Коллектив авторов - Одесский юмор: Антология
Возле запани Федька Аглицкий, охальник высшей квалификации, вытаращился на нее и ничком рухнул в снег. Следом упали без чувств еще двое прохожих.
– Стареешь, Анюта! Раньше по десять падало, – вскручинилась она. Но тут же гордо расхохоталась и своей поющей искристой походкой вошла в класс. Двоечник Малышев закусил губу и понял: не жить ему больше без учебы.
– Дважды два… – раздумчиво начала Анна Антоновна, и скучный школьный урок вдруг переплавился в пьянящую сказку интеллекта.
– …равняется… – пел мел.
– …четыре! – ликующе отозвалось за дальним перекатом…
В дверь постучали. Перед Анной Антоновной, второй дамой поселка, стоял сам Грохотов – туз областного масштаба. Протягивая ей букет обычных бразильских орхидей и снимая свои простенькие замшевые онучи, он подмигнул ее мужу:
– Загордился, Андрюха? Выбился в директора сплавконторы и своих ребят начпредкрайисполкомов не узнаешь?
Муж вытащил из проруби в паркете омуля в томате. Отрезал:
– Будем сплавлять лес по-новому: не вдоль реки, а поперек!
Гость прижмурился:
– Ну-ну… А не пошел бы ты, паря, ко мне в замы? Красавицу твою в сенях посадим, сиречь в приемной. А сами возьмемся за оленей, за это рогатое золото тундры…
Пока они чалдонили, Анна Антоновна закурила сигарету с красивым заграничным названием «Прима» и стала вязать мужу на зиму свой теплый шерстяной портрет.
Над поселком стояла тишина, наполненная гулом моторов. Пахло весной, перевыполнением плана и первой в области любовью.
По течению плыли гладкие, без сучка и задоринки, производственные романы. Начинался весенний книгоход.
Сплавщики вылавливали романы баграми и волокли к запани, чтобы превратить их в первоклассную древесину. Из нее потом сделают целлюлозу для новых романов.
Шел круговорот бумаги в природе. За распадком медленно садилось оранжевое модерное солнце.
Из облачка, зацепившегося за лесопилку, вынырнул Амур в ватнике, с луком.
– Не стой под стрелой! – озорно крикнул он Анне Антоновне. Но она не слышала – с головой ушла в мысли о том, как бы модернизировать школьный циркуль.
Алмазный мой кроссворд
…Пока вдогонку щурился подслеповатыми витражами бретонский городок Собака-на-Сене.
Городок знаменит тем, что никто из моих знакомых литераторов не жил в нем. Лобзик ухитрился трижды не побывать там, хотя в своих сонетах описал городок до малейшей консьержки.
В ту пору Лобзик еще не стал поэтом с мировым именем Юрий, а был всего лишь талантливым босяком, какие в Одессе встречаются на каждом углу.
Тогда, что ни день, на литературном небосклоне Молдаванки вспыхивала очередная звезда. Помнится, где-то в двадцатых числах тридцатых годов родились строчки, которые до сих пор будоражат воображение сантехников: «Кто услышит раковины пенье, бросит берег и уйдет в туман».
Берег. Море. «Белеет парус одинокий…» Сейчас уже трудно припомнить, кто придумал эту фразу, я или Мячик. Да и стоит ли? Ведь позднее один из нас дописал к ней целую повесть.
Она очень понравилась Карамельке – той самой, которая некогда позировала Арапу для Татьяны Лариной. (Любой исследователь-татьяновед без труда может подтвердить или опровергнуть этот факт.)
С Арапом судьба свела нас в тихое апрельское (по старому стилю) утро. Нянька везла меня в коляске вверх по Потемкинской лестнице. Он полулетел навстречу. Бакенбарды косо резали воздух.
– Откуда ты, прелестное дитя? – спросил великий стихотворец на музыку Даргомыжского.
Тополиный пух. Весна. Лиссабон? Большой Фонтан? География перемешалась. Полушария сплюснулись, как моченые яблоки в кармане моей гимназической шинели. Вкус яблок. Шум Привоза – знаменитого одесского рынка.
Эскапады полустанков.
Память встреч. Одуревшие от зноя скалы Ланжерона.
Воспоминания – это не что иное, как консервированные события. Вот почему я люблю путешествовать во времени в общем вагоне.
Усы у городового словно помазки для бритья. Сходство усиливается тем, что городовой весь в мыле. Он гонится за кем-то. Лицо убегающего спокойно. Он спит. Или я сплю?
…но вечером, а вернее, на хрустящем от сиесты изломе дня, ко мне в отель явился с фиолетовыми на смуглом лице усами человек и, стесняясь своего латиноамериканского языка, столь несхожего с милым моему уху шипучим клекотом Пересыпи, что-то спросил.
Мысленно потрепав пришельца по пыльно-андалузскому плечу, я на всякий случай объяснил ему, что на самом деле Ушастый – это Франсуа Вийон, Петя Бачей и еще сорок гавриков.
Гость сконфузился и сгинул на пыльных антресолях памяти. Под окном филигранно шуршал кактус, здешняя разновидность нашей ланжеронской акации.
…и тесно прижавшись друг к другу, мы сидели в сквере на углу Дерибасовской и Монмартра. Наши уши пылали. Нас сжигала невысказанная любовь к Гоголю. Да и сейчас у меня нервно вздрагивает пьедестал от той мистической строчки: «Чуден Д. при тихой п.».
Что же касается Одессы, то я вынужден признаться читателю: на самом деле она никогда не существовала. Мы, я и мой друг Торшер, однажды выдумали ее в порыве фонетического озорства.
Мистификация удалась. В несуществующий город потянулись авантюристы и батистовые барышни, пунцовеющие от лихого рыбацкого верлибра. По эскизам наших стихов пришлось спешно выстроить порт и памятник моему приятелю Дюку, подвести к пляжам море и засеять бульвары густой развесистой пшенкой, чье белозубое простодушие освещало детство всех литературных пацанов юга.
Деревенская курица, меченная чернилами. Как она забрела сюда, на Елисейские Поля?
…но, бурля эфемерными пупырышками фактов, на меня обрушиваются все новые водопады воспоминаний. Я неторопливо подставляю им грудь, спину, голову в теплом домашнем венце.
Рассвет незаметно переходит в закат. Что-то шумит внизу.
Я отворяю форточку авиалайнера. Сколько видит глаз, любители изящной словесности листают страницы моих книг. С карамбольным стуком сталкиваясь лбами, они торопятся разгадать алмазный мой кроссворд. По горизонтали суетливо толкутся люди, годы, жизнь; по вертикали вздымаюсь я.
Под апокрифической луной бледнеют тени Лобзика, Пончика, Мячика, Ключика, Бублика, но все так же неумолимо, серия за серией, накатываются «Волны Черного моря», и ветер доносит шальную баркаролу: «Гондолы, полные кефали, куда-то кто-то приводил…»
Рис. А. ЦыкунаОдесская «Юморина»
Историческая справочка
Лето 1972. Одесская команда КВН в очередной раз становится чемпионом страны, и передачу закрывают…
Осень 1972. Авторская группа команды практически в полном составе, а именно – Георгий Голубенко, Игорь Кнеллер, Юрий Макаров, Олег Сташкевич, Леонид Сущенко, Валерий Хаит и Аркадий Цыкун, рассудив, что «КВНа нет, а жить все-таки надо!», собирается и придумывает одесский фестиваль смеха – «Юморину». Слово «Юморина» первым произнес Сташкевич (ныне литературный секретарь М. М. Жванецкого), а эмблему фестиваля – «морячка» – предложил Цыкун.
1 апреля 1973. Первая одесская «Юморина». Лучшим лозунгом признан такой: «Одессит, стой! Подумай: все ли ты сделал для появления в городе миллионного жителя?…»
Осень 1973. К подготовке следующей «Юморины» подключается знаменитый отдел фельетонов газеты «Вечерняя Одесса» – «Антилопа-Гну» в лице ее постоянных «дежурных водителей» Семена Лившина, Юрия Макарова и Дмитрия Романова.
1973–1976. Четыре одесских «Юморины». Практически все они включают в себя карнавальное шествие, праздник на стадионе, парад старых автомобилей, концерты звезд эстрады, конкурсы карикатуристов и юмористических фотографий, широкий показ кинокомедий, концерты самодеятельности на улицах, в клубах, школах и институтах, конкурсы на самый веселый трамвай, самое смешное оформление балкона, самый веселый одесский двор, самое остроумное высказывание и лозунг и многое-многое другое. В дни «Юморин» восстанавливается начатая Сергеем Уточкиным традиция съезжать на чем-нибудь по Потемкинской лестнице. Сначала это делает москвич – известный в прошлом капитан КВН Ярослав Харечко. Он съезжает по лестнице на лыжах. На другой «Юморине» известный одесский таксист Ефим Выдомский преодолевает по знаменитым ступеням путь от Дюка до улицы Приморской на «горбатом» «Запорожце»…
1 апреля 1976. Пик первого периода одесских «Юморин». Тысячи и тысячи гостей из разных стран. Весь город на улицах. На Приморском бульваре толпы людей ждут назначенного на первое апреля выстрела из старинной пушки. Возле Дюка приезжие знаменитости вместо перерезания ленточки перепиливают бревно. Одесситы тут же растащили опилки на сувениры. В результате местные власти, испугавшись масштабов праздника, не в силах справиться со стихийным энтузиазмом масс, запрещают «Юморину»…
