Дитрих Киттнер - Когда-то был человеком
Больше всего их выдает интонация: голос слегка вибрирует, в нем слышится что-то предостерегающее. Когда жертву заманивают в западню, в голосе загонщика появляется напряжение, в нем чувствуется охотничий азарт. К тому же, если этим ловцам чужих мыслей и удается не выдать себя внешне, им очень трудно отрешиться от прочно усвоенной казенной лексики. Например, они не говорят, как все нормальные люди, «я пошел туда-то», а «я направился туда-то». Они не «ходят», а «передвигаются», не «участвуют», а «принимают участие», не «уходят», а «удаляются». К тому же большинство этих службистов, ломающих комедию, слишком невежественны и часто выпадают из роли. Потеха, да и только, когда какого-нибудь «студента медицины» удается поймать на том, что он не имеет ни малейшего понятия, что такое, к примеру, гематома. Занятно также заставить запутаться в терминологии какого-нибудь ярого «марксиста», которому на службе наспех вдолбили в голову набор слов из лексикона левых. Когда такой актер на государственной службе долго и напряженно изучает развешанные на стене плакаты, в то время как в пяти метрах от него идет горячая дискуссия, мы почти уверены, что экзамен по проверке слуха он выдержал с отличием. Известно, что самым трудным в технике конспиративного передвижения является умение незаметно исчезнуть. Смешно наблюдать порой, как это делается.
Что касается одежды, то я теперь после некоторой тренировки могу довольно точно отличать представителей политической полиции от агентов ведомства по охране конституции.
Мою сегодняшнюю парочку я с уверенностью отнес ко второй категории. Поначалу я отметил, что они, явившись на вечер с билетами, купленными в разных кассах предварительной продажи, на мой обычный вопрос, не желают ли господа приобрести программку, обменялись быстрыми, но весьма выразительными взглядами, после чего купили одну на двоих. И потом весь вечер подчеркнуто не обращали друг на друга никакого внимания.
В антракте я снова увидел их. Когда я случайно заглянул в мужской туалет, чтобы проверить щиток аварийного освещения, оба господина, стоявшие возле умывальника, мгновенно разошлись в разные стороны. Первую пришедшую в голову мысль, что у одиноких мужчин могли быть и другие причины устраивать рандеву в туалете, я тут же отбросил: в этом случае им не нужно было притворяться, что они незнакомы, – законы в ФРГ на этот счет давно уже не так строги.
После представления (к этому времени почти вся остальная публика разошлась по домам) оба упорно продолжали сидеть с бокалами пива, причем за разными столиками. Было совершенно ясно: они ждут, когда я останусь с ними в театре один на один. Я рассказал моему другу Фердлю о своих подозрениях, и он тут же согласился незаметно спрятаться где-нибудь в зрительном зале, чтобы в случае необходимости оказать мне поддержку или выступить в роли свидетеля.
И вот не успели уйти последние зрители, как оба сортирных заговорщика враз, как по команде, поднялись с мест, подошли и обратились ко мне, теперь уже вместе, не скрываясь:
– Прекрасный у вас театр, господин Киттнер. Нет, правда, вам можно только позавидовать. Но, как мы слышали, у вас финансовые затруднения?
– Это верно. Хотя билеты и хорошо раскупаются, мы из долгов не вылезаем. Театр себя почти никогда не окупает, это известно. Но другие получают субсидии, а мы нет…
В то время мне часто приходилось говорить на эту тему.
– Да, да, ваши трудности нам известны. А у вас, что же, нет ни одного мецената? Каких-нибудь частных лиц, которые помогают, дают деньги?
Есть, конечно, но они помогают больше идеями или как рабочая сила.
Ясно, они хотят выведать, кто входит в круг друзей ТАБа выявить тех, кто «скрывается за кулисами».
– Но вам же нужны деньги, – продолжали шпики участливо. – Вам нужен кто-то, кто в состоянии выложить наличные. А вы согласились бы иметь какого-нибудь покровителя? Я имею в виду такого, который действительно может помочь?
У меня мелькнуло подозрение, но я его тут же отогнал: настолько глупыми не могли быть даже эти типы.
– Конечно, – ответил я, – если бы такой меценат не стал покушаться на мою независимость, вмешиваться в содержание программ, тогда – пожалуйста, пусть вносит свои пожертвования.
– А деньги от государства вы приняли бы?
– Ясное дело. Именно за дотации мы сейчас и бьемся с земельным правительством. В газетах полно сообщений об этом.
И я начал долго и подробно объяснять, почему дотации для театров, по моему мнению, не должны рассматриваться как некое вознаграждение за примерное политическое поведение. Ничего, пускай послушают, может, что и поймут.
– В таком случае вам, вероятно, безразлично, из какого кармана брать деньги?
– Ну разумеется. – Мое подозрение снова усилилось. Неужели они действительно настолько наивны? Хотя, впрочем, может и так. И тут они заговорили открытым текстом:
– Значит, тогда, рассуждая теоретически, вы приняли бы пожертвования и от ведомства по охране конституции?
Ушам своим не веришь: официальное предложение. Нет, полуофициальное. Вышвырнуть бы их за дверь! Но хотелось разузнать побольше подробностей, и я продолжил диалог.
– Пожертвования от ведомства по охране конституции? Нет, это совершенно исключено. Да и чем я мог бы быть ему полезным? Я же никаких секретов не знаю.
– Что вы, что вы, господин Киттнер, – успокоил меня говоривший, – мы рассуждаем чисто теоретически. Предположим, им от вас вообще ничего не нужно. Они просто поддерживают вас деньгами и не требуют взамен никаких услуг, тогда как? Они ведь совсем не такие, какими их обычно изображают, там ведь тоже сидят люди. И поверьте мне, они вовсе не против политической сатиры. Только так и должно быть в условиях нашей демократии. Ведь согласитесь: то, что делаете вы в своем кабаре, – тоже невозможно без изучения людей.
До сих пор удивляюсь, как мне удалось сохранить выдержку, когда эти субчики пытались сделать из меня большего дурака, чем они сами.
– А вы что же, из ведомства по охране конституции?
– Мы оба сугубо частные лица.
Это было последним доказательством. Я еще ни разу не встречал человека, который бы сам себя именовал «частным лицом»: какую-нибудь профессию имеет каждый. Эта парочка тоже. И теперь было совершенно ясно, какую.
– В таком случае скажу вам совершенно откровенно: с ведомством по охране конституции я принципиально не вступаю ни в какие сделки. Я кабаретист, а не филер.
И кроме того, если бы я взял от них хотя бы одну марку, то сразу дал бы им возможность шантажировать меня. Я так рассердился, что в голову не пришло ничего другого, кроме цитаты из собственной программы: «Вероятно, только юморист мог додуматься назвать именно эту контору ведомством по охране конституции».
Но провокаторы не дали себя спровоцировать. Вероятно, они были не такими уж глупцами, но нахалами и циниками – наверняка. Почему бы в самом деле не сделать заход? Попытка не пытка – вероятно, так рассуждали они, все на свете имеет свою цену. Выдержка, во всяком случае, им не изменила.
– Итак, вы ни под каким видом не хотели бы получать оттуда финансовую поддержку, например в виде пожертвований? Даже не хотите обсудить такую возможность?
– Нет.
После этого господа отбросили всякое притворство.
В одной из сценок
Даже не пытаясь продолжить разговор на эту тему и не давая себе труда завершить беседу несколькими ничего не значащими фразами, они дружно повернулись и, бросив на прощание «всего доброго», ушли. На этот раз вместе. Это не было обычной заключительной дискуссией, какие случаются в ТАБе. И разговор был не тот, и закончился он не так. Это лишний раз подтверждает, что мои догадки были верны.
Главная трудность для гражданина, желающего дать отпор поползновениям секретных служб, заключается в одном: как доказать, что его действительно преследуют эти мрачные силы. Все, что он может, – это рассказать о странных, с его точки зрения, явлениях, то есть он может в лучшем случае опираться на косвенные улики. Тайные службы предпочитают действовать тайно – об этом свидетельствует само их название. И ложь они за грех не считают. И крайне редко раскрывают свои карты.
Но я должен был заставить их это сделать. Однако поначалу меня все-таки терзали сомнения: не начинается ли у меня, чего доброго, мания преследования?
Вот взять хотя бы такой пример. Мы с Кристель Давно уже, на протяжении многих лет замечали: каждый раз, когда к нам приезжает кто-нибудь из друзей или коллег из ГДР, в нашей квартире раздается телефонный звонок аккурат в тот самый момент, когда гость еще не переступил порог нашего дома. Причем звонят по аппарату, номер которого не значится ни в одной телефонной книге. Во всех без исключения случаях, когда мы снимаем трубку, там либо молчат, либо просят извинения – ошиблись, мол, номером. Только один-единственный раз состоялся короткий, но веселый разговор:
