, что он мне напишет? Это я что, в очереди должна стоять?
– Не надо. Тебя пропустят.
– Кто?
– Все. Они тебя увидят – они пропустят.
– И что я должна сделать?
– Ой! Дай ему какую-нибудь бумажку, он что-то на ней напишет.
– Что, Рая? Что он должен написать, это я должна ему продиктовать?
– Он сам напишет.
– Что?
– Откуда я знаю. Он всем пишет. Подсунь бумажку. Он тебе напишет…
– Что?
– Он сам придумает.
– А если какую-нибудь гадость? Как я Лёне покажу?
– Значит, не покажешь.
– Как я могу не показать? Мы столько лет вместе. Тем более он все равно найдет.
– Что ты боишься. Ты уже на костыле, что он тебе такое напишет, что ты не сможешь показать Лёне?
– Ты вчера видела по седьмому каналу? Теперь только об этом и пишут.
– Он такого не напишет. Я его знаю давно.
– Ты же говорила, что он редко приезжает…
– Сейчас редко, да…
– Ну вот… Между приездами их так портят. Они сейчас только об этом и пишут.
– Ну, тогда он просто распишется.
– А если он что-то еще начнет?..
– Вырви!!!
– Хорошо… Граждане, дайте инвалиду без очереди на костыле… Молодой человек, вот Рая просит, чтобы Вы ей что-то подписали.
Я пишу: «Раечка! Так звали мою маму… Будьте здоровы».
– Ну тогда и мне что-то напишите… Мусе.
Я пишу: «Муся! Не доверяй Лёне! Пусть знает – я тебя любил, люблю и буду любить! Руки, руки мои тебя помнят. Сердце, сердце ноет! Пусть его утешает, что мы редко видимся. Спасибо за сегодняшнюю встречу. Целую тебя, Мусенька, твой…»
– Рая!!! Ты видела, что он мне написал?! Его руки меня помнят. Как тебе нравится?.. Может, действительно… Я в 68-м году была в Ялте… Может, это был он, я не помню… Пусть эта записка полежит пока у тебя…
– Что значит пока?
– Я хочу его жене показать.
– Эй, девочки! – закричал я, но было уже поздно.
Государство и народ (разговор второй)
– Не отдавайте концы! – просит государство свое население как-то неуверенно и поздновато. – Денег вот дадим младенцам…
– Это правильно, – уходя, замечает народ. – Это верно…
– Возрождаться надо по два, по три, по четыре, по шесть, по восемь.
– Да где ж столько производителей набрать?! На одного перегрузки большие.
– Надо, надо, ребята, территорию охранять некому.
– Ну, надо так надо, – говорит народ. – Вы того, уверенности нам прибавьте.
– В чем?
– Дак в будущём, в будущём.
– В будущём? А что, нету?
– Есть, конечно, но нет.
– Все ж сделали, как ты хотел. Перессорились вот со всем миром почти. Дружим с самыми сумасшедшими… Список врагов практически бесконечный. И сами враги уже подготовлены, выстроены, злые, огрызаются и не нападут никогда.
– Да нет, с этой стороны уверенность есть, – говорит народ.
– А женщины у нас? Такие красивые… Обрати внимание, займись, сосредоточься.
– Дак кто ж тут?.. Лучше наших нет и не будет.
– Значит, и с этой стороны уверенность есть.
– Есть, есть…
– А чем ты сейчас занимаешься?
– В данный момент?
– В данный момент.
– Дак тем же… Провода медные… Рельсы кое-какие… Огород вот…
– А к государству хорошо относишься?
– Очень. Очень… Но у вас же вроде ничего не осталось. Неинтересно. Вроде знакомы, а попросить нечего. Попросишь чего. Вы нам дадите. А мы не получим. Немножко неинтересно стало… Как пару рублей прибавите, так на пару рублей и вздорожает. Неинтересно с вами, скажем так…
– А что, может, тебе президент не нравится?
– Ну, это уже не разговор. «Президент не нравится» – не надо так говорить. Как раз очень. Не надо нам это говорить. Президент и на месте, и симпатичный, и молодой, и шутливый, и по-французски… Да нет, пусть работает… А вот откуда остальные взялись? Может, он их тоже не знает?
– Почему?.. А что, в правительстве, что ли?
– Да и в правительстве.
– Поменять?
– Пусть работают… Меняли их, меняли, что толку… Пусть работают… Они к нам привыкли. Мы к ним…
– Дак чего ж не рожаете?
– А вы бы б с женщинами нашими говорили! Чего вы все с мужиками. Мужик наш – он чего? Он ничего. Он всегда согласен. Бабы у нас дурные, своевольные. Мужик встал с кровати и ушел. А она там осталась размышлять… Ей решать. Кто с ребенком на руках на фронт провожает? Баба!
– Так то ж в кино.
– А мы и сами только в кино видим.
