Григорий Горин - Комическая фантазия (Сбоник пьес)
В «Том самом Мюнхгаузене» Горин вплотную приблизился к поразительному единению космогонических величин с игрой загадочного и безмерного человеческого подсознания. Здесь выдумка соседствует с прозрением. Здесь фантазия комедиографа обнаруживает топкое понимание современной комедии жанра редкостного и неизвестно существующего ли вообще.
Однако вне зависимости от существования комедии как жанра Горин обладает весьма своеобразным комедийным мышлением, оно умело проецируется им на глубинные пласты человеческой психики, одновременно задевая широкий социальный фон. Как искусный иглоукалыватель, драматург обращает внимание не только на общеизвестные болевые точки, но и находит собственные, запрятанные глубоко от посторонних глаз, имеющие разветвленную систему коммуникаций с иными и подчас далекими пространствами вечных мировых проблем. От его шуток всегда идут круги во все стороны нашей жизни. Выдуманные им характеры задевают нас сначала слегка, чуть-чуть, а потом все глубже и серьезнее. И все-таки не это для меня главное… Его словесная вязь имеет склонность к звуковой вибрации.
Комические фантазии Горина изначально расписаны по пяти линеечкам нотной тетради, где одна четвертушка смешнее другой. Драматург абсолютно музыкален, а это и есть для меня главное свойство драматургического Таланта. Все горинские реплики и ремарки, распадаясь на семь музыкальных нот, образуют бравурную ироническую симфонию.
Ирония — наш дефицит. Ее недостает нам в познании наших удач и просчетов. Когда приходит время надежд и обновлений, мы инстинктивно тянемся к юмористическому осмыслению событий в мире и собственном сознании, ибо чувство юмора есть признак ума с конструктивным профилем. Комический строй мышления наполняет мир светом радости и оптимизма. В его живительных лучах страшные явления в мире становятся жалкими, отвратительные качества в человеке — просто смешными. Юмор — великое защитное свойство каждого организма в отдельности и всего общества в целом. Когда человек смеется — он уже созидает. Человеческий смех — дорога к самым серьезным и святым человеческим порывам.
Горин сумел доказать недоказуемое: веселые придумки враля Мюнхгаузена оказались серьезными сочинениями, а сам хвастливый барон обернулся на наших глазах вдохновенным художником. Автор остроумно доказал и другое: Мюнхгаузен, этот великий генератор сумасшедших идей, есть творческая личность, работающая в экстремальных условиях. С этого момента начались но только его новые веселые приключения, но и естественные его новые злоключения. Оказалось, что Мюнхгаузен — тонкий и даже ранимый художник. Он вдохновенно создавал свои уморительные фантасмагории, развлекая людей, но люди не всегда платили ему благодарностью. Увы, чем выше художник поднимается над своей аудиторией, тем больше проблем возникает у него с людьми, расположившимися в этой самой аудитории и за ее пределами.
Все это я написал только для того, чтобы добиться, наконец, некоторой солидности в изложении материала. На самом деле я, конечно, думаю по-другому, потому что мне, театральному профессионалу, милее не философия, а аншлаг. И сладостный вопль «Нет ли лишнего билетика?» мне дороже всех философий мира.
В начале семидесятых Горин, развив «вторую космическую скорость», вывел один многострадальный московский театр на высокую театральную орбиту. Истинный драматург печатается впоследствии. Сначала он строит свой театр. Вот почему я советую молодым драматургам не впадать в ажиотацию по случаю опубликования их пьесы на страницах какого-либо печатного издания. Много полезнее увидеть незавершенное и даже незалитованное творение в неврастенических репетиционных муках. Поспорить до хрипоты с актерами. Умилиться и вознегодовать, слазить на колосники, пригрозить отставкой и посоветовать монтировщикам, как правильно забивать гвозди в только что выкрашенные декорации.
Всё это проделывал Горин, когда в Московском театре им. Ленинского комсомола начались репетиции пьесы «Тиль». Впрочем, и пьесы как таковой еще не было. Была идея, и был непрерывный живой творческий процесс. Отдельные сцены, едва возникнув на бумаге, тут же перекочевывали на сцену, персонажи мгновенно обретали живую актерскую плоть.
Горин — Человек Театра. Он знает его во всем его загадочном многообразии и, что сегодня крайне важно, его драматургическое мышление неотделимо от режиссерского (!). Он мыслит не только как драматург, но и изначально как режиссер. Современный театр имеет тенденцию к размыванию границ между этими двумя профессиями. На этом тезисе я настаиваю, как свидетель.
Горин выстраивает свою работу в театре не на сюжетных сочленениях и забавных репликах — он созидает на прочном идейном основании в сочетании с крайне зыбкими, эфемерными, чисто эстетическими ощущениями, но последние подчас имеют на театре большую ценность, нежели смелые и пространные монологи центральных персонажей. Если мои суждения о музыкальности горинской драматургии покажутся кому-либо досужим или крайне субъективным домыслом сосредоточу свой крайний субъективизм на иных ощущениях.
Сегодня важно, чтобы кроме словесных построений драматургическая вязь обладала бы эстетической и стилевой особенностями, чтобы слова и ремарки имели бы цвет, запах, влажность, пульсацию и непременную принадлежность к художественному направлению. Горин с одними только философскими выкладками, но без стилистических ощущений и режиссерской интуиции пьесы написать не может. Но если уж он что-то вдруг напишет, то написанное им не может быть не поставлено на сцене. Конечно, сложности с постановкой могут быть у любого драматурга, но Горин, как бы он ни старался, не сумеет сделать пьесы, не нужной живому театру. Меньше всего я хочу его сейчас поссорить с коллегами, которые пишут «непоставленные» пьесы в щедром изобилии и сетуют на отсутствие «длинной руки» или козни зазнавшихся и оторвавшихся от жизни главных режиссеров.
Кроме «Тиля» на нашей сцене я так ничего и не поставил… Но зато был «Тиль»!.. «Тиль» — это новый театр, родившийся в 1974 году в Москве на улице Чехова!
Сын угольщика Клааса, выбросившийся со страниц Шарля де Костера на сценические подмостки Ленкома, сразу же повел себя вызывающе, и не просто как потешный шут, но, прежде всего, как воин. «Тиль-74» спрессовал Иронию с Дерзанием, в нем материализовалась мечта об истинном герое целого поколения, человеке острого интеллекта и редкостной социальной отваги. Тиль Уленшпигель пробил брешь в зрительском скепсисе, царившем на улице Чехова, и, восстановив связь времен, открыл дорогу новым сценическим героям… Театральные пути неисповедимы. Герой фламандского средневековья подставил свою исполосованную спину, чтобы по ней вскарабкались ввысь герои нашей современности!..
Я не раз наблюдал Горина в тесном производственном единении. Великий английский сатирик Джонатан Свифт организовал нам кульминацию в наших совместных муках по созданию очередного телевизионного творения, и я воочию наблюдал, как любимый драматург «работает с мастерком», как он ловко подбрасывает свои «кирпичики», вытягивает ввысь ажурно-замысловатую кладку и тут же, как Аттила, разрушает ее до самого нулевого цикла, чтобы снова начать, по моему ощущению, довольно нудный и бесконечный до ужаса акт созидания.
«Дом, который построил Горин» создавался… Нет, лучше — сколачивался на моих глазах. Дом рос на моих глазах. Сначала, как пьеса, потом (по моей просьбе) как сценарий телевизионного фильма, но после каждого выстроенного телевизионного эпизода автор, втайне от меня, вновь перестраивал его в театральное действо. Мне хотелось иметь веселый сценарий, драматургу Горину — серьезную пьесу. Конечно, правда на моей стороне, но и драматурга можно понять. Киносценарий у нас прекращает свое существование сразу после его записи, пьеса, напротив, только с этого мгновения и начинает свою жизнь. Сценарий «Дом, который построил Свифт» канул в небытие, пьеса «Дом, который построил Свифт» родилась в подлунном мире, дразня наше режиссерское воображение.
Я пишу эти строчки с единственной целью — помочь взыскательному читателю оценить идейные и художественные достоинства драматурга Горина и заодно зарекомендовать себя серьезным человеком в глазах читателя. Достоинства нашего читателя неоспоримы, с Гориным сложнее. Хотя о положительных сторонах его творчества я догадываюсь давно, и вместе с тем я до сих пор не могу решить для себя — что же главное в его комических фантазиях? Впрочем, именно в этом я и усматриваю ныне сильную сторону его дарования.
Каждый день я по-разному формулирую то, что вышло из-под его горинского пера. В зависимости от самочувствия, настроения, от того, как прошел день, и какие мысли посетили меня, и какие снова не посетили. Оказывается, это и есть самое радостное в нашем искусстве: творение художника дышит.
