Люда Тимурида - Моя профессия ураган
— сочиняя в уме музыку, разгораюсь все более и более, и, наконец, дохожу до такого состояния, когда мне чудится, что я слышу всю симфонию от начала и до конца сразу, одновременно, в один миг!.. Эти минуты — самые счастливые в моей жизни".
Улыбнись! Ты должен слышать всю симфонию в один момент столько времени, сколько тебе надо…
Глава 5
Сколько я не сидела, я ничего не высидела. Только квохтать осталось. Мне ничего не пришло в голову… А секунды текли… Медленные секунды моей оставшейся жизни. А я так же тупо сидела… И даже не понимала, собственно, что я в монастыре во время урагана. Но было ощущение приблизившейся опасности и гибели. Поняв это, я снова напряглась, пытаясь осознать ситуацию. Что мне делать!?! Я стала метаться…
Но снова вспыхнула, видимо по аналогии, разорванная мыслью сцена детских воспоминаний…
Тэйвонту уходил от висевшей на хвосте погони, шатаясь, один! И я знала каким-то инстинктом, что смертельная опасность приблизилась вплотную. Мама и еще один тэйвонту куда-то исчезли. Опасность же стала нестерпимой. Даже по сравнению с моей "обычной" жизнью и обычной постоянной опасностью. Маленькое сердечко мое билось бешено, ручка сжимала арбалетик тэйвонту, оставленный мне.
Почему-то я не боялась. Но в глазах у тэйвонту были слезы, когда он взглянул на меня, и это меня "добило". Сама я плакала всего несколько раз, но я знала, даже в этом крошечном возрасте откуда-то, что тэйвонту не плачут никогда.
Нас преследовали не обычные бойцы, а дожуты. Черные тэйвонту, правоверные оборотни. Мы только что отбились от троих, и это был безумный бой мастеров. Но шестым чувством я ощущала, что сил у моего тэйвонту больше не было, а по голосам преследователей безошибочно, не считая, определила, что преследуют нас пятьдесят три. Просто знала мгновенно сама, не знаю как. И откуда-то знала, что это тоже тэйвонту, но черные тэйвонту. И на этот раз нам не было даже шанса.
Я почему-то ощущала чувства Дина, моего тэйвонту, будто всплески, доносившиеся до меня. Ему не было жаль умирать. А только жаль, что он не выполнил долг. Он не знал, жива ли Маэ — нас рассекли и оттеснили, будто волков, эти черные ужасные бойцы в бою. И это тоже ему болело… Его забота была в том, что он не сумел защитить меня, и он остро переживал этот позор, зная, что в лучшем случае, я умру вместе с ним. О худшем не хотелось думать.
Ум его лихорадочно работал, ощупывая все окружающее в поисках хоть малейшего выхода. Даже оставленная одна здесь, в лесу, я все равно погибла бы в свои считанные месяцы.
Голоса приближались… Дин, будучи не в силах уйти от мчавшихся сверхбойцов, поцеловал меня… Как ни странно, но я улыбнулась ему, хоть была не просто крошечной, а еще совсем несмышленым младенцем.
Я видела все глазами и мыслью Дина, слившись с ним.
Взгляд Дина упал на волчью нору… Обострившийся за месяц битвы слух мой знал, что там кто-то есть и сопит в пять голов, причем четыре маленькие, и они боятся…
И тут я вздрогнула.
— Волки! — неверяще прошептал Дин. — Волки!!!
Я ощутила импульс счастья идущий от Дина.
— Волки!!!
Я потянулась к нему, поняв, что он что-то придумал, и мы спасены, но он не обратил на меня внимания, и мгновенно был возле норы.
Я и опомниться не успела, как он снял меня с груди и положил меня в нору, так, чтоб это не было видно сверху, но и чтоб волчица не цапнула сдуру. Изнутри слышалось глухое рычание.
И исчез, прошептав, — Савири, прощай, я попытаюсь их увести от тебя…
Я как сейчас помню эти его слова… Хотя я не могла их помнить и понимать…
И не знаю как, но я поняла. И на глазах у меня, крошечного младенца, были слезы…
Я слышала, как он уходил… Слух мой обострился, а они не смогли даже предположить, что он оставит меня здесь… Некоторые сверхбойцы-дожуты, прошедшие здесь, не обратили на нору никакого внимания, ибо слышали там волчицу и пять волчат — а в этом они не ошибались. Прийти в голову, что пятый
— это я, им просто не могло, ибо волчица была на месте. Тем более что тэйвонту все уходил и уходил от них. Я слышала, как там то и дело вспыхивал бой. Он подымался куда-то в горы…
В каком-то озарении я чувствовала его мысли на расстоянии и знала, что он на ходу смастерил куклу, завернув ее полностью и повесив на грудь, будто это была я. И что ему все труднее уходить и сражаться, и он держится только тем, что его честь не могла позволить, чтоб обман открылся и меня нашли…
А потом я вдруг словно его увидела его же глазами, — стоявшим на краю пропасти, внизу которой мчался могучий горный поток… Выхода у него не было… Его зажали, и без того уставшего, на узком пятачке.
И я скорей почувствовала его презрительную улыбку врагам, когда он, израненный и полумертвый, сжавшись, будто хотел защитить ребенка при ударе собой о воду, хладнокровно шагнул в пропасть…
— Савитри, прощай, — словно дуновение ветра донесло до меня его шепот. — Я люблю тебя, Савитри!
И я беззвучно плакала о нем, вздрагивая, сжав губы, хотя крошечный младенец не мог этого сделать…
…Не знаю, сколько я проплакала, словно омертвев от горя… Знаю только, что в какой-то момент очнулась, поняв, что мои слезы кто-то вылизывает, пытаясь успокоить. И я отчаянно прижалась к ней, вцепившись в нее ручками, не в силах, ибо горе мое, хоть сердце было крошечным, было настоящее. Я знала — Дин умер.
И сделал это ради меня. Одной из его мыслей было, чтоб я никуда не вылазила отсюда, пока навсегда не уйдут банды и тэйвонту.
Я не сразу поняла, что та, кто успокаивает меня, плачущую, — волчица. Вернее — тогда я этого и не поняла до конца — просто воспринимала ее и все.
Волчица, словно поняв опасность, утащила меня в глубину норы и вылизала всю, что я перестала пахнуть. И, словно понимая, затерла телом, вылезши следы.
Может, это вышло случайно.
Дальше воспоминания мои разорвались… Я откуда-то знала, что пробыла с волками меньше месяца… Я видела только обрывки, как пью молоко волчицы, как рычу, как мать переносит меня с другими волчатами в другое место. Потому что там было слишком много рыскавших людей… Я прекрасно понимала волчат и чувствовала себя полноправным членом семьи… Я играла и боролась с волчатами… Я никогда потом не боялась диких животных. И волчица учила меня охотиться, как и всех… И я бегала на четвереньках за короткий срок со скоростью волчонка или щенка, способная так же гонять неустанно, как и они. К тому же маленькие мышцы мои, тренируемые тэйвонту, были так же сильны, как у волчат, а не как у младенца. Пол месяца, проведенных с волками — в детстве большой срок.
Я видела обрывки воспоминаний, как моя настоящая мать, — все так же уходящая с одним оставшимся в живых Ханом, от врагов, но уже постаревшая, сдавшая и почерневшая от горя, но все же выжившая — как мать нашла меня. Вернее, как я сама выползла к ней, уловив ее голос и запах и что-то вспомнив.
Я вылезла, рыча, прямо на них. Я до сих пор помню их глаза!
Боже, что это было!
Мать и плакала и смеялась, прижимая меня к себя, когда поняла, что это я, так что Хан сказал, что она сошла с ума. Пытаясь меня отобрать… Но она просто не могла успокоиться, выцеловывая мое пахнувшее псиной лицо, и смеясь, когда я рычала… Я помню, я была облита слезами, и подкидываема, и прижимаема крепко к себе… Они наткнулись на нас случайно, ибо это была совсем иная часть местности, за полсотни километров от той точки, где меня оставили, уже в глуши, где не ступала человеческая нога. Они оторвались на этот раз надолго…
Я еще помню, что волчица не хотела отпускать меня наружу, и держала за кожу, рыча и желая меня оттягать за глупое желание… А потом бросилась на мать, пытаясь отобрать меня. Но тэйвонту, словив ее, как щенка за шкирку, хорошо оттягал ее. Но не убил, потому что я кричала ужасно…
Впрочем, об этом вскоре все забыли в жестокой круговерти дней. Я перестала рычать и произнесла в два месяца и пять дней первое слово, и оно было — мама.
Правда, Хан подозрительно отвернулся с непонятной ухмылкой, когда моя мама радостно ему сказала, что это слово было первое. Правда, о том, какое слово было первое, он наотрез отказался говорить. Вокруг стоял такой мат. Чего в шуме боя с отбросами не почудится? Впрочем, Хан проговорился, что это было нечто короткое, вроде — "бей!".
Было не до волков, ибо охота на нас вдруг вспыхнула с новой силой уже в иной части Дивенора, когда мы думали, что ушли. Я перестала рычать и скалиться на
Хана, разве когда злилась. И все забыли об этом — теперь с мамой было несколько других бойцов. Правда, я об этом им все же иногда напоминала, характерным жестом обнажая зубы в злости и ярости, а один раз завыв в ответ на далекий волчий вой. Мама только вздрогнула, но Хан, ее тэйвонту, сказал, что это пройдет. Зато я после волчьей стажировки хорошо бегала на четвереньках, и умело пряталась и затаивалась во время боя сама. И отлично вынюхивала свежие следы. Мама ругалась, а Хан и несколько тэйвонту и люты, которые были теперь с матерью, хохотали надо мной во все горло. Я злилась, ибо не понимала, почему надо мной хохочут. И называют оборотнем. Хоть все тэйвонту в принципе подобное могут. Вынюхивать след… Помню, как раз, услышав далекий волчий вой, я так заволновалась, потянув маму за собой в сторону, что взрослые все же послушались меня. Ибо волки передали, что идет большой отряд людей с севера, передали воем, как всегда общаются между собой все пары волков…
