Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)
— Не знаю. Женя Раева говорила, какой-то студент или аспирант.
— Надя у него живет?
— Не знаю, сынок. Да и тебе не к чему знать. Что было, то было…
— Я найду ее. Пойду на часовой…
— Она там больше не работает…
— Все равно найду.
— А зачем? Только себя травить, да и ей, наверное, неприятно будет.
Он расстегнул воротничок у гимнастерки. Еще раз умылся. Снял сапоги. Лег на кушетку. Встал, снял гимнастерку и попросил:
— Давай я тебе помогу порядок навести!
Все делал ловко, быстро. И мы разговаривали, разговаривали.
— Армейская жизнь, мам, совсем другая. Забот штатских нет никаких — есть приготовят, обувью, одеждой обеспечат, спать уложат. Хочешь не хочешь, уложат. А скорее всего хочешь. Натопаешься за день. Платок носовой и тот приготовлен. Но уж зато не ленись, смотри в оба…
— У нас отбельную новую пустили. Володя Карасев в ней теперь мастером. Диплом недавно получил.
— А как Женя Раева? Выросла или все такой же недомерок?
— Не узнаешь. Красивая стала. Видная.
— А где Димка Коротков? Все там?
— Важный стал. «Запорожца» купил. Смех, право. Хотел отца прокатить, а он еще больше растолстел. Димка говорит: «Поедем, папа, я тебя к тете Варе отвезу». А он ему: «Спасибо, Димочка. Влезть-то я как-нибудь влезу, а обратно ты меня из своей жестянки будешь ложкой вычерпывать, как холодец».
— Так и не поехал?
— Поехал. Ничего, вылез… У Лютовых бабушку наградили… Жила себе, жила, никто не знал, а она, оказывается, героиня. В гражданскую войну…
— Ай да бабушка! А где Леночка Шапошникова?
— В отпуске,
— Где?
— В Крыму где-то.
— Когда вернется?
— Не знаю… Можно позвонить. У них теперь телефон.
— Я просто так… А ты номер знаешь?
— Записан. Хочешь, я спущусь вниз и позвоню…
— Не надо… Сходи…
Когда я возвратилась, он стоял на столе и вытирал с люстры пыль.
Как он обрадовался, что Леночка уже вернулась из Крыма и сейчас придет!
— Ты молодец, мама. Ты у меня просто гений!
Я понимала, что дело не в Леночке, он хочет от нее узнать про Надю.
— Давай, мама, скорее. Сейчас Леночка придет! Леночка.
Леночка пришла очень скоро. Николай посмотрел на нее и засмеялся. Она даже обиделась.
— Это ты?
— Ну, я.
— Леночка?
— Я, я…
— Нет, это не ты! Это кинозвезда из Голливуда…
На Леночке была юбка колоколом, с крупными поперечными полосами: оранжевая, синяя, красная. Туфли на гвоздиках, кофточка белоснежная. А прическа! Как только девчонки их делают? Руки, лицо загорелые — бронзовые.
— Нет, это не ты! Ты же красавица стала, Ленка.
Она засмеялась, не зубы — жемчуг.
— Говорят… И ты ничего себе парень!
— Нет, нет… Мама, кого это ты впустила?
А глаза у Коли грустные, и Леночка, чудесная девочка, заметила, но виду не подала.
— Вырос! Совсем дылда! Невежа! Даже здравствуй не сказал. Мог бы и поцеловать!..
— Да я с удовольствием.
— То-то же… Учти, только сегодня разрешаю. Завтра не позволю. Обрадовался, леший. Пусти… Я сейчас Лешу Телегина встретила.
— Что ты! Сказала ему?
— Придет. Немедленно. Забегу, говорит, к Димке, мы на его драндулете в гастроном смотаемся и прикатим.
Тут мое сердце хозяйки не выдержало:
— Это совсем уже не к чему. У нас у самих нее найдется.
— А мы смешаем, тетя Катя, ваше с нашим, и будет больше…
Только за стол сели, только Леша Телегин, тамада, начал тост произносить, открылась дверь и вошел народный артист Советского Союза Андреи Александрович. Он под нами живет.
— Милый Коленька! Я не ошибся. Слышу, у вас веселье. Ну, думаю, не иначе, как ты домой пришел. Нет, нет… Не могу, нет времени… Ах, какой тут цветник… Годков бы десять сбросить…
Леночка, она на язычок острая, тут же внесла поправку:
— Десять мало, Андрей Александрович…
А потом все выпорхнули, и я осталась одна. Ну и наплакалась же я…
Я СТОЮ У ОКНА…
Я не знаю до сих пор, как Коля меня нашел. На часовом заводе я взяла расчет. Я же понимала, если я там останусь, мы с ним обязательно встретимся. А я очень боялась встречи.
Мне повезло. Я сменяла комнату за неделю. Я не верила, что можно так быстро. Теперь, оказывается, это гораздо проще. Особенно если меняешь хорошую комнату в старых границах, где-нибудь на Садовой или на Арбате, а получаешь в Новых Кузьминках или в Новоховрине. За мою двенадцатиметровую солнечную комнатку на Ленинградском проспекте мне с удовольствием отдали шестнадцатиметровую в Новых Кузьминках.
Дом новый, здесь старых кет, но не такой, в каком я жила — там было девять этажей, а тут четыре. Там был лифт, а здесь пешком. И ванна совмещенная. Но зато здесь плита на кухне электрическая…
У меня чудесные соседи. Они живут в двух комнатах, а я в третьей. Они строители. Она маляр, а он паркетчик. Но главное не в этом — они прекрасные люди, очень любят друг друга и свою дочку Ирочку.
Соседку зовут по-старинному, хотя ей нет тридцати, теперь так редко называют — Олимпиада. Он ее зовет Липа, Лапушка, а когда немножко выпьет — Лампадочка. А она его, когда он выпьет, величает полностью — Владимир Николаевич, а если он ее рассердит, то совсем официально — гражданин Яблоков. Если и это не помогает, берет за руку и, как ребенку, шепчет: «Иди спать, Володечка!»
У меня нет ни радио, ни телевизора, а у них есть. Они в первый же вечер затащили меня к себе.
Когда уходят утром, дверь в свои комнаты оставляют открытой. Липа мне объяснила:
— Вдруг вам чего-нибудь понадобится или радио послушать захотите…
Липа сразу поняла, что я беременна. Она очень деликатная, не стала расспрашивать, есть ли у меня муж и где он. Только спросила:
— Когда ждете?
И, видно, рассказала мужу. Владимир Николаевич помог мне расставить вещи, повесить полочку, ничего тяжелого поднимать не дал…
А когда я из родильного приехала, в комнате у меня было все прибрано, проветрено и стояла для Нинки деревянная кроватка.
Только в одном Липа ошиблась. Она все время уверяла, что у меня будет сын. Я в это поверила, имя придумала, хотела, чтоб был у меня Яша, в честь моего отца, — я ведь Надежда Яковлевна…
Яша… Яков. А по отчеству как? Яков Надеждович? Вместо фамилии отца в метрике прочерк. Придет мой Яшенька в школу, посмотрят — прочерк, паспорт придет получать: «Как ваше отчество, гражданин?» Прочерк! Дура я, как Лутонины родители, плакала о неродившемся мальчике, в школу послала, паспорт выправила. Может, к тому времени это безобразие ликвидируют — не будет прочерков. Может, перестанут и национальность писать: русский, татарин, грузин… Не все ли равно — советский гражданин!
По Липиному совету я ждала Яшеньку и накупила все мальчиковое, голубого цвета. Одеяло голубое, распашонки голубые. Увидела в магазине возле нашего дома розовый конверт с молнией — не взяла. Потащилась в центр, в «Детский мир», за голубым…
А родилась девочка. Когда мне ее еще голенькую в родилке показали и поздравили с доченькой, я заплакала… Говорю: «Не может быть, у меня должен сын…» А врач Мария Павловна смеется:
— Не получился…
Долго потом мне мою доченьку не несли. Я волноваться начала: не случилось ли что-нибудь? Кормить надо. Голодная она, ничего еще не ела. К сестре пристала: «Кормить надо!» Она в ответ: «Не беспокойтесь, мамаша, накормим». Я, дурочка, шутки не поняла и свое: «Не смейте ее чужим кормить!» — «А мы чужим не будем. У нас для них большой котел щей наварен…»
Когда принесли, она была вся завернута, туго-натуго. Видно было только одно личико, как у куклы. И я начала сомневаться: «Это не она. Это не моя». Потихоньку ручку ей освободила и посмотрела на браслетик из детской клеенки с завязочками из бинтика. На браслетике чернилами написано: «Девочка Потапова». Моя!
И такая меня охватила нежность к этому маленькому комочку! Я начала ей пальчики целовать, такие крохотные, а уже с ноготками. А под одним ноготком темная полоска. Я целую и приговариваю:
— Ах ты моя работница! Где это ты себе пальчик измазала?
Слышу голос суровый, властный:
— Как вам не стыдно, мамаша! Да разве можно ребеночка распеленывать. Вот и доверь вам. На минуту нельзя отвернуться…
Это старшая сестра. Я ей поперечила:
— Моя девочка… Моя, а не ваша.
— Вашей она будет, когда мы вас вместе с ней выпишем. А пока мы за нее перед государством в ответе.
Как она это сказала, все женщины в палате так и грохнули:
— Перед государством! Скажете тоже…
А старшая сестра не сдалась:
— Человек родился, а не кто-нибудь…
Все снова засмеялись. Мы вообще в палате много смеялись. Кто-нибудь скажет хоть чуть-чуть смешное — смеемся…
Это не перед родами. Там охи, вздохи, стоны. А одна, молоденькая, вроде меня, отчаянно своего мужа ругала. Он у нее плотогон. Они на плотах в речной порт прибыли. Ее с плота сняли — и прямиком в родилку. Как только мужа не обзывала. А потом все к окошку бегала — не пришел ли ее Игорек? А Игорек ростом почти в два метра… И сын в него родился — шестьдесят два сантиметра, вес почти четыре килограмма. Не то что моя девочка — рост пятьдесят два, вес три двести. Хотя тоже ничего, сдобненькая…
