Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)
А у царя на глазах слёзы, и министр поправляется:
— По уточнённым данным, но не окончательным…
А царь говорит:
— Не потому плачу, что плохо, а умилен тем, что хорошо. Значит, дочь мою Олену замуж выдавать можно.
И решил я: тому, кто её руки будет достоин, полцарства отдать. Половину того, что ты назвал.
Первый министр тихонько за с??? хватается: где оно, всё это названное? Но деваться некуда.
— Хорошо, — говорит, — по вашему повелению отдадим. Но одного этого мало…
Хитрый он был, первый министр.
— Мало? — переспросил царь. — А что же ещё надобно?
— Славу вашу увековечить надо. Чтобы прошли века…
— А как это у-ве-ковечить? — заинтересовался царь.
— А в заморских дворцах принято, чтобы во всех залах картины висели. И чтобы рассказывали они современникам и далёким потомкам, как всё при великом Терриконе было благоуханно. А с картинами мы пока поотстали.
Как заплачет царь Террикон, как запричитает:
— Поотстали? То вдруг всё хорошо было, а то поотстали?
— Не плачьте, ваше величество, — утешил царя первый министр. — Есть выход. Дать в приданое вашей лучезарной дочери вместе с полцарством: целую картинную галерею… то есть не галерею: это слово появится потом… подарить целое картиносмотрилище. А для того послать художников во все концы, дать им кистей поболе и холста неограниченно — и пусть работают! А со свадьбой повременить.
И согласился царь, что ради такой великой цели со свадьбой можно и повременить. Так и до сих пор тянут.
Приносят художники первому министру свои картины, а он всё решительно отметает:
— Ни-и-когда! Расстроится. Что вы тут понарисовали?
— Пейзаж. Деревня, которой угрожает извергающийся вулкан.
— Погасите вулкан. Они у нас не извергаются. Ни-и-когда!
— Но «Гибель Помпеи»?
— «Гибель Помпеи» будет нарисована спустя пятьсот лет после нас, и я за это не отвечаю… Ну-ка дальше. Что тут?
— Разлив реки…
— А к чему разлив? Пусть речка течёт, как ей положено! Всё переделать. Всё переделать. Вы понимаете, для кого вы работаете, чьи светлые очи будут разглядывать ваши картины?!
Так берег первый министр своего повелителя. Не хотел он его расстраивать…
* * *Закончив рассказывать сказку, Первый спросил Второго:
— Ну? Здорово?
— Замечательно!
— Серьёзно?
— Изумительно!
— Честное слово?
— Восхитительно! Ну, что ты меня допрашиваешь? Я на твоём месте эту сказку включил бы в свой доклад об экспедиции.
— Вот это уже ни к чему, — мгновенно посерьёзнев, сказал Первый.
— Как ни к чему?
— А так. Услышит ректор — расстроится!
1969
СЕКРЕТЫ КОТА ТИМКИ
В начале десятого мы всегда читаем газеты. Мы — это Марианна Акимовна, Василиса Эдгаровна, Серёжа, Зиночка и я.
В девять мы расписываемся в книге прихода на работу, вешаем на плечики пальто, женщины переобуваются — снимают с ног кавалерийские сапоги, надевают туфельки. Затем мы садимся на свои места и развёртываем газеты. Чтобы не отстать и быть в курсе.
С основными событиями дня мы уже, конечно, знакомы: каждый ещё дома за чаем слышал утренний выпуск последних известий. Поэтому в газетах главное внимание мы уделяем четвёртым страницам. «Понемногу обо всём», «Удивительное — рядом», то да сё.
Читаем про хоккеистов и футболистов — кто из какой команды в какую перешёл. Про артистов. Один артист сидел за рулём машины и чуть не столкнулся с трамваем. Про писателей. У романиста — фамилию не помню — такое хобби: он собирает перья от хвостов разных птиц.
И говорят, пишет ими.
Но больше всего мы любим читать про зверей. Эту любовь нам привила Марианна Акимовна. У неё диплом зоотехника. Но что делать в нашем городе зоотехнику? Так она — по снабжению. Но животных любит больше всего на свете.
— Вы послушайте, — говорит она, — в Нальчике одна семья воспитала льва… Какая прелесть! Озорник: пух из подушек выпускает!
— Это сколько же подушек ему надо! — замечает Зиночка. — Я себе одну никак не могу купить — пуховую…
Зиночка всегда говорит некстати, и Марианна Акимовна останавливает её строгим взглядом.
— А у тракториста на целине дома волк живёт! — сообщает Серёжа.
— Это что?! — вступает в разговор Василиса Эдгаровна. — Вы можете себе представить крокодила в московской квартире? Сидит в ванне и оттуда не вылезает. Хозяева уже который год не моются… И бояться начинают: крокодил — это всё-таки не дельфин, говорящий по-английски…
— Да-а, дель-фи-и-ны, дель-фи-и-ны, — нараспев произносит Марианна Акимовна. — Они, может, ещё умнее нас. Дельфины ещё скажут своё слово!
И каждый раз, о чём бы мы ни говорили — о лосе, разогнавшем овощной базар;, о журавле, поселившемся в курятнике, о лисе, на которую завскладом списал два ящика шампанского, — разговор неизменно возвращается к дельфинам, и Марианна Акимовна произносит своё:
— Дельфины — они, может, ещё умнее нас. Дельфины ещё скажут своё слово.
Но пока дельфины не высказались, всеобщим вниманием завладел мой семи летний кот Тимка.
Произошло это случайно. Неделю или больше газеты ничего не писали ни про зайцев, научившихся пользоваться зажигалками, ни про волков, которые, вопреки пословице, в лес не смотрят, а держатся ближе к гастроному.
То ли в редакциях запас занимательной информации иссяк. То ли всё объяснялось тем, что подписка уже прошла… Словом, мы в нашем отделе заскучали. В первой половине дня — ну прямо нечего делать. А посетителей мы принимаем только после обеда.
И Марианна Акимовна мне вдруг сказала:
— Послушайте, у вас дома, кажется, живёт кот. Почему вы никогда ничего о нём не рассказываете? Как его зовут?
— Тимка.
— А какой он?
— Трёхшёрстный. Полосатый. С белыми лапами.
— Занятный он, наверно, ваш Тимка?
— Очень, — ответил я. — По окну барабанит, когда хочет с балкона в комнату вернуться. По холодильнику барабанит, когда хочет есть. И главное, он знает, что лежит в холодильнике. Как будто насквозь видит…
— Как рентген, — добавила Зиночка. — Коты — у них особое зрение.
— Да, да, — горячо согласился я. — Особое. К тому же Тимка очень любит смотреть передачи цветного телевидения…
— Какая прелесть! — воскликнула Марианна Акимовна, — Именно цветного?
— Да! — ещё более убеждённо сказал я. И, будучи не в силах сдержать свою фантазию, продолжил: — Он и телевидение смотрит, и радио слушает. Как-то на днях говорит мне «мяу» и глазами, — зырк на радиоприёмник. Я включаю его, и — что же вы думаете? — по радиостанции «Маяк» передают кошачий концерт…
— Значит, он радиоволны улавливает?
— У них всё в усах: усы как антенны…
— И у Тимки усы настроены именно на радиостанцию «Маяк»!
— Так об этом же в газету написать надо! Это же открытие! Удивительное — рядом! — воскликнул Серёжа.
Он очень восторженный и романтический юноша. До сих пор мечтает поехать на Памир и найти там снежного человека. Чтобы обменяться с ним своими мыслями. И удивляется: «Почему шотландцы чикаются с этим чудовищем из озера Лох-Несс и никак не могут его поймать?» Спрашивал в месткоме: «Нет ли туристских путёвок в Шотландию?»
Серёжа не только воскликнул «так об этом же в газету…», но и написал.
Так имя моего кота появилось сначала в райгазете, потом… Потом замелькало и по другим. И мы читали на четвёртых полосах: «Кот-радиоприёмник», «Позывные: кис-кис», «Секреты кота Тимки».
Мой кот ходил задрав хвост. А слава его росла. И я даже сказал бы: ширилась. Где-то я прочитал, что у одного японца живёт кот Тимикоку, у которого усы являются антеннами… Где-то промелькнуло, что у одного румына есть кот-феномен Тимкулеску, взгляд которого обладает свойствами рентгена — видит насквозь… И ещё читал я: в Ереване у одного армянина обитает кот Тимкян, обожающий цветное телевидение… Учёные озадачены.
Я был тоже озадачен. Я отлично понимал, что всё это один и тот же кот — мой Тимка, но не мог ума приложить, каким образом он так быстро менял гражданство и хозяев. Всё как в анекдоте: у одного японца… у одного румына… у одного армянина.
Наконец история с котом, видимо, кому-то надоела, и была создана авторитетная научная комиссия, которая сделала официальное заявление: кошкам цветное телевидение не нужно, ибо для них все предметы имеют один цвет — серый; радиостанцию «Маяк», как и любую другую, например «Юность», кот усами принимать не мог и т. д.
Параллельно работала другая комиссия, выяснявшая вопрос: откуда и от кого пошла «научная сенсация»?
Публикуя результаты расследования, газеты называли меня шаманом, «фокусником», ловкачом, пройдохой и авантюристом. Зато в печати некоторое время царило оживление.
