Борис Леонтьев - Триумф великого комбинатора
– Кто предлагал? – вскидывая подбородок и с умилением щуря нос, спросил толстяк с баварскими усиками.
– Приезжий какой-то.
– Нет, снег слямзил наш, немешаевский, – произнесли в толпе.
– Гришка это сделал.
– Вот заладил! Гришка, да Гришка! – прошипел лупоглазенький гражданин. – Говорят ему: алиба у Гришки. Его Устин, сторож "Немпищторга", зрил. Всю ночь горькую они пили! – Как же мне теперь без снега, товарищи? – просительно воскликнул потерпевший Глобов. – Я теперь, выходит, без овоща останусь?..
– Может, еще выпадет, – успокоил толстяк с усиками.
– А вы когда наметили копку?
– Не выпадет, лето на носу, – поднимая указательный палец вверх, словно собираясь проповедовать, произнес средних лет гражданин с фараонской бородкой.
– Точно – не выпадет! – промямлил собутыльник фараонской бородки – гражданин в очках с фининспекторским личиком.
– Гришка это сделал...
– Вот лоханутый! – интеллигентно отозвались рядом. -Вам же цыркнули: у Гришки алиби. Не понимаете? Алиби!
– Вся почва к лету пересохнет, – слезно пробубнил потерпевший и вдруг крикнул с детским отчаяньем: – Да и вилы я еще не купил! Где же у людей совесть?!
– Вилы готовят летом, а грабли зимой.
– Заткнись, вшивый! – грозно заметил рабочий-ударник Рудольф Антипин, словно пытаясь сказать: "Молчи, пистон. Ты еще на авто "би-би" говорил, когда я за рулем ездил".
– Действительно, гражданин, что это вы тут по верху плаваете, за вершки хватаясь? – в один голос бухнули бывшие хозяева частного ресторанчика Виктор и Анна Прищепа. – Нашли время верхоглядничать!
– Я не верхоглядничаю!
– Конечно не верхоглядничаете! – заблекотали два Сереги-лесника в фуражках с золотым зигзагом на околыше. – Вы дребеденничаете! Белибердой нас поливаете!
– Буффонит он, – захихикал от удовольствия бывший крупье Андрей Мирошниченко. – У нас в казино таких огурчиков без ножа резали!
Интеллигент посмотрел на всех бычком.
– Давайте все же разберемся, граждане! – с отчаяньем махнул рукой потерпевший. – Ведь у меня снег украли! А вы тут лясы точите!
– И все равно я скажу и отвечу всем. Слышите? Всем! – не выдержал интеллигент. – Навоз, товарищи, важнее снега... Эх вы, неграмотные!
– Кто же спер снег? Вот в чем вопрос...
Таким макаром беседа продолжалась еще долго, пока, наконец, как-то само собой не выяснилось, что снег похитила, пробравшись сквозь заградительный ряд, подозрительной наружности бабка Гликерия из близлежащей деревни Варваровки. А нужен он ей был по надобности хозяйственной, для огорода, землю орошать, значит. А почему скрала именно у Аввакумова? Так дом его на окраине стоял, чего ж зря куда-то тащиться? Да и не крала она вовсе снег этот, а лопатой его, да и в телегу-то свою покидала, и увезла восвояси, в деревню к себе, стало быть. На кой черт, граждане-товарищи, ей красть? Взяла она! Жлобы, а косят под порядочных граждан!..
Граждане Немешаевска мало чем отличались от жителей любого другого населенного пункта молодой советской республики. Еще оставшаяся на свободе интеллигенция, как правило, старалась не упускать последних известий о новых трудовых свершениях на великих стройках первой пятилетки. Кустари-одиночки искали случайных клиентов. Алкоголики просили у своих собутыльников взаймы "до первой же получки". Партийные и другие совработники решительно выступали на различных митингах и собраниях, убивая меткими лозунгами повсюду притаившихся контрреволюционных гадюк. Просто люди жили беспокойной жизнью, опасаясь, что наступят еще более худшие времена.
И только Петр Тимофеевич Ключников был далек от всего этого. Петр Тимофеевич не любил собраний, жил припеваючи, хотя точно знал, что суровые времена уже не за горами, и никогда не брал взаймы, так как сам давал. Гражданин Ключников был простым беспартийным советским нэпманом. Он представлял в городе частновладельческий сектор акционерным обществом "Карт-бланш". Обществу принадлежали несколько продовольственных лавок, небольшая кофейня на улице Дворовского и приносивший неплохие барыши шинок "Пиво-водка" на Центральной площади. В свои тридцать семь с хвостиком брюнетистый Петр Тимофеевич выглядел полулысым. На его румяном лице кое-где уже обозначились тонкие линии морщин. Глаза были всегда опрокинуты внутрь, а ямочка на подбородке продолжала привлекать внимание дам.
Рано утром, когда первые петухи еще не успели приступить к исполнению традиционных концертов, шинкарь Ключников страстно умывался, стряхивал воду с рук, отшлифовывал зубы щеткой фабрики "Мосщетсоцзуб", вытирался утиральником, опрокидывал в свой растущий животик кусок холодной курицы или телятины, сдобную булку и чай, потом делал легкие дыхательные упражнения по системе индийских йогов и, как угорелый, мчался в свою контору. В конторе в такую рань он никого не заставал. Брови Петра Тимофеевича хмурились необычайно, но он садился в свое высокое конторское кресло, закатывал рукава ситцевой рубашки, пододвигал к себе счеты с пальмовыми косточками и, пыхтя от удовольствия, принимался за работу. Смысл ее состоял в том, что необходимо было свести вчерашний дебет с сегодняшним, "гипотезным", как он выражался, кредитом. Работал он с огромным терпением и до тех пор, пока "гипотезный" кредит наконец, не появлялся в лице одного из служащих с денежным переводом в трепещущих руках.
В характере Петра Тимофеевича была одна любопытная черта: ему нравилось читать газеты. Ни к каким течениям, направлениям, блокам он, конечно же, себя не причислял, но за колебаниями генеральной линии партии следил зорко, считал себя на незатейливом политическом поприще докой и убедительным прорицателем. В свое время дока действительно вычислил, что как только товарищ Каменев выступит на XIV съезде партии с докладом о насущных проблемах народного хозяйства, ВСНХ введет коммерческий кредит. Как убедительный прорицатель, Ключников был первый в Немешаевске, кто выяснил, что оптимальный вариант первого пятилетнего плана на самом деле был максимальным. Это открытие почему-то вспыхнуло в его мозговых извилинах сразу же после прочтения брошюры московских литгениев Ильинкова и Панферова "Котлован победы". Слезы смеха ползли по лицам коллег товарища Ключникова, когда он с шизофреническим блеском в глазах доказывал им, что 1930 год будет годом мяса и, когда в мае, действительно, началось поголовное истребление коров, быков и тому подобного скота, те же коллеги от досады грызли свои ногти...
Однако в год великого перелома у Петра Тимофеевича политическое прорицательство сменилось обыкновенным человеческим страхом, и поэтому он уже никому ничего не доказывал и не рассказывал. Прочитав в "Немешаевской правде" статью о Магнитке и Кузнецке, он неожиданно для себя понял, что теперь страна будет жаждать не только чугуна и лозунгов сталелитейного типа "Домну – в срок!", но и политических спектаклей с заключительными актами более яркими, чем избавление партии от "уклонов", а народа от инженеров-вредителей – шахтинских и "промпартийных". С января 1931 года беспартийный дока по части политики не стал доверять даже самому себе: "Повяжут, скуют и куда подальше отправят!" горестно шептал он и полагался на здравый ум – если дела не ладились, и на холодный рассудок – если они вовсе не клеились.
Глава 3
ЯБЛОКО РАЗДОРА
В тот самый вторник, когда в Москве товарищ Лиходеев сделал доклад "О борьбе с искривлениями позвоночников при строительстве социализма", когда на остров Соловецкий, воплощая в жизнь лозунг: "Соловки – рабочим и крестьянам!" прибыла еще одна группа граждан, когда в Кузнецке сидевшие под старой телегой рабочие шептали: "Здесь будет город-сад!..", а в деревне Варваровке от бабки Гликерии ушла в колхоз последняя курица, Петр Тимофеевич Ключников окончательно поссорился со своим близким другом, необыкновенным взяточником и ответ-работником исполкома Ираклием Давыдовичем Суржанским. Произошло это так быстро и так нелепо, что Петр Тимофеевич надолго лишился всяческого аппетита, что с ним случалось весьма редко, пожалуй, только по красным дням календаря. Ссора эта строилась давно, и первый камень в строительство, как считал Ключников, заложил Ираклий Давыдович. Противоположного мнения был коммунист с большим стажем товарищ Суржанский.
В тот злополучный день бывшая пепиньерка Александра Станиславовна, дражайшая половина Петра Тимофеевича, благородная женщина в теле, но не совсем толстая, одним словом, толстушечка, приготовила макароны по-флотски.
Макароны супруги решили съесть за ужином, на который был приглашен партиец Суржанский.
Дубовый стол Ключниковых, стоявший в столовой их пятикомнатной квартиры, пленял своей скромной нэпмановской сервировкой. Он был покрыт скатертью из голландского полотна, и, кроме огромной эмалированной кастрюли с макаронами, на нем стояли графин анисовой водки и бутылка шартреза, на изумительных фарфоровых тарелках дымились сочные шницеля, в плоском и длинном блюде из богемского стекла красовалась зажаренная на подсолнечном масле путассу, яшмовая конфетница была заполнена разноцветными монпансье, в розетках светился клубничный джем, а посреди стола минаретом торчала огромная хрустальная ваза с нежными бумажными цветочками.
