Коростышевская Татьяна - Мать четырех ветров
— Еще минуту, — схватила водяница затянутый черным шелком локоток. — Не хочу на случай надеяться. Да и к тому же мало ли как все обернется. Не смогу же я при всем честном народе на тебе платье рвать.
— А по-другому как?
— Условимся о тайном слове, чтоб только мы двое могли понять, что дело не чисто. Причем слово должно быть яркое, заметное…
— Петух! — азартно предложила Лутеция.
— Почему?
— Символично. У нас в Рутении именно петухами всякую нечисть усмиряли.
— У нас тоже, — кивнула Агнешка. — До встречи тогда, ветреница. Поспеши! Кабальеро Иван наверняка уже далеко ушел.
— Прощай!
— Что-нибудь передать Дракону при встрече? — шаловливо спросила княжна. — Привет или поцелуй от блудной супруги?
— Если о здоровье своем не печешься, то передавай поцелуй, — расхохоталась нисколько не обидевшаяся подруга. — Только потом пеняй на себя — у меня рука тяжелая.
И, махнув на прощанье этой самой «тяжелой рукой», Лутеция скрылась из виду.
— Третьи петухи, красный петух, петушиное слово… — бормотала Агнешка, взбираясь на пригорок, за которым виднелось море и алые скаты шелкового Цаева шатра.
Мудрая Черепаха был занят делом. Потоки энергии ци его пациента требовали постоянной корректировки.
— Расковывать вас с супругой давно пора, — проговорил маг, устанавливая третью иглу. — Сила воды не любит застоя.
— Еще немного, — отвечал растянувшийся на кровати Дракон. — Иногда лучше переждать, чтобы решить все проблемы одним махом.
— Ты собираешься воспользоваться порталом, чтобы забрать девушку из Кордобы?
— Она не согласится; сказала, хочет до самого конца остаться, в глаза бывшим друзьям посмотреть.
— Что ж, правда похожа на лекарство — полезна, хотя и горька.
Влад охнул — десятая игла вошла глубже, чем рассчитывал маг.
— Вы сейчас нечасто видитесь? — как ни в чем не бывало, продолжал Цай. — Она, судя по всему, так выбирает время для визитов, чтоб не встретиться с тобой?
— Лутеции грустно и одиноко, и, к сожалению, я не смогу ей в этом помочь.
Полог шатра сдвинулся.
— Вы поели? — серебристым голоском вопросила гостья.
Цай кивнул, одобряя выбранную Агнешкой форму приветствия.
— Так здороваются на моей родине. Подожди, дитя, я почти закончил.
Водяница присела на циновку.
— Лутеция говорила, что вам должно понравиться. Она осведомлена о ваших обычаях и неплохо знает один из диалектов.
— Да, твоя подруга впитывает знания, как морская губка.
— И где же теперь эта… мм… диковинка? — лениво спросил Влад, приподнимаясь на локте. — В каких расчудесных местах нынче знания раздают?
Агнешка пожала плечами.
— С ней Иван, а куда она его зазывала, я так и не выяснила.
— Ванечка — это хорошо, Ванечка у нас парень надежный и вовсе не так простоват, как хочет казаться.
— Алькальд просил вам передать, что празднество пройдет в плясса дель Акватико.
Цай многозначительно пошевелил глянцевитыми бровями.
— Что ж, задача несколько упростилась. Большая удача, что ди Сааведра на нашей стороне. А что с его гарнизоном?
— Стражники с сегодняшнего дня охраняют провал, — зевнул Дракон. — При любых подозрениях на прорыв с той стороны нам немедленно сообщат.
Водяница серьезно спросила:
— Значит, пока будет проходить обряд пробуждения нового Источника, мы можем быть спокойны?
— Провал — самое удобное для тварей место, — ответил Влад. — По своей структуре он очень напоминает мне…
— Самый удобный путь всегда самый очевидный, — перебил Цай, снимающий крышечку с чайной чашки. — Если бы я хотел куда-то проникнуть, я действовал бы хитрее.
— Заброшенный храм? Но магия крови никогда не была близка к стихийной.
— Посмотрим. — Черепаха сложил губы трубочкой, дуя в чашку. — Может, твари и не собираются атаковать сейчас, а будут действовать с осторожностью. Слишком много одержимых бродит нынче по вашей благословенной Кордобе, а способ изгнания нам неведом.
— Учитель думает, что через несколько лет в столице может не остаться людей? — вежливо спросила Агнешка. — Но насколько я поняла, управление чужим телом не доставляет твари удовольствия. Это не жизнь, а они хотят именно жить, а не дергать за ниточки безвольных кукол.
— Посмотрим, — снова проговорил Цай. — Мы сделали все от нас зависящее, чтобы защитить этот несчастный остров и этот благословенный мир. Теперь дело за малым — маленькая княгиня разбудит Источник, и тогда у нас будет выбор: остаться и принять бой или бежать на континент, оставив элорийцев самим во всем разбираться.
— Почему тогда мы не можем бежать сейчас? — Агнешка вовсе не трусила, просто в ее обычае было разобраться в вопросе досконально, прежде чем делать выводы. — Думаю, пояс Лутеции не является для нас препятствием, как и ограничивающая метка князя. Мы можем подкупить кого-нибудь из грандов и воспользоваться порталом.
Дракон ответил не сразу. Агнешке даже на секунду показалось, что князь задремал. Он лежал с закрытыми глазами, ресницы отбрасывали тень на мраморно-бледную кожу. Наконец он открыл глаза и одарил водяницу кривоватой улыбкой.
— Я не хочу спорить с судьбой. Знаете, любезная донья, существует такой миф, или поверье, или, может быть, сказка — о богине судьбы, прародительнице мира. Руты зовут ее Макошь. Сидит триславная матушка на кисельном берегу молочной реки и прядет нити воли и доли для каждого из живущих.
— И Лутеция…
— Лутоня была предназначена для того, чтобы разбудить Источник. С самого рождения. И как она должна была прийти к этому своему предназначению, вопрос вообще десятый. Ее постоянно что-то сбивало с пути, она отвлекалась, ввязывалась в какие-то немыслимые авантюры, но шла к цели, даже не сознавая, к чему идет. Просто она должна разбудить Источник, и она это сделает.
— Получается, вы опасаетесь спорить с богиней? — дерзко спросила Агнешка.
— Зачем? — удивленно изогнул бровь Дракон. — Чтобы доказать кому-то, что я главный в судьбе своей женщины?
— Ну хотя бы! — Агнешке стало немножко завидно от этих слов «моя женщина», сказанных с искренностью и простотой. — Все знают, что вы, князь, почти бог и способны менять вероятности по своему желанию.
— Почти, любезная донья, только почти. Может быть, если бы мы встретились с моей суженой в день ее рождения, я смог бы что-то изменить.
В разговор вклинилось дребезжащее хихиканье Черепахи.
— Десятилетнему мальчику вряд ли бы позволили присутствовать при родах, даже в моей просвещенной стране это было бы неприлично.
Влад тоже улыбнулся.
— Ты прав, я увлекся фантазиями. А отвечая на ваш вопрос, любезная донья Брошкешевич, скажу так: как только моя супруга разбудит элорийский Источник, ее предназначением стану я.
— Тебе придется очень постараться, мальчик мой, — покряхтывая, поднялся со своего места Цай. — Твоя княгиня очень увлекающаяся натура. Теперь потерпи, мне нужно извлечь иглы.
Иван конечно же бывал в веселых домах. То есть как бывал… Так! Бывал — и все. И обсуждать это Иван ни с кем не намерен. И у черного хода в эти самые дома бывал, и у парадного. И в комнатах. И под льняными, а иногда, если финансы позволяли, то и под шелковыми простынями нежился, и…
Пронзительный свист из окна второго этажа прервал путаные богатырские воспоминания.
— Ва-аня, — протяжно прошептали сверху. — Ваня! Он дерется, мне помощь нужна.
— Бестолковка! — ругнулся увалень, но устремился на призыв, будто пришпоренная лошадь. — Говорил же — вместе идти, для надежности…
— Ш-ш-ш… — Лутоня нешироко отворила дверь, только чтоб протиснуться, и сразу же захлопнула створку, едва друг оказался внутри. — Надо было всем вместе в засаде сидеть или ди Сааведру на стреме оставить.
Коридорчик был узкий и захламленный. Видно не было ни зги, только мягким зеленым светом мерцали Лутонины кошачьи глаза.
— На чем оставить? — также шепотом переспросил Ваня.
— В дозоре, значит, на страже. Слово не запоминай, вряд ли пригодится, его лихие людишки пользуют.
Иван не послушался, повторив про себя: «на стреме». Свое разбойничье прошлое под предводительством дядюшки Колоба парень помнил прекрасно и мог бы вернуться к нему в любой момент. Ибо мужчины от таких вещей не зарекаются, так же, как от сумы и тюрьмы. Никто же не предскажет, как карга судьбы ляжет, в какой причудливый клубок сплетет твои волю и долю богиня судеб.
— Прости, дружище, на меня личина эта так действует, — виновато прошептала Лутоня, прокладывая путь в кромешной темноте.
— Это ты сейчас того самого Изиидо изображаешь?
— Его, родимого. Он у нас кабальеро веселый да обходительный, дамочки его любят. Ты же сам требовал строжайшей конспирации.
