Юлия Белочкина - Еврейское остроумие. Десять заповедей
Когда бедный работник предстал перед судом, ангел — обвинитель положил на левую чашу весов его жалкую жизнь, в которой практически не было места духовным трудам. Ангел — адвокат мог предложить лишь один предмет: печальный вздох, издаваемый работником при встрече с ученым соседом. Но именно этот вздох и уравновесил все, что лежало на левой чаше, поднимая и оправдывая каждое мгновение его жизни.
* * *
Рабинович умер, и его тащат в ад.
— Неужели после такой жизни я и рая не заслужил?
— После такой жизни тебе и ад покажется раем.
* * *
Попал Рабинович в рай. Настало время обеда. Бог:
— Ну что, покушаем?
— Покушаем!
Открыл Бог банку тушенки. Стали они есть. Рабинович смотрит вниз на ад, а там народ ест балыки, икру и ананасы. На следующий день Бог говорит:
— Ну что, покушаем?
— Покушаем!
Открывает Бог банку килек в томате, и они молча кушают. В аду едят жареных рябчиков и марципаны. Рабинович:
— Господи, что‑то я не врубился! Мы тут консервами давимся, а эти богохульники всякие яства жрут!
Бог, вздыхая:
— Ох — ох — хонюшки, да кто ж на двоих‑то готовить‑то будет?!
* * *
Спустился Бог на землю и видит: все торгуют, пьют, кругом разврат. Вернулся на небеса, созвал ангелов и говорит:
— Соберите всех церковных иерархов. Даю им ровно месяц. Если люди не исправятся, будет новый Всемирный потоп!
Ангелы созвали представителей всех религий и передали им слова Бога. Тогда патриарх собрал своих верующих и сказал:
— Христиане, среди нас бытуют разврат, пьянство, обман. Мы должны каждый день молиться в течение месяца, иначе Бог нас накажет и устроит Всемирный потоп.
Имам собрал своих последователей и объявил:
— Правоверные, среди нас бытуют разврат, пьянство, обман. Мы должны каждый день молиться в течение месяца, иначе Аллах нас накажет и устроит Всемирный потоп.
А главный раввин созвал евреев и сказал им:
— Евреи! У нас с вами ровно месяц, чтобы научиться жить под водой.
Шолом — Алейхем Мечтатели (Наброски карандашом)
Глава первая,
из которой читатель узнает сравнительно мало
В губернском городе… Но не лучше ли не называть город по имени? Ведь есть же на Руси такие города, местечки, даже села и деревни, где нашему брату еврею жить не дозволяется, почему же не допустить, чтобы ограничительная черта существовала и относительно пишущей братии, что о таком, дескать, городе писать можно, а об этаком нельзя и т. д.? Поэтому, во избежание всяких недоразумений, назовем место действия просто «одним губернским городом».
Итак, в одном губернском городе во время большой ярмарки у подъезда большого трехэтажного дома остановились извозчичьи санки, из которых выпрыгнул молодой человек среднего роста, крепкого сложения, необыкновенно широкий в груди и плечах, и твердыми шагами направился к парадным дверям, сильно рванув проволоку звонка.
Пока швейцару вздумается появиться на звонок посетителя, мы бросим взгляд на наружность последнего.
Старая медвежья шуба, шапка из бараньих смушек и тяжелые сапоги говорили в пользу его принадлежности к мещанскому званию, большие, мускулистые, мозолистые руки обнаруживали в нем неотъемлемые особенности ремесленника, а густые, черные, курчавые волосы и большие, темные, типичные глаза как нельзя более свидетельствовали о его семитическом происхождении.
— Дома господин губернатор? — спросил молодой человек у появившегося на пороге усача — швейцара.
Швейцар бросил на посетителя уничтожающий взгляд, один из тех третирующих взглядов, которые отправляют к черту непрошеного гостя со всей нацией, представитель которой так дерзко тревожил покой ожиревшего привратника.
— Ты, никак, жид? — сказал швейцар и уже готов был захлопнуть дверь перед самым его носом, как вдруг отступил на два шага назад и чуть не пошатнулся, когда, к великому своему изумлению, услышал негромкий, но ровный и гордый ответ еврея:
— Я- Илья — пророк… Доложите обо мне господину губернатору.
Но прежде чем последовать за нашим причудливым героем в высокие чертоги господина губернатора, я должен рассказать благосклонному читателю, кто такой был этот странный молодой человек.
В местечке N в числе десятитысячного населения насчитывается около двух тысяч евреев; между ними много ремесленников; между ремесленниками больше сапожников.
Между сапожниками особенное внимание обращает на себя своими странностями один молодой сапожник по имени Эля, а по прозванью Тамоватый. Собственно, Тамоватый — его прозвище; в цеховой же управе он значится: «Эля Мееров сын Сандлер». Но добрые граждане местечка имеют обыкновение пускать в обращение вместо фамилий прозвища, которые нередко отличаются своей замысловатостью и подчас циничностью. Так, например, в записной книжке одного шадхена я случайно просмотрел таблицу, содержащую в себе всех более или менее выдающихся евреев местечка М, и должен сознаться — был повергнут в крайнее изумление от такой изобретательности и богатства прозвищ. В списке, между прочим, красовались следующие корифеи: Аврам Большой, Лейб Короткий, Хаим Черный, Берл Рыжий, Мендель Философ, Пинхус Эпикуреец, Файтель Скряга, Меер Ботвина, Янкель Синий Нос, Мотя Врун, Велвл Бесстыдник, Рахмиль Кот, Шлема Индюк, Ривка Кошка, Эстер Развратница, Хава Тонкая, Гитель Пропавшая, Фейга Сиплява, Фейга Борода, Фейга — без — бороды, Хая Рогатая, Хая Свирепая, Хая Сумасшедшая, Хая Бархатная, Хая — с-петухом, Хая Бандур и т. д. Откуда берется такой неисчерпаемый источник стольких разнообразных прозвищ, я решить не берусь. По всей вероятности, они носят характер личный, местный и — отчего не допустить? — исторический. Ведь есть в истории Карл Лысый, Фридрих Барбаросса, Генрих Птицелов, Ричард Львиное Сердце, Иван Грозный и многие другие. Но не в этом суть. Возвратимся к нашему рассказу.
Эля Сандлер, или, как мы его будем называть, Эля Тамоватый, в сущности, не был ни придурковат, ни глуп, а, напротив, даже поражал своим удивительно здравым суждением, наклонностью к мечтательности и непостижимым смиренномудрием. Но имя Тамоватый он нажил себе в корпорации сапожников благодаря своему кроткому нраву и еще одному весьма важному обстоятельству, а именно: Эля питал какое‑то неизъяснимое отвращение ко всякого рода спиртным напиткам и при всяком удобном случае проповедовал своим братьям по ремеслу, что водка‑де есть кровь сатаны, зелье ада, порожденье дьявола, скорпион, стоглавый змей, Асмодей и прочее.
Читатель, вероятно, удивляется такой склонности к аскетизму в характере моего героя; но некоторые биографические подробности из его жизни должны выяснить ему причины.
Эля Тамоватый в молодости был парень очень веселый, бойкий, краснощекий и необыкновенно здоровый. Будучи еще подмастерьем, Эля однажды испытал прелести первой любви, залпом выпил чашу до дна, но тут же поплатился своими боками, которые ему так поразмяли, что он должен был бежать со стыда и нашел себе убежище в местечке 1М, где после пережитого им такого горького разочарованья поступил на службу подмастерьем к одному сапожнику и предался размышлениям о суете мирской, весь ушедши в себя.
Быть может, при других условиях он предался бы пьянству со всем упорством своей флегматичной натуры; но на него вовремя подействовало успокоительно одно обстоятельство, направившее все его существо совершенно в противоположную сторону.
Дело в том, что его патрон, сапожник Перец Летучая Мышь (так прозвали его в местечке вследствие его наружности и юркости) был сапожник- философ. Во время работы он любил рассуждать о разных сверхъестественных явлениях и вообще о делах, касающихся религии, бессмертия души, загробной жизни, парения в небесах до вторичного рождения на свет божий и т. п. Перец по наружности действительно напоминал летучую мышь. Сам низенький, голова маленькая, лицо широкое и плоское, глазки миниатюрные, вечно движущиеся, рот широкий, зубки белые и острые, уши большие, подбородок лишенный растительности, руки непомерно длинные; прибавьте ко всему этому необычайную подвижность и юркость всей фигурки, и вы поймете, почему его прозвали летучей мышью.
В самой религии, то есть в обрядовой стороне ее, был он несколько вольнодумец, а ко вмешательству провидения в дела человеческие относился он критически, — смотря, впрочем, по обстоятельствам. Когда его мастерская была завалена работой, он говорил, что все зависит от человека, а ничуть не от Бога, которому вовсе нет дела до того, имеет ли Перец работу или не имеет. Когда же работы не было и ему приходилось вместе с женою, детьми и рабочими сидеть на бобах, тогда он вздыхал, обращая свой взор ко всеблагому кормильцу, говоря, что только от того, кто заботится о пропитании могучего слона и ничтожного червячка, зависит кратковременное человеческое существование на земле.
