Кассандра Дженкинс - Неправильный рейд
— Что тебе вообще надо? — прошипела я.
— Тебе помочь хочу! — процедил он и вновь накинул эту маску оскорбленной невинности, которую я терпеть не могла.
— Я за Орду. Мне не нужна помощь Альянса.
Не могла же я в заполненной столовой кричать о том, что он не поддержал план побега, а потом еще и насмехался над нами. Качая головой, Делавер возвел синие очи к потолку, прошептал что-то нецензурное и насильно усадил меня обратно, когда я уже собралась ретироваться.
— Если ты продолжишь талдычить про Орду, я решу, что ты такая же психованная, как и остальные. И когда тебя вызовет Шахраз, дров ты наломаешь столько, что несколько лет топить можно будет. Намек ясен?
Я села обратно — аккуратно и медленно, что было жизненно необходимо в компании с людьми с неуравновешенной психикой. А Делавер после таких фраз впечатление нормального не производил.
— Я слушаю, — елейно сказала я и даже, как прилежная школьница, сложила перед собой руки.
Сумасшедшему паладин сразу полегчало, он отпустил мою кисть и некоторое мгновение молчал. Я повторила, что нахожусь вся во внимании и внемлю его словам.
— Не смотря на весь этот цирк, надеюсь, ты сможешь запомнить мои слова, — наконец, сказал он. — Когда тебя вызовут к Шахраз…
— С чего это? — удивилась я.
— Да выслушай же ты!
На его крик обернулись с десяток жующих физиономий.
— Это не вам, — почти хором произнесли мы, оглядываясь по сторонам.
Сложив длинные пальцы «пирамидкой», Делавер сделал несколько глубоких вздохов и продолжил.
— В кабинет к Шахраз тебя вызовут из-за Артема. Он нарушил несколько серьезных правил и теперь, наверное, отдыхает в одиночке. Во-первых, нельзя кричать на Шахраз. Во-вторых, Артем не должен был знать, что сейчас на календаре начало мая. И уж тем более объявлять об этом во всеуслышание.
Вопреки правилу не смеяться над людьми с больной психикой, я расхохоталась. Я ожидала новой волны праведного гнева, но паладин устало махнул на меня рукой. Видимо, для него я стала таким же безнадежным случаем, как и он для медицины.
— Жаль, — протянул Делавер. — Ты новенькая и я хотел тебе помочь. Но кругом психи, одни только психи…
* * *Ничего нового Делавер не сказал. Кругом действительно были одни только психи, и каждый, как и полагалось в такой ситуации, считал себя непонятым и недооцененным окружающими. И даже в таком, больном и безнадежном социуме, каждый мнил себя светилом, центром Вселенной, продолжая вращаться в собственном сумасшедшем мирке. Или такое свойственно не только психам, запертым в сумасшедшем доме?
Мою жизнь до клиники, как и реку на восходе солнца, застилал такой густой туман, что вспомнить, как же там было, вне этих стен, я не могла. Зато я по-прежнему хорошо помнила названия всех локаций Калимдора и каждое достижение, которое заработала, а вот воспоминания о школе и университете и моя роль в здоровой общественной жизни упрямо скрывались от меня в холодном речном тумане.
В собственной Вселенной Делаверу на каждом углу виделись заговоры, о которых ему, как честному паладину, обязательно нужно было предупредить окружающих. Артем создал среди пациентов собственную гильдию и благополучно занял место лидера и всеобщего спасителя. Хотя его странному поведению на утренней терапии подходящего объяснения я до сих пор не находила. Но за неимением данных о собственном прошлом, я не могла решить, какую роль в собственном мире отводилась мне.
Я медленно поднималась в отделение по лестничным пролетам, когда подсознание услужливо спросило: «Выберите вашу роль — хилер, дамагер, танк?».
Мне на встречу по лестницам спускался санитар.
— Ты из какой группы? — строго спросил он, останавливаясь.
Я потеряла такой очевидный, но такой далекий ответ. Окончательно вынырнув из тумана памяти, я подняла на него глаза.
Санитар повторил свой вопрос.
— А какой сейчас месяц? — спросила я санитара в ответ.
Мой невинный вопрос его очень разозлил.
— К себе в палату, быстро! — рявкнул он в ответ. — Давай! Я прослежу!
Я побежала, перепрыгивая через ступени. Делавер не казался таким уж сумасшедшим.
«Артем не должен был знать, что сейчас на календаре начало мая».
Я опять остановилась.
Не должен был знать!.. Ведь в застенках Черного Храма нет календарей! Наш день состоял из трехразового приема пищи и трехчасовой групповой терапии, тихого часа и двух свободных часов перед отбоем, но никого не волновало — какой это был день? Понедельник, вторник или один из выходных дней? А когда этих дней становилось три десятка, в том, другом мире, четыре недели упрямо складывались в месяцы, а здесь, получается, нет?
— А сколько вообще времени прошло с того дня, как ты попала сюда, если сейчас май на дворе? — поинтересовался какая-то барышня моим собственным голосом.
— Хм, — ответил ей другой, но опять же мой голос. — Чтобы подсчитать это, надо знать, в какой месяц я попала в клинику. Когда это было?
Этой информации не было в моей памяти. Голоса ойкнули и испуганно притихли.
— Делавер до сих пор считает меня новенькой. И Артем тоже, — успокоила я саму себя.
— А новенькая — это сколько? — снова послышался недовольный голосок барышни «Хочу-все-знать». — Сколько это в месяцах?!
— Если Артем здесь около двух лет… — прикинула я. — Ну, я-то точно меньше!
— А откуда, собственно, Артему известно, сколько времени он провел в клинике? — продолжала возмущаться эта дотошная барышня моим голосом.
— Мысли логически, — из последних сил призвала я свой разум. — Если ничего, кроме Варкрафта, я не помню, то… Какой праздник в Азероте стал для меня последним? — выпалила я на одном дыхании.
Ответ явился незамедлительно.
— Тыквовин, конечно же. Октябрь, если быть точной, — с легким презрением ответило собственное подсознание.
— А сейчас начало мая, — сыграла в капитана очевидность барышня.
Клубившийся вокруг меня туман бесцеремонно проник в мою память, заглушив посторонние голоса. Клиника стала настолько далекой и чужой, что, казалось, раскрой я выкрашенную белой краской дверь, то окажусь совсем не в холле психоневрологического отделения.
Я окажусь на кухне, где у плиты крутится мама, а за столом сидит папа. Родители будут пить терпкий кофе, а я — сладкий горячий кисель.
— Солнышко, не лей так много варенья, — будет приговаривать мама, а я все равно буду загребать его ложкой и укладывать на тонкий румяный блин.
Позабыв о своей газете и мобильном телефоне, который верещит с утра пораньше, папа с мамой обсуждают поездку к морю. Куда-то исчез телевизор, и поэтому мама не ест автоматически, с большим интересом следя за перипетиями утреннего сериала, чем за вкусом поедаемого завтрака. Передо мной на столе нет гаджетов, чтобы одной рукой есть, а второй — лениво играть в очередную бессмыслицу.
— Говорила я тебе, не жадничай.
Непослушное варенье стекает по рукам и подбородку. Мама протягивает желтенькое кухонное полотенце, но тонкая и белая ручка забирает его прежде, чем я протягиваю к нему липкие пальцы. Я вижу перемазанную вареньем девочку. В одной руке она держит полотенце, а второй — умудряется гладить полосатого кота у себя на коленях. Это я. Мне чуть больше четырех лет.
— Мулзик, блысь, — картавлю пятилетняя я.
Папа улыбается.
— Мулзик, — тихо повторяю я, зажатая между папой и собственной детской копией. — Папа… А я ведь научилась произносить букву «р». Ты знаешь?
Но я не успеваю коснуться папиного большого плеча. С шорохом страниц, пестрыми птицами вокруг кружат газеты и книги. Снова показывается черная физиономия квадратного телевизора. Я то хватаюсь за папино плечо, то тянусь к пульту, чтобы не дать маме включить любимый канал, но везде натыкаюсь на полосатую спину Мурзика, который трется о мои руки. Я снова опоздала. Реальность опять настигла мой сказочный детский мир, и он рушится, растекается, и его остатки, словно крошки, мама смахивает с обеденного стола.
Почему никто не лечил папу за то, что он все свое свободное время читал газеты? Почему маму не пичкали лекарствами от зависимости от мыльных опер? Ведь это могло помочь им, и тогда папа услышал бы, как однажды я перестала картавить.
Папа исчез с моей светлой кухни. Пропал с тарелки и румяный блин, и я неловко опустила ложку, все еще полную клубничного варенья. Мама больше не варила кофе, а в спешке заливала кипятком растворимую смесь «Три в одном». Серии утреннего сериала нумеровались трехзначными цифрами, но сюжет мало интересовал преданную зрительницу. Даже в рекламных роликах, то и дело прерывавших серии, смысла было больше.
Разогреваясь, кружили в микроволновке остатки вчерашнего ужина. Из всех приемов пищи у нас с мамой остался только ужин, и теперь на завтрак мне всегда доставались его остатки. Еще очень долго мама по привычке готовила на троих.
