Василий Шукшин - До третьих петухов
— Почему, это же так понятно, — сказал черт.
— Я все время твержу, — продолжал Мудрец, — .что необходимо учитывать наличие вот этих двух функций. Учитывайте функции, учитывайте функции! Всякое явление, если можно так выразиться, о двух головах: одна говорит «да», другая говорит «нет».
— Я видел явление о трех головах… — вякнул было Иван, но на него не обратили внимания.
— Ударим одну голову, услышим «да»; ударим другую, услышим «нет». — Старик Мудрец стремительно вскинул руку, нацелился пальцем в черта. — Какую ударили вы?
— Мы ударили, которая сказала «да», — не колеблясь, ответил черт.
Старик опустил руку.
— Исходя из потенциальных возможностей данных голов, данного явления, голова, которая говорит «да», — крепче. Следует ожидать, что все явление подпрыгнет и продвинется вперед. Идите. И — с теорией, с теорией мне!.. — Старик опять погрозил пальцем черту. — Манкируете! Смотрите! Распушу!.. Ох, распушу!
Черт, мелко кивая головой, улыбаясь, пятился и пятился к выходу… Задом открыл дверь и так с подкупающей улыбкой на мордочке исчез.
Иван же как стоял, та: к упал на колени перед Мудрецом.
— Батя, — взмолился он, — ведь на мне грех-то: я научил чертей, как пройти в монастырь…
— Ну?.. Встань-ка, встань — я не люблю этого. Встань, — велел Мудрец.
Иван встал.
— Ну? И как же ты их научил? — с улыбкой спросил старик.
— Я подсказал, чтоб они спели родную песню стражника… Они там мельтешили перед ним — он держался пока, а я говорю: вы родную его запойте, родную его… Они и запели…
— Какую же они запели?
— «По диким степям Забайкалья».
Старик засмеялся
— Ах, шельмы! — воскликнул он. — И хорошо запели?
— Так запели, так сладко запели, что у меня у самого горло перехватило.
— А ты петь умеешь? — быстро спросил Мудрец.
— Ну, как умею?.. Так…
— А плясать?
— А зачем? — насторожился Иван.
— Ну-ка… — заволновался старичок, — вот чего! Поедем-ка мы в одно место. Ах, Ваня!.. Устаю, дружок, так устаю — боюсь, упаду когда-нибудь и не встану. Не от напряжения упаду, заметь, от мыслей.
Тут вошла секретарша Милка. С бумагой.
— Сообщают: вулкан «Дзидра» готов к извержению, — доложила она.
— Ага! — воскликнул старичок и пробежался по кабинету. — Что? Толчки?
— Толчки. Температура в кратере… Гул.
— Пойдем от аналогии с беременной женщиной, — подстегнул свои мысли старичок. — Толчки… Есть толчки? Есть. Температура в кратере… Общая возбудимость беременной женщины, болтливость ее — это не что иное, как температура в кратере. Есть? Гул, гул… — Старичок осадил мысли, нацелился пальцем в Милку: — А что такое гул?
Милка не знала.
— Что такое гул? — Старичок нацелился в Ивана.
— Гул?.. — Иван засмеялся. — Это смотря какой гул… Допустим, гул сделает Илья Муромец — это одно, а сделает гул Бедная Лиза — это…
— Вульгартеория, — прервал старичок Ивана. — Гул — это сотрясение воздуха.
— А знаешь, как от Ильи сотрясается! — воскликнул Иван. — Стекла дребезжат!
— Распушу! — рявкнул старичок. Иван смолк. — Гул — это не только механическое сотрясение, это также… утробное. Есть гул, который человеческое ухо не может воспринять…
— Ухо-то не может воспринять, а… — не утерпел опять Иван, но старичок вперил в него строгий взор.
— Ну что тебя, распушить?
— Не надо, — попросил Иван. — Больше не буду.
— Продолжим. Все три признака великой аналогии — налицо. Резюме? Резюме: пускай извергается. — Старичок выстрелил пальчиком в секретаршу: — Так и запишите.
Секретарша Милка так и записала. И ушла.
— Устаю, Ваня, дружок, — продолжал старичок свою тему, как если бы он и не прерывался. — Так устаю, что иногда кажется: все, больше не смогу наложить ни одной резолюции. Нет, наступает момент, и опять накладываю. По семьсот, по восемьсот резолюций в сутки. Вот и захочется иной раз… — Старичок тонко, блудливо засмеялся. — Захочется иной раз пощипать… травки пощипать, ягодки… черт те что!.. И, знаешь ли, принимаю решение… восемьсот первое: перекур! Есть тут одна такая… царевна Несмеяна, вот мы счас и нагрянем к ней.
Опять вошла секретарша Милка:
— Сиамский кот Тишка прыгнул с восьмого этажа.
— Разбился?
— Разбился.
Старичок подумал…
— Запишите, — велел он. — Кот Тимофей не утерпел.
— Все? — спросила секретарша.
— Все. Какая по счету резолюция на сегодня?
— Семьсот сорок восьмая.
— Перекур.
Секретарша Милка кивнула головой. И вышла.
— К царевне, дружок! воскликнул освобожденный Мудрец. — Сейчас мы ее рассмешим! Мы ее распотешим, Ваня. Грех, грех, конечно, грех… А?
— Я ничего. До третьих петухов-то успеем? Мне еще идти сколько.
— Успеем! Грех, говоришь? Конечно, конечно, грех. Не положено, да? Грех, да?
— Я не про тот грех… Чертей, мол, в монастырь пустили — вот грех-то.
Старичок значительно подумал.
— Чертей-то? Да, — сказал он непонятно. — Все не так просто, дружок, все, милый мой, очень и очень не просто. А кот-то… А? Сиамский-то. С восьмого этажа! Поехали!
Несмеяна тихо зверела от скуки.
Сперва она лежала просто так… Лежала, лежала и взвыла.
— Повешусь! — заявила она.
Были тут еще какие-то молодые люди, парни и девушки. Им тоже было скучно. Лежали в купальных костюмах среди фикусов под кварцевыми лампами — загорали. И всем было страшно скучно.
— Повешу-усь! — закричала Несмеяна. — Не могу больше!
Молодые люди выключили транзисторы.
— Ну, пусть, — сказал один. — А что?
— Принеси веревку, — попросила его.
Этот, которого попросили, полежал-полежал… сел.
— А потом — стремянку? — сказал он. — А потом — крюк искать? Я лучше пойду ей по морде дам.
— Не надо, — сказали. — Пусть вешается — может, интересно будет.
Одна девица встала и принесла веревку. А парень принес стремянку и поставил ее под крюк, на котором висела люстра.
— Люстру сними пока, — посоветовали.
— Сам снимай! — огрызнулся парень.
Тогда тот, который посоветовал снять люстру, встал и полез на стремянку — снимать люстру. Мало-помалу задвигались… Дело появилось.
— Веревку-то надо намылить.
— Да, веревку намыливают… Где мыло?
Пошли искать мыло.
— Есть мыло?
— Хозяйственное… Ничего?
— Какая разница! Держи веревку. Не оборвется?
— Сколько в тебе, Алка? — Алка это и есть Несмеяна. — Сколько весишь?
— Восемьдесят.
— Выдержит. Намыливай.
Намылили веревку, сделали петлю, привязали конец к крюку… Слезли со стремянки.
— Давай, Алка.
Алка-Несмеяна вяло поднялась… зевнула и полезла на стремянку. Влезла…
— Скажи последнее слово, — попросил кто-то.
— Ой, только не надо! — запротестовали все остальные.
— Не надо, Алка, не говори.
— Этого только не хватает!
— Умоляю, Алка!.. Не надо слов. Лучше спой.
— Ни петь, ни говорить я не собираюсь, сказала Алка.
— Умница! Давай.
Алка надела на шею петлю… Постояла.
— Стремянку потом ногой толкни.
Но Алка вдруг села на стремянку и опять взвыла:
— Тоже скучно-о!.. — не то пропела она, не то заплакала. — Не смешно-о!
С ней согласились.
— Действительно…
— Ничего нового: было-перебыло.
— К тому же патология.
— Натурализм.
И тут-то вошли Мудрец с Иваном.
— Вот, изволь, — бодренько заговорил старичок, хихикая и потирая руки, — дуреют от скуки. Ну-с, молодые люди!.. Разумеется, все средства испробованы, а как избавиться от скуки-такого средства нет. Так ведь? А, Несмеянушка?
— Ты прошлый раз обещал что-нибудь придумать, — капризно сказала Несмеяна со стремянки.
— А я и придумал! — воскликнул старичок весело. — Я обещал, я и придумал. Вы, господа хорошие, в поисках так называемого веселья совсем забыли о народе. А ведь народ не скучал! Народ смеялся!.. Умел смеяться. Бывали в истории моменты, когда народ прогонял со своей земли целые полчища — и только смехом. Полчища окружали со всех сторон крепостные стены, а за стенами вдруг раздавался могучий смех… Враги терялись и отходили. Надо знать историю, милые люди… А то мы… слишком уж остроумные, интеллектуальные… а родной истории не знаем. А, Несмеянушка?
— Что ты придумал? — спросила Несмеяна.
— Что я придумал? Я взял и обратился к народу! — не без пафоса сказал старичок. — К народу, к народу, голубушка. Что мы споем, Ваня?
— Да мне как-то неловко: они нагишом все… — сказал Иван. — Пусть хоть оденутся, что ли.
Молодые безразлично промолчали, а старичок похихикал снисходительно — показал, что он тоже не в восторге от этих средневековых представлений Ивана о стыдливости.
